Эллис Питерс - Исповедь монаха
Этот же самый грум явился еще раз уже под вечер, но не к Хэлвину, а к Кадфаэлю. Хэлвин заснул на своем тюфяке и, к радости старого монаха, даже не услышал, как пришел слуга Аделаис, правда, двигался тот, несмотря на некоторую дородность, удивительно легко и бесшумно. Кадфаэль знаком показал груму, что сейчас выйдет к нему. Мягко притворив за собой дверь, он пояснил:
— Ему предстоит нелегкая ночь. Пускай поспит.
— Госпожа сказала нам, что он собирается провести ночь в молитвах. Она просит тебя, а не его, пожаловать к ней, если, конечно, ты ничего не имеешь против. Она сказала: «Пусть молодой брат отдохнет, он еще не оправился после тяжелой болезни». Да, что и говорить, у него мужественное сердце, иначе ему ни за что не пройти бы столько на костылях. Пожалуйста, сюда, брат!
Принадлежащий Аделаис по праву вдовьего наследства дом был невелик и стоял в углу манора, защищенный от господствующих ветров деревьями и изгородью. Пожалуй, больший дом был бы ей ни к чему, она не слишком часто навещала сына в его владениях и не оставалась здесь надолго. К дому была пристроена кухня, а сам он состоял из узкого холла и комнаты. Грум не чинясь вошел к своей госпоже, как это сделал бы сын или брат. Он знал, что ему доверяют, и так же безоговорочно доверял сам. Аделаис де Клари служили честно и без раболепства.
— Госпожа, я привел брата Кадфаэля из Шрусбери. Другой брат сейчас спит.
Аделаис сидела за прялкой и левой рукой вращала веретено. Завидев их, она сразу же перестала работать и аккуратно, чтобы не спутать красивую темно-синюю шерсть, положила веретено.
— Очень хорошо, что спит. Ему это просто необходимо. А теперь, Лотэр, можешь идти, наш гость сам найдет обратную дорогу. Мой сын вернулся?
— Еще нет, но думаю, скоро появится.
— С ним Росселин, — сказала она, — и собаки. Дождись, когда они приедут, и можешь идти отдыхать. Мне больше ничего не понадобится. Ты и так уже сегодня достаточно потрудился.
Лотэр кивнул и молча вышел. В самом тоне сдержанного, спокойного разговора ощущалась их незыблемая, как вросшая в землю скала, уверенность друг в друге. Аделаис с легкой улыбкой смотрела на брата Кадфаэля, храня молчание, пока Лотэр не закрыл за собой дверь.
— Да, — проговорила она, словно отвечая на вопрос монаха, — он больше, чем слуга. Лотэр всегда был надежным товарищем моему супругу, плечом к плечу сражался с ним в Палестине и не единожды спасал ему жизнь. И это не просто проявление заурядной вассальной верности, это верность иного, высшего рода. После смерти Бертрана он служит мне, как служил раньше мужу — верой и правдой. Его сына зовут Люк. Копия своего отца, да ты и сам это видел, их сходство невозможно не заметить.
— Что правда, то правда. Я и сам догадался, откуда у Лотэра его загар.
— Вот как? — в первый раз Аделаис взглянула на Кадфаэля с неподдельным интересом.
— Я тоже пробыл несколько лет на Востоке, только это было до того как твой супруг отправился туда с Лотэром. Если он проживет достаточно долго, загар сойдет с него так же, как сошел и с меня. Для этого требуется много времени.
— Получается, ты попал в монастырь отнюдь не в юном возрасте? То-то я гляжу, в тебе совсем не чувствуется девственной невинности, — с мягкой усмешкой произнесла Аделаис.
— Я принял обет по своей собственной воле, — ответил Кадфаэль, — когда пришло время.
— Он тоже принял обет по своей собственной воле. Только я считаю, в отличие от тебя, поторопился, — непроизвольно вздохнула Аделаис и уже другим тоном продолжила: — Я попросила тебя прийти, потому что хотела спросить, всем ли вы довольны и не требуется вам еще чего-нибудь. Достаточно ли хорошо мои слуги заботятся о вас?
— Они очень внимательны и предупредительны. Мы безгранично благодарны за это и тебе и им.
— А еще я хотела спросить тебя о… о Хэлвине. Сейчас он в весьма удручающем состоянии. Будет ли ему когда-нибудь лучше? Поправится ли он?
— Он никогда не будет ходить так, как ходил раньше, — сказал Кадфаэль, — на это нечего и надеяться. Но со временем, когда мускулы Хэлвина окрепнут, ему будет легче. Он думал, что умирает, да и мы так думали, но не умер и, надеюсь, вскоре научится видеть в жизни не одни лишь темные стороны — после того, как душа его успокоится.
— А после сегодняшней ночи его душа успокоится? Ты думаешь, ему необходимо это ночное бдение?
— Думаю, успокоится. И думаю — необходимо.
— Тогда я благословляю его на это. А потом вы отправитесь в Шрусбери? Я могу дать вам лошадей. Лотэр потом заберет их.
— Ты очень добра, но он наверняка откажется, — ответил Кадфаэль. — Хэлвин дал обет совершить паломничество пешком, туда и обратно.
Аделаис понимающе кивнула.
