Александр Арсаньев - Похищение
Некоторое время мы молчали. Я пытался взять себя в руки и боялся наговорить дерзостей. Лизонька же нервно сжимала руки и ждала моей реакции. Она совершенно не умела притворяться, и я решил сразу же узнать свой приговор. Извинившись за свою прямоту, я спросил ее:
– Вы его любите?
Она подняла на меня испуганные глаза, наполнившиеся слезами и такие прекрасные, что у меня зашлось сердце от переполнявшего мою грудь чувства к этой девушке.
– Я не знаю, – был ее тихий ответ, и она снова спрятала глаза.
Я выскочил из комнаты, не попрощавшись, с одной только мыслью: «Стреляться!» Не заезжая домой я отправился к одному своему приятелю по службе, подполковнику Сенчевскому, и просил его быть моим секундантом. Аксенов принял мой вызов, и дуэль должна была состояться на следующее утро, в девять часов. Было решено выехать за город, чтобы избежать никому не нужной в этом случае огласки. Достаточно и того, что сам факт уже являлся скандальным. Всю ночь я не спал, что, собственно, вполне объяснимо. О том, какие мысли тревожили мой разгоряченный ум, позвольте мне не рассказывать, за многие из них мне стыдно до сих пор.
Наступило утро. Сенчевский заехал за мной без четверти восемь, и мы отправились к месту предстоящего поединка. Я ничуть не рассчитывал на то, что окажусь более метким, чем мой противник, однако нисколько не боялся расстаться с жизнью. Да и то, зачем она была мне нужна без Лизоньки?
Прибыли мы раньше Аксенова, и пришлось прождать целых двадцать минут, прежде чем он соблаговолил явиться. По его внешнему виду я без труда смог определить, что и ему в прошедшую ночь не спалось. Я подумал было о том, что он раскаивается, предположив, что причина его бессонницы в муках совести, которые каждый, уважающий себя человек, испытывал бы в подобной ситуации. Однако оказалось, что причина была в другом.
От извинений он отказался, да я бы вряд ли смог их принять. Алексей хотел уступить мне право первого выстрела, но я усмотрел в этом скрытую усмешку и отказался. Кинули жребий. И все же первый выстрел достался мне. Я глядел в красивое, лишенное эмоций лицо Алексея и думал, что совершаю какую-то ужасную глупость. Однако стоило мне только вспомнить о Лизоньке, как я снова испытал гнев.
Я навел на моего обидчика пистолет и стал метить ему в сердце. Но, Бог знает почему, в последний момент моя рука дрогнула и я промахнулся. Пуля прошла навылет, чуть ниже ключицы. Алексей пошатнулся, но не упал. Его бледное лицо озарила хищная усмешка, и он процедил сквозь зубы, превозмогая боль:
– Теперь мой выстрел. И я постараюсь не промахнуться.
Это было все равно, что прилюдно назвать меня своим заклятым врагом. Я опустил руку с пистолетом и, прекрасно зная о том, какой меткий стрелок господин Аксенов, приготовился принять смерть. Я ни о чем не жалел в ту минуту и, мне до сих пор кажется, что умри я тогда – это было бы лучше…
Хотя нет, конечно, – спохватился генерал, – что я такое говорю? Когда я вижу своих детей, я понимаю, как я счастлив… Но тогда… Его пуля прошла всего в двух пальцах от сердца. Меня, как вы видите, сумели спасти и вылечить. Однако лечение заняло около двух месяцев, в течение которых я, сначала бредил, а затем, по большей части спал.
Естественно, что я ничего не слышал ни об Алексее, ни о Елизавете, хотя, как сказывали мои домашние, я нередко звал ее. Говорят, что выжил я чудом, поскольку потерял много крови и врач считал, что я не оправлюсь. Тем не менее, спустя два месяца, я начал постепенно приходить в себя. Мне еще ничего не говорили, опасаясь за мое самочувствие, но я, признаюсь, был уверен, что моя бывшая невеста вышла замуж за Алексея. Я только очень надеялся на то, что у него не хватит нахальства не жениться на ней. «Ну что ж, – думал я, – как говорится, дай Бог им счастья». Словом, я почти смирился с этой мыслью, появившейся у меня сразу же, как только я узнал, что за долгое время моей болезни Елизавета Михайловна ни разу не справлялась о моем здоровье.
Каково же было мое удивление, когда я узнал нечто, совершенно обратное моим предположениям. Я уже обмолвился, что мой, в ту пору еще друг, Аксенов, участвовал в заседаниях кружка петрашевцев. И когда кружок был разоблачен, он тоже был взят под стражу. За свое участие в этой затее, он попал под следствие, на котором вел себя так возмутительно, по рассказам следователя, и так дерзко отвечал на вопросы, что ему тут же припомнили все многочисленные дуэли, все скандалы и разжаловали. Но этого показалось мало, и Аксенов был осужден на пять лет каторги.
