Валерий Введенский - Сломанная тень
– Спасибо! – поднялся барон Баумгартен.
– Господа! Прошу всех остаться! – закричала в исступлении Софья Лукинична.
Но Андрей Артемьевич, поддерживаемый под руку Ольгой, уже ковылял к выходу.
– Андрюша! Ну, хочешь, я извинюсь перед Ирой? – бросилась вдогонку Лаевская. – Я на колени встану! Я ей руки облобызаю! И Ирине! И Марфуше! Андрюшенька! Олечка! Ну, останьтесь!
Представить дом без Ирины Лукиничны Андрей Артемьевич не мог. Под его крест она давным-давно подставила плечо – управлялась с хозяйством, растила детей. Однако в пылу ссор пугала давнишней мечтой – удалиться в монастырь, и Лаевский-старший опасался ее ухода.
– Не обманываешь?
– Попрошу! Попрошу! Клянусь! Только пусть все останутся!
– Господа! – Андрей Артемьевич перевел взгляд с Тоннера на Баумгартена. – Я вас очень прошу.
Хозяину отказать было неудобно.
– Все равно троих не хватает! – сосчитал присутствующих Кислицын.
– Ирина с Марфушей! Двенадцать! – загнула пальцы Лаевская.
– Хм! Вызывать духов они вряд ли станут! – предположила Полина.
– А обязательно участникам знать французский? – поинтересовался Кислицын у Леондуполоса.
– Нет!
– Сейчас приведу кого-нибудь из слуг. Они в конце концов тоже люди. И Тучина потороплю.
– Де ж я очи твои блакитные бачыв, хлопец?
– Чего? – удивился опрятный мужичок, переминавшийся с ноги на ногу у швейцарской.
– Рожа мне твоя знакома, говорю, – на чистом русском повторил Филипп Остапович. – Только запамятовал, где видел!
– Пить надо меньше, тогда и память прояснится!
Швейцар схватил мужичка за грудки:
– Що ты казав?
Голубые-голубые глаза смотрели на Филиппа Остаповича без всякого испуга, с дерзкой насмешкой:
– Дурень, говорю.
– Ах ты! – Филипп Остапович замахнулся огромным кулаком, но ударить не сумел. Мужичок легонько ткнул его пальцем меж ребер, и швейцар согнулся в три погибели.
– Что такое? – грозно спросил подошедший Никанорыч.
– Да на горшок солдатик захотел. Вишь, как скрутило!
– А это, Тихон, барин твой! Александр Владимирович! – представил Никанорыч Тучина.
– Как звать? – спросил Тучин.
– Тихон Корышев! Тверской губернии, К-ского уезда, его благородия помещика Савостьянова крепостной.
– У кого раньше служил?
– Да много у кого! Я полгода в деревне, а полгода тут. Какую работу найду, такую и делаю. Детишков много. С месяц назад еще десять было, а теперь, может, и все одиннадцать. А то и дюжина, коли двойня. Баба моя рожает и рожает, рожает и рожает! И всех корми! И водовозом был, и фрухтами торговал, а больше в услужении.
– Что умеешь?
– Все, барин, умею!
– Стирать?
– Могу!
– Гладить?
– Пожалста!
– Стричь?
– Не извольте беспокоиться!
– Брить?
– А на меня посмотрите! – лицо у крестьянина было гладкое, ни щетиночки.
– Грамоте обучен?
– А зачем?
– Действительно, зачем! – согласился Тучин. – Воруешь?
– А зачем? – повторил Тихон.
– Да хороший он парень! Не сомневайтесь, Александр Владимирович! – встрял Никанорыч. Тишка на славу угостил его в «Васильке» и сразу стал закадычным другом. – Что, Остапыч? Полегчало с животом?
Швейцар наконец разогнулся.
– Бачив я десь твого Тихона! Тільки де, не пам’ятаю![13] – сказал Филипп Остапович.
– Я тебе, хохол, уже напомнил где! Во сне! – Тихон, ухмыляясь, посмотрел на швейцара голубыми глазами.
– Ладно, беру тебя на службу! – решил Тучин. – Месяц в Петербурге поживем, потом ко мне в имение поедем, а там и рассчитаю. На Рождество домой вернешься.
– Не! Так не пойдет. Хотя бы до марта. Звиняйте, барин! – Тихон поднялся с колен. – Пойду другое место искать!
– Постой! – Тихон Тучину понравился. Услужлив, труд всякий знает, это по рукам видно. – Заплачу по март включительно!
– Другое дело, барин! – мужичок снова сдернул шапку.
– Как раз трое! То, что надо! – с лестницы спускался Матвей Никифорович. – Александр Владимирович! В гостиной общение с мертвецами начинается. Только вас и ждут!
– Мертвецы? – усмехнулся Тучин.
Кислицын крикнул слугам:
– И вы, троица, пойдемте-ка за мной!
– Они-то зачем? – удивился художник.
– Софья Лукинична приказала. Для комплекта!
