Казимеж Блахий - Ночное следствие
Домбал снимает полуботинки, шарфом вытирает покрасневшие ноги.
— Мокрые?
— На подошвах даже еще не оттаял снег. Видно, не успел отряхнуть, только скинул и помчался во дворец.
— Кто?
Домбал и Лигенза пожимают плечами.
— Со скольких метров вы стреляли, Лигенза?
— Вроде бы с пятидесяти. Руки у меня совсем застыли, гражданин капитан. Я забыл прихватить рукавицы на меху, потому что ехать надо было сломя голову…
— Напишите по этому поводу жалобу в хозяйственный отдел Главной комендатуры милиции! Не стойте как столб, ради бога, садитесь. Домбал, сделай кофе. Голова у меня просто разламывается. А что на кладбище?
— С этим кладбищем, — говорит Домбал, — прямо целое представление. Черти бы взяли и этот Колбач, и Бакулу с его телефонным звонком в милицию…
— Я спрашиваю, что было на кладбище?
Домбал вешает носки на решетку у камина.
— С ума сойти…
— Домбал? — говорю я с холодной угрозой.
— Пусть Лигенза расскажет. Он правоверный католик, а я просто мокрый пес.
— Лигенза?
Сержант хлопает глазами.
— Что с вами, черт побери?! — кричу я на весь салон. — Спятили?
Сержант принимает классическое положение по стойке «смирно» и оглядывается на поручика. Делает глубокий вдох.
— …наверное, потому, что мы… просто с перепугу, гражданин капитан! — выпаливает он конец какой-то непонятной фразы.
— Что-о-о?..
— Мы, наверное, перепугались, гражданин капитан. Я и гражданин поручик, — информирует Лигенза, оглядываясь на Домбала, который с философским спокойствием рассматривает свои ботинки, черные, с узким модным носом. — Так точно, просто с перепугу. Я как раз сказал гражданину поручику, чтобы идти по следам. Входим в эти ворота на кладбище и все время светим фонарями. Идем, идем, светим, светим, и — накажи меня бог, если я вру, — вдруг метрах в двадцати перед нами валится на землю памятник с могилы. Как будто кто его толкнул. Может, от ветра? Трахнулся прямо перед нами и зарылся в снег. Живой души там не было. Я перекрестился, а гражданин поручик сказал такое слово…
— Домбал? — Я влажными пальцами начинаю растирать висок.
— Так и было. Лигенза не заливает.
Я начинаю кружить по комнате. Руки засовываю в карманы. Тут же ловлю себя на мысли, что точно так вышагивал здесь Бакула, рассказывая об Анне Хартман. Внутри, между ребрами, возникает мелкая дрожь, парализует дыхание, подступает к горлу. Однако нервы!.. Все тело в испарине. Они это видят. Лигенза вытирает рукавом дуло автомата. Домбал делает вид, что разгребает пепел в камине.
— Так вы говорите, что там никого не было? Никого?
Молчат.
— Хорошо. Мы посетим этот веселенький цирк еще раз. Втроем. Лигенза, приведите… Бакулу. Нет. Приведите Фрича. Он любит привидения.
Домбал посматривает искоса, словно спрашивает, так ли уж все это нужно. Посвистывает, оглядывая свои мокрые ботинки.
V. ПОСЛЕДНЯЯ МОГИЛА
1
Кладбище? Пожалуй, слишком громко сказано. Несколько могил, заваленных снегом, которые почти неразличимы среди заиндевелых деревьев. Кладбище похоже на маленький сквер в зимнем уборе, словно чудом заброшенный сюда, как можно дальше от городских улиц. Сразу же бросаются в глаза следы запустения. Ограда разрушена. Калитка висит на одной петле. Между крестами свободно гуляет ветер.
Фрич семенит впереди, то и дело оглядываясь. За мной идет Домбал с пистолетом. Снег хрустит. Разрывая тишину, потрескивают деревья, прихваченные морозом. Фрич останавливается.
— Вперед, Фрич, дальше. К первым могилам. Мы проходим мимо упавшего надгробия, заметенного снегом. Я выразительно смотрю на Домбала. Он кивает. Идем правильно. За нами сияют окна замка. Его контуры расплываются в мириадах танцующих снежинок. Лицо у меня холодное, как металл. Фрич снова останавливается. Его надо то и дело подгонять. Переступаем через полуистлевший остов большой сосны. Голые ветки торчат вверх, как замерзшие руки.
— Там дальше уже нет ничего, — говорит Фрич почти у самого моего уха, поскольку ветер завыл с удвоенной силой.
Мы вышли из-под сосен. Перед нами простирается ровная белизна, резко переходящая в черноту беззвездного неба.
— Вы хорошо знаете кладбище? — кричу я Фричу.
Он кивает головой. На нем баранья шапка, и он в ней похож на крестьянина из глухой деревни. Домбал светит нам под ноги.
— Чья могила? — спрашиваю Фрича. На крайнем надгробии лишь простой каменный крест.
