Тьерри Можене - Манускрипт ms 408
— Не нужно довозить меня до дому. Высадите меня здесь, мне нужно пройтись.
Перед тем как захлопнуть дверцу автомобиля он приостановился и добавил:
— Это дело не дает мне покоя. Я слишком заинтересован в нем, чтобы думать о чем-либо другом.
— Понимаю. То же самое творится и со мной. Как будто некая могущественная сила побуждает меня разрешить эту тайну любой ценой… даже если бы мне пришлось лишиться жизни!
— Что вы думаете делать теперь?
— Я возвращаюсь в отделение. Если вам нужно будет со мной связаться, я оставлю мобильный телефон включенным на всю ночь.
Несколько минут спустя Томас пошел по Вашингтон-сквер. Асфальт под его ногами еще блестел от дождя. Однако циклон, всю неделю терроризировавший город, на несколько часов взял передышку. Сквозь ветви обнаженных деревьев было видно огненно-рыжее небо. «Кружок Прометея… Кружок Прометея, — повторял он, — почему они выбрали такое название?» Он бесцельно шел, в глубине души зная, что ответ на этот вопрос откроет ему двери, которые он пытался взломать годами. Профессор уселся на влажную скамейку и закрыл глаза. Только что стемнело. Шум города понемногу стихал. Сидя с закрытыми глазами, Харви глубоко дышал, наслаждаясь благоуханием парка — запахи мокрого асфальта и влажной земли напомнили ему детство: часто по воскресеньям он приходил посидеть на этих самых скамейках. Здесь он проводил целые часы, пытаясь найти ответы на вопросы, которые задавал себе. Томас отдался воспоминаниям и, впав в состояние полусна, в котором прошедшее беспорядочно перемешивалось с настоящим, услышал звучащий в его мозгу отголосок старинной мелодии, которую когда-то исполнял Билли Холлидей. Профессор стал вполголоса напевать ноты, которые постепенно всплывали в памяти, затем вспомнил слова:
Sunday is gloomy, my hours are slumberless.
Dearest, the shadows I live with are numberless…[30]
Но бесконечная грусть, охватившая его вдруг, помешала ему продолжить.
— Возможно ли, что все это не имеет никакого смысла? — вздохнул он. — Детство, старость, смерть являются всего лишь вехами в пути по этому изменчивому и абсурдному миру… Но лучше не знать…
В это мгновение в голову Томасу пришла мысль, и он одним прыжком поднялся на ноги. «Нет… это невозможно, — сказал он себе, — однако я должен в этом убедиться!» Он бросил взгляд на часы и быстрым шагом пошел к зданиям из красного кирпича, принадлежащим Нью-Йоркскому университету.
Несколько минут спустя он оказался перед охранником в бежевой униформе. Тот казался озадаченным, но в конце концов сказал:
— Только потому, что это вы. Но обычно в это время библиотека закрыта.
— Спасибо, Уильям, за мной не пропадет!
— Это должно остаться между нами, поскольку правило на этот счет отчетливо гласит: после закрытия никто не должен оставаться внутри. Ни студент, ни бывший профессор, даже если он стал звездой экрана!
Когда Томас вошел в темные и безлюдные коридоры университетской библиотеки, охранник окликнул его:
— Профессор!
— Что такое?
— Разве вы еще не все их прочитали?
— О чем вы говорите? О книгах, которые здесь находятся?
Охранник в ответ лишь заговорщически улыбнулся, и Томас пошел дальше по направлению к залу средневековой истории, бросив на ходу:
— Нет, не все, Уильям, не все…
Через несколько мгновений Томас Харви разложил на круглом столе несколько произведений, посвященных жизни и творчеству Роджера Бэкона. При свете одних лишь дежурных ламп — он практически уткнулся носом в книгу — его глаза быстро перебегали с одной страницы на другую. Было около двух часов ночи, когда он обнаружил следующий отрывок:
«Единственная фраза, написанная рукой Роджера Бэкона в 1240 году, верно резюмировала то, чем была его жизнь: Praelati enim et fratres, me jejunio maceran tes, tuto custodiebant nec aliquem ad me venire voluerunt, veriti ne scripta mea aliis quam summon pontifici et sibi ipsis pervenient.[31] Следовательно, записи философа уже с этого года были под секретом. Метафизические исследования привели его к уникальному открытию в истории мысли. Первые читатели его трудов тут же поняли размах и важность подобного открытия, которое уже сеяло смятение в умах. Очень быстро Генеральный Капитул францисканцев[32] в 1243 году запретил изучение трудов Доктора Мирабилиса. Тремя годами позже доминиканцы[33] на Генеральном парижском Капитуле снова запретили читать книги, вышедшие из-под пера Роджера Бэкона. Однако ему было приказано продолжать работать и не показывать свои записи никому, кроме Папы. Чтобы обеспечить полную секретность, главный францисканец Жером д'Асколи даже приговорил философа к тюремному заключению. Осужденный за распространение опасных идей, он четырнадцать лет провел в застенках, где тайно работал над редакцией последнего произведения. Он был освобожден лишь в конце жизни и умер рядом с Оксфордом, сохранив в абсолютном секрете содержание своих последних записей».
