Дмитрий Леонтьев - Собор под звездами
12/24 октября 1877 года. Крепость Горни-Дубник (Горный Дубняк).
Завидев приближающегося священника диакон Иосиф выбежал навстречу, пытаясь принять тело бесчувственного солдата, которого тот нес на руках.
— Не надо, — сказал священник. — Лишний раз раны потревожишь… Придерживай плот…
— Что там? — спросил диакон.
— Смертоубийство там, — сказал отец Василий, осторожно спускаясь по мокрой земле к переправе. — Пушки с большого редута наших как косой выкашивают — близко не подобраться… Убитых, раненых — сотни… если не больше… Гибнут люди…
Шагнул в холодную, октябрьскую воду, аккуратно опуская тело на бревна плота.
- Плохая рана, — покачал головой диакон, разглядывая раненного. — Эх, жаль Авраам Платонович стар стал, он бы его быстро на ноги поставил. Теперь в Петербурге оперирует, а какой лекарь был…
— Никифор Дмитриевич не хуже, — священник вытер со лба пот, надел очки со сломанной и кое-как перевязанной дужкой. — Ты главное, довези бойца до него. Не мешкай, отец Иосиф…
— Отец Василий, вернулся бы ты в госпиталь, а? — безнадежно взмолился диакон. — Там ведь тоже есть и кого перевязывать, и кого причащать…
— Там священник финляндского полка.
— То-то и оно, что финляндского — там… А ты опять на рожон лезешь… По ранжиру ты где находиться должон? В переднем госпитале. Какой… ангел, тебя под пули несет?! Ведь пуля — дура, сам про то знаешь. Ей все равно: священник — не священник… Я уже извелся тебя уговаривать. Вот подожди: пойду генерала упрашивать, что б разрешил тебя на время боя за ногу к лазарету привязывать…
— Как коня? — слабо улыбнулся отец Василий.
— Сказал бы я как кого… Да сан пощажу…
Были они погодками, и это был их далеко не первый поход. Отец Иосиф сполна оправдывал саму суть своего диаконства: помогал священнику при богослужениях, тащил с ним по бесконечным дорогам тяжелые церковные пожитки, готовил еду, не полагаясь на вечно опаздывающую полковую кухню, штопал и стирал одеяния и уже дважды выхаживал отца Василия после ранений. В общем, в прямом и переносном смысле «заботился о столах», предоставляя священнику возможность не отвлекаться от проповедей и богослужений. Но был категорически против таких вот «вылазок» отца Василия на передний край сражения. Ворчал, ругался, обещал привязывать батюшку к шатру походной церкви и нажаловаться настоятелю собора… В общем, был он хорошим диаконом и хорошим другом.
Отца Василия вообще любили в полку. Из священников Троицкого собора был он самым молодым и потому именно его отправляли с полком в походы. Старым священникам куда тяжелее было переносить все тяготы походной жизни. Высокий, с длинными, чуть вьющимися каштановыми волосами, был он высок и статен — вровень с молодцеватыми богатырями-гвардейцами, но близорук от огромного количества прочитанных при плохом освещении книг. (А где вы в семинаристской келье, затем в крохотной и самой дешевой квартирке, и потом в походных условиях, найдете «хорошее освещение»?). Вид у него был все время слегка отрешенный, словно он все время думал о чем-то важном и далеком. Отец Иосиф как-то спросил: какого рода эта «сосредоточенность» — молитвенная, или так… по характеру. Священник немного подумал и сформулировал необычно: «Ненавижу смерть». И диакон не стал уточнять…
Согласно штатному расписанию, священнику предписывалось находится при лазарете, но он уходил много дальше безопасной полосы, не дожидаясь пока малочисленные санитары вытащат раненых с поля боя. И никакого «героизма» в этом не видел. Просто если ты прошагал с солдатами от Бородина до Парижа, или от Шипки до Горного Дубняка, то ваши отношения переходят совсем в иную форму. Такие отношения бывают у сельских батюшек с прихожанами, живущими бок о бок не одно десятилетие, переживая вместе праздники и невзгоды, радости и скорби. Отец Василий знал всей «своих» гвардейцев по именам, помогал писать им письма домой, иногда разбирал их нехитрые тяжбы и споры. Офицеры шутили, что не знают, кто в полку главнее: они или батюшка. «Когда на богослужении он стоит впереди нас и молится, а за его спиной три тысячи человек сплотились в едином порыве… тут поневоле задумаешься о старшинстве, — шутил командир первого батальона полковник Клевензаль. — Ведь согласно табели о рангах он приравнивается только к ротному, а вот по сути…» — Помнишь, что говорил Иоанн Златоуст? «Причастившихся перед смертью окружают ангелы и забирают в рай ради принятых ими Тайн», — сказал диакону священник. — Не тяни время, отец Иосиф, я все равно возвращаюсь, а солдату надо к врачу. Иди с Богом. Не волнуйся. Все будет хорошо.
