Далия Трускиновская - Деревянная грамота
— Присаживайтесь! — Семейка подвинулся, освобождая место на узкой скамье. — Тут всем хватит.
Молитву, как старший, произнес Тимофей.
За едой о делах говорить грешно — разве что о самой еде.
— Зернистая икра хороша, спору нет, — рассуждал Богдаш, — да на мой вкус лучше паюсная, посолонее будет. Ее прямо в ястыках солят, потом подсушивают, потом только очищают. Да ты ешь, Данила!
— Будет и на нашей улице праздник, — пообещал Семейка. — Будем и мы зернистой икоркой баловаться. Вон Масленица скоро — уж договорюсь с сестрой, дам ей денег — напечет она нам блинов, накроет стол и со сметаной, и с маслом, и с икрой!
— До Масленицы еще жить да жить… — напомнил Тимофей и отставил пустой ковшик. — Ну, слава те, Господи, напитал нас, грешных! Данила, как твоя девка-то?
— Никто за парнишкой не приходил. Она и вдругорядь была, перед тем, как стемнело.
— А у вас, светы? — спросил Семейка.
— У нас подозрение есть, что коли грамота и впрямь в печатне, то ее ночью попытаются вынести.
— Покараулить, выходит, надобно? — понял Семейка. — Ин ладно. Что, не пойти ли вздремнуть?
Тоже дело было обычное — раз конюх в неположенное время спать завалился, стало быть, ночью отворится известная калиточка у Боровицких ворот и поскачет гонец, и понесется, едва ли не на всем скаку тыча в нос подорожную воротным сторожам. А подорожная-то из Приказа тайных дел…
— А можно! — согласился Богдаш. — Айда на сеновал! Тулупами укроемся а дед разбудит.
И он разбудил к указанному сроку со всей ответственностью старика, которому еще охота пригодиться в важном деле молодым.
Зная, что при нужде Башмаков выручит, конюхи не пешком пошли, а оседлали бахматов. Мало ли — вдруг погоня? Даниле в виде особой милости позволили взять не Голована а конька посмирнее, не такого каверзного.
Выехав калиткой и обогнув прямо по льду Неглинки притихший Кремль, конюхи оказались возле Охотного ряда. Там уж до печатни было рукой подать.
И точно! Прохаживались стрельцы по Никольской! Отходили и приходили! Да не один караул — видать, Земский приказ немалый переполох устроил: конюхи, с другой стороны заехав, и других стрельцов увидели. Отродясь печатню так не стерегли, как в эту ночь.
— Дураком последним надо быть, чтобы попытаться оттуда хоть соломину вынести, — заметил Тимофей.
— Стрельцы вторую только ночь тут торчат, — сказал Богдаш. — Не надоело им еще, видно, усердие являть, и Арсений это понимает. А вот на четвертую ночку, коли стрельцы будут те же самые, с ними какая-нибудь добрая душа разговор заведет, горячего сбитенька предложит.
— Не получилось, видать, у приказных с выемкой-то, — Семейка усмехнулся.
— Так нам же лучше! Кабы сейчас мы стрельцов тут не увидели — стало быть, грамота уж в Земском приказе! И что бы мы Башмакову сказали?
Уговорились так — Данила с Тимофеем поехали обратно, дремать при оседланных бахматах, а Желвак с Семейкой остались караулить с тем, чтобы отдохнувшие конюхи их часа через два сменили.
Но ни в ту ночь, ни в следующую ничего не случилось.
* * *— Ниточка, Гаврила Михайлович! Ниточка!
Деревнин уж не знал, как быть со взбесившимся ярыжкой. Препровожденный к нему Стенька только одно и повторял:
— Нашлась-таки! Слава те Господи — ниточка!
Наконец подьячий взял Стеньку за плечи и принялся трясти, приговаривая:
— Какая тебе еще ниточка, блядин сын? В швецы ты, что ли, подался?!?
— Ниточка, Гаврила Михайлович! — повторил счастливый, словно новобрачный, Стенька. — Семен-то Алексеевич — орел! Он что догадался? Он догадался в бумагах посмотреть, кто от печатного двора жалование получает!
— И на кого он в бумагах напал?
— Справщиков-то в Кремле нанимают! Успенского собора ключаря Ивана, попа Михаила, ты его знаешь, ему в прошлом году пропавшую шубу нашли! Ниточка между Верхом и печатней, Гаврила Михайлович! Вот кто мог грамоту-то вынести и передать!
— Да погоди ты радоваться! — одернул Стеньку Деревнин. — На одном-то конце ниточки — еретик Грек, а на другом-то конце? Ты об этом подумал? Кто книжицу-то в печатню посылал?
Тут Стенька и увял…
— Стало быть, не будут справщиков пытать-то? — с унынием вопросил он. Кабы какого ненужного имени не назвали?
