Джон Робертс - SPQR IV. Храм муз
– А, сенатор… Метелл, не так ли?
– Деций Цецилий Метелл. Я из состава римского посольства.
– Да-да, конечно. Подходи, садись. Ты уже завтракал?
– Да, пару минут назад.
– Ну, поешь еще. Тут все равно больше, чем я могу съесть. По крайней мере, отведай вина.
Для вина было еще рановато, но ведь не каждый день получаешь возможность попробовать этот напиток из личных царских запасов. Так что я не смог отказаться.
– Весть об убийстве в Мусейоне уже достигла царских покоев? – начал я.
– Да, Береника что-то говорила мне утром, но я еще не до конца проснулся. Так что там произошло?
Я еще раз повторил свой рассказ. Мне не привыкать к подобному повторению. Когда имеешь дело с Сенатом и его комиссиями, то сперва представляешь свой доклад самому младшему руководителю комиссии. Он слушает тебя с серьезным выражением лица, после чего отсылает тебя к следующему по старшинству, и тот, напустив на себя важный вид, опять же выслушивает твой доклад от начала до конца, и так далее, пока тебя не вынесет на полный состав Сената, большая часть членов которого проспит все твое выступление.
– Ификрат Хиосский? – переспросил царь. – Он изобретал краны, водяные колеса и катапульты, не так ли?
– Вообще-то, он говорил, что его не интересуют боевые машины, но в целом работал именно в этой области. Остальные, кажется, считали, что это недостойное дело, заниматься такими нужными и полезными вещами.
– Философы! – презрительно фыркнул Птолемей. – Вот что я тебе должен сказать, сенатор. Моя семья многим обязана Мусейону, и мы его всячески поддерживаем. Если мне, например, нужны костюмы и маски для моих актеров, я посылаю им заказ, и они все это для меня готовят. Если мне нужны новые водяные часы, они изобретают и изготавливают их. Если мне нужна новая барка для путешествий по Нилу, они проектируют ее и строят, а если кто-то из моих командиров возвращается с войны со стрелой в теле, тамошние врачи чертовски здорово извлекают эту стрелу, даже если им приходится в процессе этого запачкать кровью свои философские пальчики.
Весьма познавательное сообщение.
– Стало быть, их философская отдаленность от реального мира – это всего лишь поза?
– В делах, касающихся лично меня и моего двора, – да. Они могут считать себя великими мудрецами вроде Платона, но для меня это просто люди, состоящие у меня на службе.
– Значит, если ты велишь им помогать мне, сотрудничать со мною в расследовании этого убийства, они послушаются?
– Что? А зачем тебе во все это влезать?
Оказывается, старый обжора и пьяница еще не потерял способность быстро соображать. Вот уж не подумал бы…
– Во-первых, я был там, равно как и еще две дамы-патрицианки, стало быть, здесь замешан Рим.
Конечно, эти рассуждения были притянуты за уши, но ничего более достойного в свое оправдание я придумать не мог и поэтому как можно увереннее продолжил:
– К тому же, в Риме я заработал репутацию человека, умеющего разбираться в сути подобных дел.
Птолемей хитро прищурился.
– Ты хочешь сказать, что ты так любишь развлекаться?
– Ну, да, можно сказать и так, – признался я, хотя сам осознавал, насколько неуклюже это звучит.
– Так почему ты это не сказал сразу? Всегда нужно дозволять человеку заниматься тем, что ему нравится. Продолжай.
Я не верил своим ушам.
– Ты хочешь сказать, что даешь мне свое официальное разрешение и полномочия вести это расследование?
– Конечно. Вели своему секретарю подготовить соответствующий документ и направь его моему казначею – тот скрепит его малой царской печатью.
– Благодарю!
– Странные у тебя развлечения – пытаться выяснить, кто кого-то там убил. Ну что ж, человек из всего может извлекать удовольствие… напомни мне как-нибудь, чтобы я рассказал тебе историю про сатрапа Арсинойского нома и его крокодила.
– Как-нибудь непременно напомню, – поспешно пообещал я, приканчивая чашу превосходного вина и поднимаясь на ноги.
– Ты и впрямь не хочешь отведать копченого мяса страуса?
– О, это слишком щедрое предложение, но меня зовет долг.
– Ну, тогда прощай.
Я быстренько вернулся в посольство и жуткими угрозами заставил одного из писцов подготовить документ, удостоверяющий, что я являюсь официальным следователем по поручению самого Птолемея. Это отличная штука – договариваться лично с царем, особенно если он к тебе расположен. Уж он-то никому и ни по какому поводу не обязан давать отчета. Ежели Флейтисту захотелось назначить чиновника из чужестранного посольства расследовать дело об убийстве, он вполне может это себе позволить, и никто не станет возражать.
