Дэвид Лисс - Ярмарка коррупции
Мое путешествие по этой малоприятной части города начало приобретать характер странного, зловещего кошмара. Раз или два я наталкивался на посыльного или на попрошайку, которые улюлюкали мне вслед. Однако хорошо это или плохо, но в таком городе, как наш, где нищета стала обычным делом, мало кто удивляется при виде человека без одежды, которого принимают за очередную несчастную жертву нависшей над страной нищеты. Мне попадалось множество нищих, которые не стали просить у меня подаяния, но по отсутствующему выражению их глаз я понял, что они считают меня более благополучным, чем они, поскольку я был хорошо упитан. Несколько жриц любви предложили мне свои услуги, но я объяснил, что в данный момент у меня нет с собой денег.
Неподалеку от Холборна я увидел мужчину, лучшим образом отвечавшего моим целям. Это был человек из среднего класса, который изрядно выпил и оставил своих друзей в пивной, отправившись на поиски дешевой любви. Для стоящего на ногах, пусть и нетвердо, выпивохи найти дешевую любовь легко, в том числе и потому, что он привлекает внимание женщин, которые охотно избавят его от кошелька, часов или парика.
Этот прохожий – обрюзгший, промокший до костей, перешагнувший срединный рубеж своей жизни, – нетвердой походкой направлялся в сторону темноволосой женщины, которая имела столь же печальную наружность. Можно было сказать, что я оказывал ему услугу, препятствуя вступлению в интимную связь с существом, которое могло бы вызвать у него лишь отвращение, будь он трезв. И я был более чем уверен, что она лишила бы его части имущества, одарив взамен тем, что было вовсе нежелательно. Я вышел из тени, схватил его за плечи и затащил в темный переулок.
– Боже милосердный, помогите! – выкрикнул он прежде, чем я успел зажать ему рот.
– Замолчи, пьяный идиот, – прошептал я. – Ты разве не видишь, что я пытаюсь тебе помочь?
Мои слова произвели эффект, на который я рассчитывал. Он замолчал, задумавшись, как этот абсолютно голый незнакомец мог ему помочь. Пока он пребывал в раздумье, я снял с него камзол, шляпу и парик.
– Постойте! – закричал он, но это ему не помогло.
Он встал, возможно намереваясь преследовать меня, но поскользнулся на какой-то грязной жиже и упал. Все еще голый, но с трофеем под мышкой я бросился прочь. Я собирался воспользоваться украденными вещами, но на короткое время, ибо намеревался украсть одежду у другого человека, но это случится чуть позже.
Спустя полчаса я наконец был под крышей, рядом с восхитительно горячей печкой, и занят жаркой беседой.
– Или ты сделаешь, как я велю, или ты безмозглый дубина, – говорил я, обращаясь к лакею, крепкому парню лет восемнадцати.
Он бросил взгляд через кухню, где на полу лицом вниз лежал дворецкий. Из его уха тонкой струйкой текла кровь. Я обратился к нему с таким же предложением, но он сделал неправильный выбор.
– Я и двух недель тут не проработал, – сказал он с сильным северным акцентом. – Мне говорили, что бандиты могут вломиться в дом. Сотни голодных оборванцев просили подаяния, и очень настойчиво, но прежде мне и в голову не приходило, что увижу грабителя своими глазами.
Уверен, я представлял собой ужасающее зрелище, в камзоле на голое тело, с париком, едва прикрывающим мои собственные волосы, в шляпе, надетой поверх него набекрень, и промокший до нитки. Я украл парик, полагая, что, когда обнаружится мой побег, станут искать простоволосого брюнета, а не джентльмена в парике. Однако я был похож на джентльмена не больше, чем закованный в кандалы африканец, которого только что привезли в Ливерпуль.
– Парень, если не сделаешь, как я велю, света белого тебе не видать.
Чтобы выглядеть более грозно, мне следовало пододвинуться к нему ближе, но вместо этого я сделал несколько шагов назад, чтобы быть поближе к печке.
Однако он не заметил моих передвижений.
– Не вижу причин рисковать шкурой ради него, – сказал лакей, кивнув в сторону другой комнаты.
– Тогда отдай мне свою одежду, – сказал я.
– Но она же на мне.
– Тогда тебе придется сначала ее снять, – предложил я.
Он смотрел на меня, выпучив глаза и ожидая дальнейших разъяснений, но, поняв, что их не будет, тяжело вздохнул и, недовольно ворча себе под нос, будто я был его отцом, заставлявшим его пойти накормить свиней, начал расстегивать пуговицы и развязывать завязки. Закусив нижнюю губу, он снял с себя всю одежду, кроме рубашки, и бросил ее мне. Взамен я бросил ему свой недавно приобретенный камзол, отяжелевший от влаги. А сам надел его ливрею, приятно сухую, однако вшей на ней было больше, чем хотелось бы.