— Тем не менее, я предложу ему это. Спасибо, брат, за то, что ты пришел поговорить со мной. Если он откажется, я больше ничем не смогу ему помочь. Впрочем, смогу! Я поговорю сегодня со священником после вечерни и попрошу, чтобы никто — абсолютно никто — не беспокоил Хэлвина ненужными вопросами. Ты ведь понимаешь, насколько важно, чтобы ничего не просочилось наружу? Скажи ему это. Тайну знаем только мы трое, пусть так и будет. Что же до всего остального — на то божья воля.
Когда Кадфаэль шел к домику, где спал Хэлвин, во двор въехал Одемар де Клари на рослой гнедой лошади. Топот копыт, бряцание сбруи и громкие голоса заранее оповестили слуг о приближении кавалькады и, подобно пчелам из растревоженного улья, они устремились со всех сторон навстречу хозяину. Сын Аделаис, высокий статный мужчина, был одет подчеркнуто просто. Ему не было нужды украшать себя — он и так достаточно ярко выделялся на общем фоне своей уверенной властностью. Капюшон его короткого черного плаща был откинут назад, открывая копну темных, как у матери, волос. Зато крупные резкие черты лица, высокий лоб, прямой нос и выступающие скулы Одемар унаследовал, конечно, от предков по отцовской линии.
По виду Кадфаэль не дал бы ему и сорока. Упругий, размашистый шаг, то, как он ловко спрыгнул с коня, легкость движений, жест, которым он стянул с рук перчатки, — все говорило о его молодости. Однако мужественное волевое лицо, излучаемая Одемаром спокойная сила, а главное, великолепно налаженное им хозяйство, старательность и четкость, с которой слуги выполняли свои обязанности (иного от них он и не ожидал), — все это не то чтобы старило его внешне, скорее делало не по возрасту зрелым и опытным правителем. Кадфаэль припомнил, что Одемару рано пришлось принять на себя обязанности главы семьи, заменяя отца, уехавшего в Палестину, а ведь владения у де Клари были не только обширны, но и далеко разбросаны друг от друга. Что ж, за эти двадцать лет он многому научился. С таким, как Одемар, особенно не поспоришь, однако слуги весело и непринужденно обращались к нему и нетрудно было догадаться, что его любят, но не боятся. А если Одемар и правил железной рукой, можно поручиться, он всегда был справедлив.
Вместе с Одемаром во двор въехал раскрасневшийся от прогулки на свежем воздухе юноша лет семнадцати-восемнадцати с открытым жизнерадостным лицом, то ли его паж, то ли просто чей-то сын, за ним пешком следовали псари, держа собак на своре. Подбежавший грум принял у Одемара повод, юноша стоял наготове, чтобы забрать плащ. Через несколько минут лошадей уже вели в конюшню, а собак на псарню. Молодой Люк приблизился к Одемару и, по-видимому, передал ему поручение своей госпожи, потому что Одемар кивнул и сразу же направился к ее дому. Взгляд его упал на Кадфаэля, почтительно стоявшего в сторонке. На мгновение Кадфаэлю показалось, что сейчас он остановится и заговорит с ним, но Одемар передумал и вошел в дом.
Судя по всему, Аделаис со своими слугами должна была приехать сюда еще два дня назад. Им не было нужды оставаться где-либо на ночевку, потому что расстояние от Ченетского леса до Элфорда нетрудно покрыть на лошадях за один день, стало быть, с сыном она уже могла успеть наговориться. Какие такие новости могли появиться у Аделаис с тех пор, как она последний раз виделась с Одемаром? Только одна — приход двух монахов из Шрусбери. Этот приход ей и надо было как-то ему объяснить. В момент смерти Бертрады Одемар, очевидно, находился в Элфорде. Ему, как и всем остальным, было сказано, что она умерла от лихорадки. Печальное событие, но вообще-то совершенно рядовое. От лихорадки нигде не убережешься — ни в крестьянском, ни в графском доме. И женщина с характером Аделаис никогда не стала бы посвящать юного сына в такую ужасную тайну. Конечно, он ничего не знает об истинных причинах смерти своей сестры. Об этом может знать старая доверенная служанка, ведь Аделаис трудно было бы обойтись тогда без чьей-либо помощи, а та, вероятно, уже давно упокоилась вечным сном.
Если все это так, тогда нет ничего странного, что Аделаис из кожи вон лезет, чтобы помочь Хэлвину выполнить свой обет, а затем поскорее спровадить их со двора, и прилагает все силы, стараясь оградить монахов от праздного любопытства и чьих бы то ни было вопросов, не исключая даже священника элфордской церкви. Теперь понятно, почему она с такой настойчивостью требует от них с Хэлвином заверений, что они никому не проговорятся и не назовут имя Бертрады. Понятно, почему она так гнала лошадей, чтобы успеть в Элфорд до их прихода. И не приходится удивляться, продолжал размышлять Кадфаэль, что, куда ни повернись, Аделаис всегда оказывается между незваными гостями из Шрусбери и всеми остальными. Они с Хэлвином живут там, куда она их поместила, именно ее верные слуги, а не слуги сына кормят и поят их. Трудно винить Аделаис за все эти объяснимые в ее положении предосторожности.