Я лично отнес документ чиновнику из царского казначейства. Это оказался евнух по имени Пофин. Это был грек, но в азиатских одеждах и в египетском парике – обычное для Александрии сочетание. Он отнесся к этому делу весьма скептически.
– Это крайне необычное нарушение правил! – заявил он.
– Хотел бы я видеть при этом дворе соблюдение хоть каких-то правил, – заметил я. – Будь так добр, скрепи это малой царской печатью. Царь одобрил это решение.
– Это непорядочно – являться к нашему царю так рано поутру. В это время он еще не в состоянии со всей проницательностью во всем разобраться.
– Я нашел правителя в здравом уме и прекрасном расположении духа, он был весьма проницателен и полностью отдавал себе отчет в своих действиях, – ответил я. – А вот ты сейчас клевещешь на своего повелителя.
– Я…я… протестую, сенатор! Ты ошибаешься! Я никогда бы не позволил себе хоть в малой степени выказать неуважение к моему господину!
– Вот и следуй этому правилу, – холодно процедил я.
Никто не умеет преподать фразу с таким ледяным презрением, как римский сенатор. С евнухами вообще надо держаться строго и твердо. И представитель этого обделенного племени не стал больше возражать и поставил на документ печать, после чего я вышел от него, довольный, сжимая бумагу в руке. Теперь я здесь – официальное лицо, царский чиновник.
Юлию и Фаусту я нашел во дворе посольства – они уже ждали меня. Я триумфальным жестом продемонстрировал им документ с царской печатью. Юлия захлопала в ладоши.
– Ты все-таки добился своего! Только не думай, что собственными силами. Я поговорила нынче утром с Береникой, и она отправилась к царю, когда он только встал с постели.
– У старика Птолемея почти ничего не сохранилось в памяти о ее посещении. Но достаточно застряло в мозгах, чтобы помочь мне получить то, что я хотел, – скромно заметил я.
Фауста в совершенно патрицианской манере чуть приподняла одну бровь.
– Неужто ты полагаешь, что если тебе удастся найти убийцу, Птолемей станет считать себя твоим должником?
Такая уж она, эта Фауста, единственное, что она по подобному поводу может предположить, так это то, что я ищу каких-то политических выгод.
– А когда это благодарность Птолемеев приносила кому-то хоть какую-то пользу? – вскинулся я. – Да он едва помнит, кто такой Ификрат, и сомневаюсь, что его заботит, кто его убил.
– Тогда зачем тебе все это? – Фауста была искренне удивлена.
– Только попав в Александрию, я тут же заразился лихорадочной жаждой познания, свойственной одним философам, – начал объяснять я. – И теперь разрабатываю и создаю свою собственную школу логики. Я намерен продемонстрировать ценность моих теорий, вычислив убийцу.
Она обернулась к Юлии:
– Метеллы всегда были тупыми и скучными людьми. Так что это хорошо, что среди них нашелся хоть один сумасшедший – он несколько расцвечивает безрадостную картину.
– Но он же такой занятный и забавный! Он гораздо лучше всех этих типов из свиты Береники!
Да, мне с ними обеими было явно не справиться.
– Ну, как скажете, – буркнул я. – Однако я намерен заняться бесконечно более интересным делом, чем копаться и разбираться в проблемах стада безмозглых и бездарных македонцев, притворяющихся египетской знатью.
После этих слов я ушел от них, гордо и высокомерно задрав голову, и рявкнул погромче, призывая Гермеса. Раб тут же прибежал на зов.
– Вот две вещи, о которых ты просил, – сказал он.
Я забрал у него свой кинжал и кестус* с бронзовыми накладками и шипами и сунул все это себе под тунику. Идиллия с осмотром достопримечательностей закончилась, и я был готов к серьезным делам.
– Куда мы теперь направляемся? – спросил Гермес.
– В Мусейон, – ответил я.
Гермес огляделся по сторонам:
– А где же носилки?
– Мы пойдем пешком.
– Пешком? В этом городе?! Это же будет скандал!
– Я не могу обдумывать серьезные вопросы, когда меня повсюду таскают, словно мешок с провизией. Это неплохо для всяких чужестранных развратников, бездельников и зевак, но римлянин должен демонстрировать гораздо бо́льшую важность и серьезность.
– Если бы меня все время так таскали на носилках, я бы не снашивал сандалии так быстро, – недовольно ответил мой раб.