Я не ставил целью обмануть его хозяина, ибо обман продлился бы не больше секунды. Но я рассчитывал, что, увидев меня в ливрее своего слуги, он растеряется и станет более сговорчивым. Кроме того, ливрея послужит мне отличной маскировкой в дальнейшем, когда я покину этот дом.
После того как слуга надел мой камзол, я связал его веревкой, которую нашел на кухне.
– В доме есть другие слуги? – спросил я, жадно впиваясь зубами в найденную буханку хлеба.
Хлеб был вчерашним и черствым, но мне казался замечательно вкусным.
– Только девушка, которая убирает, – сказал он. – Она целомудренна, и я не сделал ничего такого, чтобы оскорбить ее честь.
Я поднял бровь.
– Где она сейчас? – спросил я с набитым хлебом ртом.
– У нее сегодня выходной. Она навещает свою мать, которая нянчит детей одной знатной дамы, что живет неподалеку от Сент-Джеймса. Она вернется не раньше чем через два часа.
Я подумал, не лжет ли он – естественно, о времени возвращения девушки, а не о ее целомудрии, – но решил, что он не посмел бы меня обмануть. Не желая расставаться с хлебом, я зажал его зубами, нашел кухонную тряпку и заткнул слуге рот. Потом я велел ему следить за объявлениями в ежедневной газете на предмет утери камзола, парика и шляпы. Было бы милосердно вернуть вещи их владельцу.
Я быстро расправился с хлебом, нашел пару яблок, одно из которых съел, а другое положил в карман и решил, что пора приступать к делу. Дом был не очень большим и имел обычную планировку, поэтому найти того, кто был мне нужен, не составило труда.
Я нашел судью Пирса Роули в ярко освещенном кабинете с красными занавесками, красными подушками и красным турецким ковром. Сам Роули был в халате и ночном колпаке, тоже красного цвета. Без судейских регалий я с трудом его узнал. Я принял это за хороший знак. Думаю, меня тоже было трудно узнать в моем наряде, и я намеревался удивить его. Он сидел ко мне спиной, так, чтобы пламя в камине максимально освещало письменный стол и бумаги на нем. В комнате горели свечи, а рядом с подносом с яблоками и грушами был поставлен графин с вином чудесного красного цвета; судя по аромату, это был портвейн. Я с удовольствием выпил бы бокал-другой, но мне было необходимо сохранять трезвость ума.
Подойдя ближе, я увидел, что Роули прижимает к груди толстый фолиант. Он спал. Признаюсь, у меня возникло желание отомстить ему. Схватить его за горло, чтобы он проснулся и встретил кошмар собственной смерти. Жестокость такого эксперимента мне казалась привлекательной, и судья, безусловно, этого заслуживал. Однако я понимал, что убийство не принесет мне ничего, кроме чувства удовлетворения.
Я встал напротив и принялся покашливать, пока он не проснулся. Его отечные веки задрожали и затрепетали, щеки задвигались. Он вытер слюни рукавом халата и потянулся за вином.
– В чем дело, Доз? – рассеянно спросил он, но, коснувшись губами серебряного кубка, поднял на меня взгляд и увидел, что это не Доз. Он выпрямился, позабыв о вине, и оно пролилось ему на колени. – Уивер, – прошептал он.
– Мистер Доз временно нетрудоспособен, – сказал я, – а ваш дворецкий, не знаю его имени, разбил себе голову.
Он откинулся на спинку кресла.
– Вы сбежали, – сказал он с легкой улыбкой.
Я посчитал бессмысленным подтверждать то, что и так было очевидно.
– Вы сделали все, чтобы присяжные вынесли обвинительный приговор, – сказал я. – Почему?
– Спросите у присяжных, – резко ответил он, с такой силой прижимаясь к спинке кресла, словно надеялся ее выдавить. От натуги его щеки раздулись, как крылья, и он стал больше похож на маскарадную маску, чем на человека.
– Нет, я должен спросить это у вас. Вас не интересовала правда о смерти Йейта. Вам непременно нужно было, чтобы вынесли обвинительный приговор, и вы без колебаний отправили меня на виселицу. Я хочу знать почему.
– Убийство – это тягчайшее преступление, – сказал он очень тихо. – Оно должно быть наказано.
– Так же, как попытка убийства. Именно так, а не иначе я рассматриваю ваше отношение ко мне.
Роули перестал корчиться, будто внезапно решил проявить смелость и не трусить.
– Можете думать что хотите. Дело ваше, но я к этому никакого отношения не имею.