Процесс еще продолжался и основных подозреваемых еще не осудили, а Алексея уже собирались отправлять этапом. Узнав об этом, я хотел было просить о свидании с ним, даже хотел было ходатайствовать за него, несмотря на то, что все еще продолжал считать его своим врагом и оскорбителем. Слишком уж он был поверхностным человеком, казалось мне, чтобы всерьез выступать с революционными идеями и организовывать бунт. Он и вмешался-то, скорее всего, в это дело от скуки… Как и во все прочее. Словом, я хотел как-то смягчить приговор.
Но мне не удалось с ним повидаться, а после я ничего не стал делать и ради его судьбы. За день до того, как быть отправленным в Сибирь, господину Аксенову удалось каким-то образом передать мне записку, которую принес чумазый маленький мальчишка, потребовавший за бумагу рубль. Письмо было такого содержания:
«Милый Валерий, я запомню то, что ты для меня сделал и обязательно отплачу тебе при первой возможности. Твой друг Алексей».
Признаюсь, сначала я ничего не понял. И только позже, в разговоре со следователем, который допрашивал Аксенова, я понял смысл этой записки. Алексей, оказывается, решил, что это я донес на него в полицию, ведь его забрали из дома позже, чем остальных заговорщиков, на целые сутки. Получалось, что винил в этом он меня, а записка содержала прямую угрозу и намек на месть. После этого я оскорбился и перестал предпринимать какие бы то ни было попытки для того, чтобы вызволить его из Сибири.
Что касается Елизаветы Михайловны, то я посылал ей письма, а она их не принимала, я приезжал с визитом, а она не покидала своей комнаты. Я не мог увидеть ее ни на балах, ни в театрах, ни на улице – она никуда не выходила из своего дома. Я предпринимал попытки снова и снова, но тщетно. А затем я смирился. Видимо, и Лизонька считала, что это я виноват в случившемся с Аксеновым…
И только зимой, увидев ее на маскараде и узнав ее даже под маской, я наконец-то получил возможность с ней объясниться. Вскоре мы поженились.
Генерал помолчал. Затем поднялся из кресла и прошел к окну. Он молчал какое-то время, затем подошел к своему столу, открыл один из ящиков и, порывшись в каких-то бумагах, достал конверт. Он открыл его, вынул несколько листов и, выбрав один из них, приблизился ко мне и протянул бумагу.
– Прочтите, Екатерина Алексеевна, – сказал он. – Думаю, что вы поймете…
Я взяла исписанный мелким почерком лист и прочла по-французски:
«…А теперь, mоn cheri, я должна рассказать тебе о том, о чем сама недавно узнала. Ты помнишь тот скандал с Аксеновым? Конечно, разве ты мог его забыть! Прости, что напоминаю тебе эту некрасивую историю, но дело все в том, что этот господин, как ты, наверное, догадываешься, уже отбыл свой срок и после этого, как сказали мне, прибыл в Саратов на жительство, получив на то величайшее соизволение. Как мне удалось узнать, он стал послушником в каком-то из саратовских монастырей. Говорят, что каторга совершенно его изменила, но я знаю, ты считаешь, что взрослого человека практически невозможно переменить. Однако смею тебе напомнить, что „невозможное человеку, возможно Богу“. И все же, я решилась написать тебе о том, что он, по всей видимости, находится в непосредственной близости от тебя и твоей семьи. Не знаю, может быть, Господь на самом деле изменил его, по крайней мере, для Него это было бы несложно. И все же… Все же, лучше, если ты будешь об этом знать… Надеюсь, что ты его простил…»
Дальше шли рассуждения, не имеющие отношения к делу, поэтому я вернула лист генералу и спросила:
– Значит, Аксенов здесь? И давно вы узнали об этом?
– На прошлой неделе, – сказал генерал, вновь пряча листы в конверт. – Мне написала об этом моя кузина, княгиня Шелехова. Поначалу я не придал этому особого значения и ничего не сказал супруге, не желая тревожить ее лишний раз. Да и опасаясь, если честно, – махнул он рукой. – Но теперь… Согласитесь, что после того, что случилось с Никой, – его глаза помимо воли наполнились слезами, и генерал смущенно отвернулся. – После этого… – голос дрогнул.
– Я понимаю ход ваших мыслей, – сказала я. – Наверное, я тоже посчитала бы, что похищение связано с этим человеком. Однако позвольте спросить, Валерий Никифорович, давно ли Аксенов здесь?
– Этого я не знаю, – честно признался генерал. – Его срок должен был закончиться еще четыре года назад… А давно ли он здесь и правда ли то, что он в каком-то монастыре… Этого я не знаю. Честно признаюсь вам, Екатерина Алексеевна, – продолжил он, снова сев в кресло, – у меня не найдется сил встретиться с ним, хотя я и прекрасно понимаю, что должен разобраться с этим самостоятельно. Поэтому я рассказал вам и поэтому я прошу вашей помощи…