Что-то ворча себе под нос и недовольно качая головой, диакон вошёл в студеную воду по пояс и с усилием принялся толкать плот через переправу, а священник пошел вспять, прижимая к боку сумку, в которой хранил набор для причастия и подаренный офицерами полка напрестольный крест.
Был пятый час и смерть гуляла вокруг Горного Дубняка уже с девяти утра. Из-за ошибок командования, штурм укреплений начался не с четырех сторон одновременно, а вразнобой, что позволяло туркам с большей эффективностью отражать атаки. Турецкие пушки выкосили картечью немало храбрецов еще на дальних подступах к редутам. Зачистив на 700 метров пространство вокруг редутов, турки оставили сложенные охапки кустарника как ориентиры и теперь расстреливали наступающие русские полки прицельно и беспощадно. Измайловский полк был вызван из резерва и введен в бой около двух часов дня… и уже оставил на пропитанном кровью поле почти четверть своих солдат. Но его потери были куда меньше, чем у других полков. Согласно правилам, офицеры вели своих солдат на врага цепью, строевым шагом — старая тактика, заставляющая солдат бояться не вражеской пули, а «не попадания в ногу». Но это сильно облегчало задачу турецким стрелкам и артиллеристам. Полковник Клевензаль, вояка опытный, видя бессмысленную гибель соседних полков, на свой страх и риск, впервые применил невиданную для того времени тактику: повел солдат на редут не строевым шагом, подобно мишеням, а перебежками от укрытия к укрытию, что позволило сохранить большую часть полка и приблизиться к неприятелю вплотную. Но все же потери были огромны. Захлебнулась третья атака и в наступающих сумерках русские пушки смолкли, опасаясь в темноте покалечить своих.
Горный Дубняк (точнее было бы «Горний», т. е. «Верхний», так как был еще и «Нижний», с менее мощными укреплениями), являлся мощным препятствием к окружению и блокаде Плевны — стратегически важного пункта затянувшейся войны. Отлично укрепленные цитадели обеспечивали защиту шоссе, по которому доставлялись в Плевну боеприпасы и продовольствие. Взятие Горного Дубняка означало бы окружение и капитуляцию… Но об этом помнили и в Плевне. Затягивающаяся атака русских, грозила дать возможность плевненскому гарнизону послать на помощь несколько отрядов (или как их называли — «татаров»), и тогда огромное количество солдатских жизней, принесённых в жертву, могли оказаться напрасными…
Священник неторопливо шел по полю, время от времени склоняясь над окровавленными телами. Части гвардейских корпусов давно перемешались и «измайловцы» лежали рядом с солдатами финляндского полка, а саперный батальон обрел свой покой рядом с «семеновцами» … Живых он не находил. Кто был ранен легко — сам отошел в тыл, или, перевязав рану, продолжил бой, кто тяжело — уже эвакуирован или скончался от боли и потри крови. Священник все шел и шел вперед, всматриваясь в лица погибших, когда кто-то внезапным броском не опрокинул его в неглубокий окоп.
— Вы что, отче?! Пулю ищите?! — в сердцах обругал его молодой поручик. — Здесь каждый дюйм простреливается, а вы как по Невскому гуляете… Турки, как известно, священников не жалуют, или не видели, что они в городах творят?!
Судя по знакам отличия он принадлежал к практическим полностью перебитому финляндскому полку.
— Ну, судя по всему, у вас к моему сану немногим больше уважения, — вздохнул священник, подбирая сбитые очки. — Совсем дужка отломалась… И стекло треснуло… Где я теперь новое достану?
— Простите… Просто испугался за вас… Очки что… Очки новые изыщите, а вот вторую голову вам вряд ли даже в Петербурге выдадут…
— Здравствуйте, батюшка! — третьим обитателем окопа оказался солдат измайловского полка. — Опять гусарствуете?
— Иван Морозов, — узнал его священник. — Нет, отрок. Не «гусарствую», а исполняю свой пасторский долг.
— Таки в других полках исполняют, но не так же… Нас стыдят, что мы вас не бережём….
— Что ж меня все корят-то сегодня, — вздохнул отец Василий, пряча сломанные очки в сумку. — В семинарии за год так не бранили как за половину сегодняшнего дня…
— А сами не видите — что творится? — сказал поручик. — Надо ж все-таки и рассуждение иметь: где — в штыки, а где обежать… У нас всех офицеров выбило. А знаете почему? По русской, гусарско-залихватской традиции, офицер идет впереди солдат… И получает первую пулю. Солдаты, дисциплина которых оттачивалась годами, без командира теряются. А у тех же немцев и англичан офицер идет позади атакующих и сохраняет подразделение организованным, а значит — боеспособным. Давно пора нам менять эту дурную тактику. Все боятся, что в трусости обвинят, а в результате — потерь вдвое больше…