В огромной гостиной горели всего две свечи. Стены маэстро украсил загадочными знаками, вырезанными из блестящей бумаги. Все встали в круг и взялись за руки, маэстро занял место в центре. Из приоткрытых окон веяло холодом, с Фонтанки несло тиною.
Леондуполос быстро-быстро забормотал на латыни, то шепча, то вдруг завывая:
– Perspector… Venus… necromantea … audi, vide, sile… mortifico… Mars[14]
Тоннер, как ни прислушивался, смысла уловить не смог. Набор слов! Впрочем, нужно ли искать смысл в заклинаниях?
Маэстро кинул щепотку какого-то порошка в прозрачную чашу, установленную на треножнике; в ней, ослепив зрителей, на секунду ярко вспыхнуло пламя.
– Кто посмел беспокоить меня? – раздался вдруг глухой, будто из-под земли, голос.
Все испуганно переглянулись. Говоривший, несомненно, находился в гостиной, но где? Никто сюда не входил, уста всех были сомкнуты.
– Лаевский! Никак ты? – снова прозвучал неизвестно откуда голос.
– Это вы, ваше величество? – испуганно спросил Андрей Артемьевич. Интонации показались знакомыми – говорил Александр Первый, которому много лет Лаевский имел счастье служить.
– Ну наконец-то признал!
– Господин Леондуполос! Это император? Александр Благословенный? – изумился Угаров.
– Не знаю! – с поклоном сообщил маэстро. – Я не понимаю по-русски! Но на сеансах в Петербурге этот господин всегда появляется первым.
– А я не гордый, могу и по-французски! – перебил Леондуполоса покойный император. – Что молчишь, Лаевский? Или не рад?
– Рад, очень рад, – грустно ответил Андрей Артемьевич.
– И я рад! Соскучился по тебе! Только вот обнять, как прежде, не могу! – император засмеялся. – Почему службу бросил?
– Стар уже! Попросили, – еще более грустно ответил старик и вздохнул. Выгнали его из-за провалов в памяти – забыл в канцелярию срочную бумагу переслать, полмесяца на столе провалялась. – Извините, ваше императорское величество! А можно ли мне вопрос задать?
– Валяй!
– Не угодно ли вашему величеству вспомнить обстоятельства, при которых мы познакомились?
– Да ты что, Лаевский? Экзаменовать вздумал?
Гнев императора Андрей Артемьевич знал и по привычке тут же извинился:
– Умоляю простить, ваше величество!
– Что? Разве ты мой голос не узнал?
– Узнал, ваше величество!
– Так чего тебе еще надо?
– По голосу и перепутать можно, – попытался объяснить Лаевский. – Помните адъютанта Зубикова? Императора Павла по голосу принял за вас и высочеством обозвал.
– Помню, помню. В Сибирь пешком пошел! Ладно, убедил! Развею твои сомнения, Лаевский. Курьером из Бадена ты привез портреты тамошних принцесс, Луизы и Фридерики. Но имена, шельмец, перепутал. Я из-за тебя чуть на другой не женился…
Лаевский рассмеялся:
– Все верно, ваше величество. Я сержантом Измайловского полка тогда был.
– Ваше величество! Дозвольте и мне вопрос! – Софья Лукинична была довольна сеансом, императора все слушали раскрыв рты. Но за этим ли она Леондуполоса позвала?
– Жена твоя? – спросил голос.
– Софья Лукинична! – подсказал Лаевский.
– Помню!
– Каждая божья тварь ищет себе пару, – заговорила Лаевская о наболевшем. – А я одна-одинешенька. Кто он, мой Адам? Где бродит?
Софья Лукинична знала ответ, император должен был только озвучить его.
– Лаевский! – после паузы гневно спросил Александр Первый.
– Слушаю, ваше величество!
– Говорил я тебе, разведись с этой дурой?
– Говорили, ваше величество!
– Говорил, что и ее не вылечишь, и сам с ума сойдешь?
– Говорили…
– Не послушал?
– Не послушал, ваше величество, – пролепетал несчастный Андрей Артемьевич.
– Отправляй немедля в лечебницу, а сам женись на той, которую любишь!
– Это что получается? – закричала в пустоту разозленная Лаевская. – Ему любить можно, а я, видите ли, дура? Эй, Леондуполос! Давай кого другого!
– Ваше величество! Еще вопрос! – закричал Лаевский. – А правда ли, что вы не умерли? Просто от дел захотели удалиться?
– Ну, ты даешь, Лаевский! Ты со мной сейчас разговариваешь?
– Да!
– Значит, я умер. Так?
– Так, ваше величество!
– Вот и не разноси глупых слухов!
– Слушаюсь, ваше величество!
– Ладно! Мне пора! До встречи, Лаевский! До встречи, господа и дамы!
Последние слова донеслись откуда-то издалека.
– Кого прикажете вызвать, мадам? – спросил Леондуполос.
– Ну, я не знаю! – растерялась Лаевская. – Может, Наполеона?
– Софья Лукинична? А можно я с батюшкой поговорю? Вопрос у меня к нему! – попросил Кислицын.
– Вам, Матвей Никифорович, все можно! – великодушно позволила Софья Лукинична.
