Йен Пирс - Перст указующий
Лоуэр, как всегда, был более деятелен и полезен, нежели я. Он взял на себя смелость позаимствовать карету Бойля – верно рассудив, что экипаж столь почтенной особы, сколь поздно бы он ни катил по дороге, не станет досматривать или даже останавливать стража, – и нанял двух лошадей, чтобы в него запрячь. Он предложил самому отвезти Сару в Ридинг, который находился на достаточно безопасном расстоянии от Оксфорда: сообщение между нашими городами настолько скверное, что в настоящее время между ними почти нет сношений. Там он поселит Сару у компаньонов своего брата, в семье сектантов, за которых может ручаться: дескать, они сохранят ее тайну или то малое, что будет им рассказано. Когда его брат вернется и будет возвращаться через Ридинг домой в Дорсет, его известят о произошедшем, и он, без сомнения, возьмет девушку под свою опеку и посадит на первый же корабль, который увезет сектантов прочь из Англии. На том уговорились мы все.
Я не в силах писать о моем последнем расставании с ней, последнем моем взгляде на ее лицо и не стану такого делать.
Сара уехала десять дней спустя в обществе брата Лоуэра и под его опекой добралась до Плимута, где взошла на корабль.
После о ней никто ничего не слышал. В Америку она так и не прибыла, и все сочли, будто она упала за борт. Но плавание выдалось спокойное, да и корабль был так переполнен, что трудно вообразить себе, чтобы кто-то попал в беду и никто бы этого не заметил. И все же однажды она просто исчезла. При ясном солнечном свете, без плеска и шума, без звука. Словно живой была взята на Небеса.
Глава двенадцатая
Так заканчивается история Сары Бланди, насколько она мне известна. Больше мне нечего добавить, те, кто предпочтет мне не поверить, вольны поступать как знают.
Мне остается лишь изложить заключительную часть повести о тех днях и показать, какая надобность привела итальянца в Англию. Сознаюсь, что не считаю это важным, ибо в сравнении с тем, чему я был свидетелем, заблуждения мужей, пререкающихся в неведении истины, способны вызвать лишь полнейшее пренебрежение. И все же, так как эти сведения – часть тех событий и их причина, мне стоит записать и их, дабы я мог завершить свои труды и отдохнуть.
Я уехал в Лондон на следующий день после того, как Сара покинула Оксфорд, и по-прежнему пребывал в глубочайшем смятении и тяжких думах, поездка была идеей Лоуэра, которую он настоятельно прописал как лекарство от меланхолии и мрачных мыслей. Перемена обстановки, иное общество и немного увеселений, утверждал он, помогут мне стряхнуть охватившую меня печаль. Я последовал его совету, так как моя апатия была столь сильна, что поддаться ему было легче, нежели противиться. Лоуэр собрал за меня сумку и проводил до Карфакса, где посадил в почтовую карету.
– Развейтесь, – напутствовал меня он. – Надо признать, все обошлось лучше, чем того можно было ожидать. Пора оставить прошлое позади.
Разумеется, далось мне это нелегко, но я постарался насколько возможно последовать его совету и насильно заставлял себя посещать тех, с кем я много лет состоял в переписке, пытаясь увлечь себя их беседами. В этом я не преуспел, ведь мои мысли то и дело возвращались к вещам более значительным, и, боюсь, пробудил негодование моих коллег сдержанностью, которую они, надо думать, приняли за пренебрежение и надменность. Предметы, какие обыкновенно вызывали у меня живейший интерес, не трогали меня вовсе. Мне поведали о найденных в каменоломнях Херфордшира огромных окаменелых костях, каковая находка подтверждает истинность той главы Библии, где говорится, что некогда по земле ходили великаны, меня же это оставило безучастным. Джон Обри, мой добрый друг в те времена, почтил меня своим гостеприимством, но я не смог выказать должного воодушевления, услышав об остроумных изысканиях в области природы и назначения Стоунхенджа, Эйлсбери и прочих подобных мест. Я получил приглашение присутствовать на заседании Королевского Общества, но с легкостью отклонил эту великую честь и никогда не чувствовал себя уязвленным, что меня больше не приглашали.
Однажды вечером – это было на второй день моего пребывания в Лондоне – я, гуляя, очутился в Чипсайде, возле постоялого двора под названием «Колокола», и, вспомнив, что видел это название на записке в сундуке Кола, почувствовал необходимость отыскать человека, знавшего Сару и своими глазами видевшего немногое из того, чему свидетелем был я. Меня охватила огромная жажда узнать ответы на многие вопросы, до конца постичь цепь человеческих деяний, которая привела ее к гибели и возрождению.