— Матеуша Колбача, герр гауптман. Он когда-то лежал в городском костеле святого Якуба, как говорил мой дедушка, но после Реформации останки перевезли сюда. Наверное, католиков выкинули из собора.
— Понятно. А эта?
— Иоганна.
— Самоубийцы?
Фрич кивает бараньей шапкой.
С третьего надгробия приходится сметать снег. Высеченные на камне буквы время превратило в едва понятные иероглифы.
ЯКУБ ФОН КОЛЬБАТЦ
Скончался 18.I.15…
АННА ФОН КОЛЬБАТЦ, в первом браке ХАРТМАН
Скончалась 18.I…
Так!.. Опять та же дата. И Бакула говорил, что Анна Хартман умерла в один день с сыном, в тот день, когда на Колбацкой скале появился благородный Шимон.
Дальше только женские имена: Мария, Гертруда и Вильгельмина. Потом мужчины: Франц Теодор, Хельмут Фрейхер, Сигизмунд Берндт Олдарик фон цу Кольбатц. Семнадцатый век, начало восемнадцатого, имена все длиннее, звучат крайне аристократично, словно цитаты из родословной книги. В девятнадцатом веке сплошь пошли одни полковники:
Joachim Arnold von und zu Colbatz, Oberst d. Pommerellen Gardeuhalenenregiment 21 fiel f #252;r Kaiser und Vaterland im Schlacht gegen Franzosen bei Aachen 16 Juli 1814.
У каждой могилы Фрич останавливается в выжидательной позе, каждый раз тянется рукой к своей бараньей шапке, но, смущенный, тут же опускает руку и засовывает в карман телогрейки. Его глаза, за очками в проволочной оправе, слезятся от резкого ветра.
— Далеко еще? — спрашиваю я Домбала.
— Господин Каспар фон Кольбатц лежит несколько дальше, — с лихорадочной поспешностью отвечает Фрич.
Снег с потревоженной ветки летит мне прямо в лицо. Перехватывает дыхание. Немец меня отряхивает. Он услужлив и очень испуган.
— Фрич, — говорю ему, — вам надо было надеть резиновые сапоги.
— А где их взять, герр гауптман? Нам спецодежду не выдают! — кричит он сквозь ветер.
Мы останавливаемся у надгробия, изображающего якорь, верхняя часть которого переходит в крест, оплетенный цепью. Она настолько тесно обвивает камень, что кажется, именно ее железные объятия заставили его потрескаться.
— Здесь похоронен капитан Харт, а дальше уже ничего нет.
Фрич тянет меня за рукав. Я делаю шаг назад, и нога упирается в каменную плиту, лежащую поперек тропинки. Тоненький слой снега покрывает камень. Фрич тянет меня, словно ему очень не терпится домой. Я отступаю к кустам можжевельника, туда, откуда мы сегодня вынули гроб с телом Арнима фон Кольбатца. Над развороченной землей торчит покосившийся сосновый крестик. Фрич бежит прямо к замку.
— Стойте, Фрич, сначала поднимите эту плиту.
Я дважды кричу ему под баранью шапку, он разводит руками. Делает вид, что не понимает. Лигенза подталкивает его стволом револьвера-автомата. Это помогает. Но у старика не хватает сил даже сдвинуть плоский камень, и мы наваливаемся на него все вместе. Он подается не сразу. Под плитой — свежий снег. Домбал кричит что-то непонятное. Я отвечаю ему кивком головы. Это как раз и есть надгробие, которое недавно упало.
— …просто как спичка! — кричит Домбал.
Я упираю плиту в пузатый камень на могиле Харта и свечу фонарем.
МАРГАРИТА ХАРТ, урожденная БАКУЛА
Скончалась в 1923 году
Гашу фонарь и закрываю глаза. Слышу, как Домбал говорит на плохом немецком языке, а Фрич в чем-то оправдывается. Ветер глушит звуки и искажает слова. Но я и не пытаюсь хоть что-либо услышать и понять. Повторяю про себя только одно слово, которое прочитал на надгробии: «Бакула… Бакула…» Надпись готическая, совсем отчетливая. Читаю ее уже в десятый раз, потом ногой разгребаю снег в изголовье могилы. Под его тонким слоем комья замерзшей глины. Как будто тут недавно копали. Домбал все еще препирается с немцем.
— Фрич, кто здесь лежит?
— Та полька.
— Жена капитана Харта? — кричу сквозь ветер.
— Так точно, герр гауптман!
Я отдаю приказ возвращаться. Домбал о чем-то спрашивает, но мне не хочется ему отвечать. «Ба-ку-ла»… Не какая-нибудь там непонятная «бакула», но — Бакула. Обычная польская фамилия: «Бакула». Слово растет, гремит, бьется в мозгу. Портрет Анны Хартман, рыжеволосой купчихи с Паненской улицы, дом № 34 вдруг оживает. И я уже вполне отчетливо чувствую, что именно эта женщина приведет меня к самым истокам колбацких загадочных убийств.