«В том-то все и дело, — сказал себе Томас Харви. — Произведения Бэкона были осуждены не потому, что были еретическими, кощунственными или безбожными, а потому, что содержали опасные идеи. Его судьи, вынося подобный приговор, были глубоко убеждены: его открытие было правдой. В этом-то и состояла опасность. Его откровения, какими бы дерзкими они ни были, никогда не оспаривались!»
Внезапно какой-то шум прервал ход мыслей профессора. Оставаясь настороже, он замер и огляделся. Все казалось обычным. Тогда он вновь погрузился в чтение, но новый шорох, более близкий, заставил его подпрыгнуть.
— Уильям?.. Это вы? — в конце концов громко спросил он, но не получил никакого ответа.
Оставив книги на столе, он поднялся и сделал несколько шагов по пустым проходам, но никого не заметил.
Через несколько минут он вернулся к столу. Одну из лежавших на нем книг явно переложили на другое место. «Вероятно, — подумал он, — у человека, который здесь скрывается, не было времени схватить ее и унести, если только он не хотел подать мне знак ее прочесть». Вышеупомянутая книга была датирована XV веком и приписывалась английскому алхимику Томасу Нортону, специалисту по трудам Роджера Бэкона и бывшему владельцу манускрипта. Томас Харви пролистал несколько глав, пока в глаза ему не бросился следующий абзац:
«…Никто не сможет получить доступ к этому зашифрованному произведению, если только кто-нибудь не будет послан ему Богом, чтобы научить его шифру, поскольку эти знания навсегда должны остаться за семью печатями. И причина, которая заставляет нас быть осторожными, очевидна: если бы рядовой человек узнал эту тайну, все человечество оказалось бы в опасности».
«Почему, — спросил себя Томас Харви, — автор еще за два века до папских легатов напоминает об опасности, которую представляют собой тайные записи Доктора Мирабилиса? Что же это за открытия такие, что и в наши дни кто-то устраняет тех, кто близок к разгадке шифра последнего манускрипта Роджера Бэкона? У меня есть остаток ночи, чтобы это выяснить».
Было чуть больше семи утра, когда профессор несколькими короткими ударами в застекленную дверь попросил охранника выпустить его. Тогда он покинул университет, добрался до своего офиса, включил компьютер и долгое время продолжал работать, прежде чем, изнуренный, опустился в кресло и тут же заснул.
Едва проснувшись, он набрал номер специального агента Коллерона. Бывший студент снял трубку после первого же звонка.
— Маркус, я знаю, что Эдип делал со своими жертвами.
— И как вы это обнаружили?
— Я не могу объяснить это по телефону, но знайте: думаю, мне известно содержание откровений манускрипта ms 408.
— Очень хорошо. Я сейчас же приеду.
— К сожалению, я не смогу с вами поговорить. Всего через несколько часов я должен представить свою передачу, и у меня осталось время лишь на то, чтобы в общих чертах наметить основные пункты трансляции и сообщить их команде на съемочной площадке. Лучше включите вечером телевизор. Если будете внимательно слушать мое выступление, то, вероятно, догадаетесь обо всем, что я хочу вам сказать.
17
Было чуть больше шести вечера, когда, сидя перед экраном телевизора, Маркус Коллерон увидел силуэт Томаса Харви, появившийся среди белых колонн декораций «Средоточия мудрости». Сделав несколько шагов, ведущий приблизился к гостям и представил их телезрителям.
— Сегодня, — сказал он, усаживаясь рядом с приглашенными, — я попрошу вас представить, что где-то в мире существует произведение, которое в состоянии дать ответы на самые значимые философские вопросы, наглядно объяснить, что мы не те, кем себя считаем, и мир, который мы принимаем за реальность, является лишь бесконечной последовательностью иллюзий. Читая ее, мы бы узнали, что такое на самом деле время, жизнь, сознание, вещество, открыли бы, наконец, зачем мы существуем.