Найти его оказалось очень просто, даже невзирая на то, что хозяин постоялого двора – только позднее я узнал, что он был папистом, – не знал его имени. Достаточно было лишь осведомиться об итальянском джентльмене, и меня немедленно провели в лучшую комнату, которую он занимал один и в которой проживал со времени своего приезда.
Мой приход его удивил, но его удивление возросло еще больше, когда я обратился к нему:
– Добрый вечер, святой отец.
Он не мог этого отрицать, не мог ни протестовать, ни настаивать на своей личине, ибо для священника такое невозможно. Вместо этого он воззрился на меня с ужасом, полагая, будто я послан заманить его в ловушку и вооруженная стража вскоре протопает вверх по лестнице, чтобы увести его в казематы. Но с лестницы не доносилось ни звука: ни топота сапог, ни настойчивых приказов, ничто не нарушало безмолвия комнаты, в которой он, как громом пораженный, застыл у окна.
– Почему вы называете меня «святой отец»?
– Потому что так оно и есть.
Я не стал добавлять: а кто еще пустится в путешествие, запрятав среди пожиток елей, святую воду и священную реликвию? Кто, кроме священника, связанного обетом безбрачия, отшатнется с ужасом, поняв, сколь сильно обуревают его плотские желания? Кто еще втайне и по доброте душевной соборует женщину, которую считает умирающей, дабы заступиться за душу несчастной вопреки ее собственному желанию?
Кола осторожно присел на кровать и внимательно поглядел на меня в тяжелом раздумье, словно еще ожидал внезапного нападения.
– Зачем вы пришли сюда?
– Не для того, чтобы причинить вам вред.
– Тогда зачем?
– Я хочу поговорить.
Мне было жать, что я подверг его такой опасности, и я приложил все усилия, дабы убедить его, что вовсе не желаю ему зла. Полагаю, скорее мое лицо, нежели мои слова, убедило его в моей искренности. И то, и другие способны лгать, но не в моем случае, ведь, как я уже говорил, даже деревенский дурачок видит меня насквозь. Солги я тогда, Кола понял бы это, и тем не менее в моем лице он не увидел лжи. Поэтому после долгого и напряженного ожидания он со вздохом покорился неизбежности и предложил мне сесть.
– Ваше имя действительно Марко да Кола? Мне кажется, я должен знать, к кому обращаюсь. Такой человек вообще существует? – спросил я, на что он мягко улыбнулся:
– Существовал. Он был моим братом. Мое имя Андреа.
– Существовал?
– Он мертв. Он умер у меня на руках по возвращении с Крита. И я до сих пор скорблю об этой утрате.
– Зачем вы здесь?
– Как и вы, могу сказать, что я никому не желаю зла. Но мало кто готов в это поверить, отсюда – все мои ухищрения. Ваше правительство не одобряет иностранных священников. И тем более иезуитов. – Он произнес это умышленно и не спуская глаз с моего лица, чтобы видеть, как поведу я себя, услышав такое признание.
Я кивнул.
– Вы не ответили на мой вопрос.
– Мистер Вуд, – продолжал он, – вы единственный догадались, кто я, и из всех людей вашей веры, кого я встречал, вы единственный не отшатываетесь от меня, точно я сам дьявол. Почему? Быть может, в своем сердце вы чувствуете влечение к истинной церкви?
– И пусть никто не скажет, что его путь единственный и верный, потому что говорит он в неведении своем, – произнес я, и эти слова сорвались с моего языка еще прежде, чем я вспомнил, где их слышал.
На это Кола глянул на меня с тревогой.
– Великодушное утверждение, хоть и исполненное заблуждения, – ответил он, и я понадеялся, что он не станет расспрашивать меня далее, ведь я не мог ни отстоять, ни объяснить его. Или хлеб обращается в плоть, а вино – в кровь, или нет. Если такое невозможно в Риме, то невозможно и в Кэдбери. Или Христос положил Петру и его преемникам быть основанием веры, даровав им власть во всех делах духовных, или нет; Господь наш не сказал Петру, что он будет иметь власть над всем миром за исключением тех областей Европы, где думают иначе.
Но Кола ничего не прибавил, радуясь и почитая себя счастливым, что разоблачил его, быть может, единственный во всей стране человек, не видящий нужды предавать его властям. У меня не лежала душа к теологическим дискуссиям, даже будь у меня возможность одержать над ним верх. Подобные диспуты всегда приносили мне огромное наслаждение, но я был отягощен знанием, какое носил в себе, и не желал пускаться в рассуждения, какие ныне считал пустыми.
![Алексей Рюриков - 10 июня 1941 года [СИ]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)