Борис Акунин - Особые поручения: Декоратор
– В Англии д-давно были?
– В Лидсе часто бываю, в Шеффилде. Там у меня фабрики. В Лондоне на биржу заглядываю. Последний раз в декабре был. После в Париж, а к Крещенью в Москву вернулся. А зачем вам про Англию?
Эраст Петрович чуть смежил ресницы, чтоб пригасить блеск в глазах. Снял с рукава соринку, сказал с расстановкой:
– За глумление над телом девицы Сечкиной я помещаю вас под арест. Пока административный, но к утру б-будет и распоряжение прокурора. Залог ваш поверенный сможет внести не ранее завтрашнего полудня. Вы едете со мной, гости пусть отправляются по домам. Визит в бордель отменяется. Нечего добропорядочных врачей п-позорить. А вы, Бурылин, преотлично покуролесите и в арестантской.
* * *В благодарность за спасенную девочку ночью мне был сон.
Снилось, что я пред Престолом Господним.
«Садись ошую, – сказал мне Отец Небесный. – Отдохни, ибо ты несешь людям радость и избавление, а это тяжкий труд. Неразумны они, чада мои. Взгляды их перевернуты, черное видится им белым, а белое черным; беда счастьем, а счастье бедой. Когда призываю Я из милости к Себе одного из них в младенчестве, прочие плачут и жалеют призванного вместо того, чтоб возрадоваться за него. Когда оставляю Я некоего из них жить до ста лет, до немочи телесной и угасания духовного, в наказание и назидание прочим, те не ужасаются страшной доле его, а завидуют. После смертоубийственного сражения радуются отвергнутые Мной, хоть бы даже и получили увечье, а тех, что пали, призванные Мной пред Лицо Мое, они жалеют и втайне даже презирают как неудачников. А те-то и есть истинные счастливцы, ибо уже у Меня они; несчастливцы же те, кто остался. Что делать Мне с человеками, скажи, добрая ты душа? Как вразумить их?»
И жалко мне стало Господа, тщетно алкающего любви неразумных чад своих.
Торжество Плутона
Нынче Анисию выпало состоять при Ижицыне.
Вчера поздно вечером после «разбора», в ходе которого выяснилось, что подозреваемых теперь больше, чем нужно, шеф походил по кабинету, пощелкал четками и сказал: «Ладно, Тюльпанов. Утро вечера мудренее. Идите-ка отдыхать, набегались сегодня п-предостаточно.»
Анисий думал, решение будет такое: установить за Стеничем, Несвицкой и Бурылиным (когда выйдет из узилища) негласное наблюдение, проверить все их перемещения за минувший год, ну еще, может, какой-нибудь следственный эксперимент устроить.
Но нет, непредсказуемый шеф рассудил иначе. Утром, когда Анисий, ежась под унылым дождиком, явился на Малую Никитскую, Маса передал записку:
На некоторое время исчезаю. Попробую зайти с противуположного конца. А вы пока поработайте с Ижицыным. Боюсь, не наломал бы он дров от излишнего усердия. С другой стороны, субъект он мало приятный, но цепкий, глядишь, что-нибудь и нащупает.
ЭФ.Вот тебе и на. С какого это еще «противуположного»?
Важнейшего следователя пришлось поискать. Анисий протелефонировал в прокуратуру – сказали: «выехал по вызову Жандармского». Связался с Жандармским управлением – ответили: «отбыл по срочному делу, не подлежащему телефонному обсуждению». Голос у дежурного был такой взвинченный, что Тюльпанов догадался – видать, новое убийство. А еще через четверть часа от Ижицына прибыл посыльный – городовой Линьков. Заглянул к коллежскому советнику, не застал и явился к Тюльпанову на Гранатный.
– Кошмарное происшествие, ваше благородие, – доложил Линьков, ужасно волнуясь. – Бесчеловечное умерщвление малолетней особы. Такая беда, такая беда…
Шмыгнул носом и покраснел, видно устыдившись своей чувствительности.
Анисий смотрел на тонкошеего, нескладного полицейского и видел его насквозь. Грамотный, сентиментальный, и книжки, поди, читать любит. Пошел от бедности в полицию, только не для него, куренка, эта грубая служба. Был бы Тюльпанов таким же, если б не счастливая встреча с Эрастом Петровичем.
– Едемте, Линьков, – сказал Анисий, нарочно называя городового на «вы». – Давайте прямо в морг, все равно туда привезут.
Вот что значит дедукция – расчет оказался верен. Всего полчасика посидел Анисий в сторожке у Пахоменки, поболтал с приятным человеком о житье-бытье, и подкатили к воротам три пролетки, а за ними глухая карета без окон, так называемая «труповозка».
Из первой пролетки вышли Ижицын с Захаровым, из второй – фотограф с ассистентом, из третьей – двое жандармов и старший городовой. А из кареты никто не вышел. Жандармы открыли облезлые дверцы, вынесли на носилках нечто короткое, прикрытое брезентом.