— Коли эта грамота — и впрямь затейного письма склад, хотя я сколько служу — не упомню, чтобы на Москве по дереву писали, то никого, Степа, хватать и пытать не будут, а соглядатаев приставят. Так что угомонись, Степа, дельце еще только начинает раскручиваться.
Стенька вздохнул.
Больше ему нечего было доложить Деревнину, который, от греха подальше, исправно строил из себя хворого и в приказе не появлялся. И он отправился туда, где ему сейчас и полагалось быть, — на торг.
Было у него одно дельце — обещал Наталье, что будет ей к Масленице новая сковорода. Подружке ее, Домне Патрикеевой, муж-стрелец купил медную сковородку в пять алтын — так и этой вынь да положь! Без этой сковородки уже и жизнь не мила!
Помянув Домну, которая вечно научит Наталью всяким пакостям, Стенька пошел смотреть сковородку, надеясь сторговать подешевле. Но перед Масленицей это был ходовой товар, ни один сиделец не уступал.
Ярыжка, не желавший тратить на бабьи причуды лишних денег, поплелся прочь. Вдруг его цапнула за плечо крепкая рука и развернула рожей в другую сторону.
Перед Стенькой стоял, ухмыляясь во весь рот, крепкий мужик, до того щекастый и румяный, что сквозь бороду видно было. И так уж он счастливо ухмылялся, что и глаза сделались едва заметными щелочками.
— Ты кто таков? — удивился Стенька.
— Не признал, что ли? Ивашка я!
— Полна Москва Ивашек.
— Ивашка Шепоткин же! И впрямь не признал! — мужик был так этим озадачен, как ежели бы и впрямь был единственным Иваном на всю Москву, которого каждая подзаборная шавка знает. — Да ты припомни — на торгу встретились!
Для человека, который ежедневно на торгу видит под несколько сот Ивашек, это было плохой зацепкой — и Стенька выразительно пожал плечами.
— Ты меня от смертоубийства спас!
— Тебя?!?
— Кабы не ты — я бы его, блядина сына, зашиб, убил, грех на душу взял!
_ Постой! Это ты, что ли, женку свою кому-то там за пятнадцать рублей заложил? — начал припоминать Стенька.
— Ну, я! Так кабы не ты, я бы его убил, порешил и на плаху за него, подлеца, пошел!
Тут и Стенька невольно улыбнулся. Он вспомнил ту драку, неторопливое побоище двух дородных, а в тулупах — еще и безмерно грузных мужиков. Однако раз этому Ивашке Шепоткину угодно полагать, будто Стенька его от неприятности избавил, — пусть полагает! Земский ярыжка, что греха таить, любил заводить среди торгового люда таких знакомцев, чтобы чем-то ему были обязаны. Идешь вот так без гроша за душой — и всегда найдется благодарный человек, угостит, а коли сам не догадается — так ведь и напомнить можно…
— И пошел бы! — весело подтвердил Стенька. — А что, с женкой-то своей помирился? Не прибил ее?
— А что ее, дуру, бить? Как ей велено — так и поступила. Пойдем, добрый человек, прости — не знаю, как звать-величать!
— А Степаном Ивановичем! — сразу определил себе немалую цену Стенька. Неужто угостить хочешь?
— Кум у меня сбитенщик, такого сбитня нальет — до пяток продерет! Он перцу с имбирем не жалеет!
Стенька, решив, что его отсутствие на общем предпраздничном переполохе не больно скажется, зашагал следом за Ивашкой Шепоткиным. Ивашка, грудью прокладывая дорогу сквозь толпу, поддерживал беседу, то и дело поворачивая крупную башку к земскому ярыжке. И в конце концов ему такое вежество вышло боком.
Извозчик, усаживая седока в саночки, не приметил колдобины. Конек взял с места резво, санки опасно накренились, седок заорал, вываливаясь, но не вывалился, а откинулся в другую сторону. Санки, покатившие было на одном полозе, дернулись и рухнули на другой. Получилось это очень неудачно как раз по Ивашкиной ноге.
Мужик, шлепнувшись на гузно, взвыл белугой и заругался так, что мудрый извозчик сразу хлестнул конька кнутом. Санки унеслись — а Стенька остался с ревущим Ивашкой в полном бессилии. Как земский ярыжка он мог бы кинуться следом, позвать на помощь — возможно, извозчика бы и остановили. А что с того проку? Починит он Ивашке ногу, что ли?
— Встать можешь? — спросил Стенька.
Ивашка попробовал — но, видать, полозом ему сломало одну из тех мелких косточек, каких в ступне — до черта.
Оставить его в таком положении Стенька не мог. Он высмотрел извозчика, крикнул ему и рукой помахал — сюда, мол! Санки подкатили.
— Пособи-ка! — велел Стенька, показывая на сидящего в снегу Ивашку.
Извозчик посмотрел на земского ярыжку с подозрением.
— Знаю я вас! — сказал он. — Так и норовите!
— Что норовим?