Медицинский эксперт был хмур и грыз свою неизменную трубку с каким-то особенным ожесточением, зато следователь выглядел бодрым и оживленным, чуть ли даже не радостным. Увидев Анисия, переменился в лице:
– А-а, это вы. Стало быть, уже пронюхали? Ваш начальник тоже здесь?
Но когда выяснилось, что Фандорина нет и не будет, да и его помощник пока ничего толком не знает, Ижицын вновь воспрял духом.
– Ну, теперь закрутится, – сообщил он, энергично потирая руки. – Стало быть, так. Сегодня на рассвете путевые обходчики передаточной ветви Московско-Брестской железной дороги обнаружили в кустах близ Ново-Тихвинского переезда труп малолетней бродяжки. Егор Виллемович определил, что смерть наступила не позднее полуночи. Неаппетитное, доложу вам, Тюльпанов, было зрелище! – Ижицын коротко хохотнул. – Вообразите: пузо, натурально, выпотрошено, вокруг на ветках потроха развешаны, а что до физиономии…
– Что, снова кровавый поцелуй?! – в волнении вскричал Анисий.
Следователь прыснул, да и не смог остановиться, закис со смеху – видно, нервы.
– Ой, уморили, – вымолвил он, наконец, вытирая слезы. – Дался вам с Фандориным этот поцелуй. Вы уж извините за неуместное веселье. Сейчас покажу – поймете. Эй, Силаков! Стой! Лицо ее покажи!
Жандармы опустили носилки на землю, откинули край брезента. По загадочному поведению следователя Анисий ожидал увидеть что-нибудь особенно неприятное: стеклянные глаза, кошмарную гримасу, вывалившийся язык, но ничего этого не было. Под брезентом обнаружился какой-то черно-красный каравай с двумя шариками: белыми, а посреди каждого темный кружочек.
– Что это? – удивился Тюльпанов, и зубы у него как-то сами по себе застучали.
– Стало быть, наш шутник ее вовсе без лица оставил, – с мрачной веселостью пояснил Ижицын. – Егор Виллемович говорит, что кожа надрезана под линией волос и после сдернута, наподобие шкурки апельсина. Вот вам и поцелуй. И, главное, теперь не опознаешь.
У Анисия перед глазами всё как-то странно сдвинулось и закачалось. Голос следователя доносился словно бы из дальнего далека.
– Стало быть, келейности конец. Обходчики, шельмы, разболтали всем подряд. Одного из них с обмороком увезли. Да и без того по Москве слухи ползут. В Жандармское со всех сторон доносят о душегубе, который решил женское племя под корень извести. С утра пораньше доложили в Петербург. Всю правду как есть, без утайки. Сам министр к нам приедет, граф Толстов. Так-то. Стало быть, полетят головы. Я свою ценю, не знаю, как вы. Ваш начальник может сколько угодно в дедукцию играться, ему что, у него высокий покровитель. А я уж как-нибудь без дедукций, с помощью решительности и энергии. Теперь, стало быть, не до слюнтяйства.
Тюльпанов отвернулся от носилок, сглотнул, отогнал от глаз мутную пелену. Набрал в грудь побольше воздуха. Отпустило.
«Слюнтяйство» Ижицыну спускать было нельзя, и Анисий сказал деревянным голосом:
– А мой шеф говорит, что решительность и энергия хороши при рубке дров и вскапывании огородов.
– Именно так-с. – Следователь махнул жандармам, чтоб несли труп в морг. – Я перекопаю к чертовой матери всю Москву, а если дров наломаю, то результат извинит. Без результата же мне все одно головы не сносить. Вы, Тюльпанов, приставлены ко мне надзирать? Вот и надзирайте, только не суйтесь с замечаниями. А захотите жалобы писать – милости прошу. Я графа Дмитрия Андреевича знаю, он решительность ценит и на несоблюдение юридических второстепенностей сквозь пальцы смотрит, если вольности продиктованы интересами дела.
– Мне приходилось слышать такое от полицейских, однако же в устах служащего прокуратуры подобные суждения звучат странно, – сказал Анисий, подумав, что именно так ответил бы Ижицыну на его месте Эраст Петрович.
Однако следователь на достойный, сдержанный реприманд только махнул рукой, и тогда Тюльпанов окончательно перешел на официальный тон:
– Вы бы ближе к делу, господин надворный советник. В чем состоит ваш план?
Они вошли в кабинет судебно-медицинского эксперта и сели к столу, благо сам Захаров возился с трупом в анатомическом театре.
– А вот, извольте. – Ижицын с видом превосходства взглянул на младшего по чину. – Стало быть, пораскинем мозгами. Кого убивает наш брюхорез? Гулящих, бездомных, нищенок, то есть женщин с городского дна, самые что ни есть отбросы общества. Теперь, стало быть, вспомним, где происходили убийства. Ну, откуда привезли тех безымянных, что во рвах, уже не установишь. Известно, что наша московская полиция в таких случаях излишней писаниной себя не утруждает. Однако ж, где нашли трупы, вырытые нами из именных могил, отлично известно.
