Владлен Карп - Ритуальное убийство на Ланжероновской, 26
Антонина Стрижак сама из казаков, хвалилась своими предками. Бывало, рассказывала старые семейные предания, что её прапрадед ходил с самими казацкими атаманами Антоном Головатым и Захарием Чепегой на Измаил, как брали Хаджибей с корпусом Гудовича и от самого Суворова Александра Васильевича была в доме подаренная сабля.
С тех давних пор поселились казаки под Одессой на Пересыпи, в Чабанке, Григорьевке.
А вот, Николай получился рыжий-рыжий. Во дворе его дразнили:
"Рыжий, рыжий конопатый,
на огне пожгли когда-то.
Не сможешь утопиться,
Море сразу загорится."
Он плакал, переживал, не хотел играть с дворовыми детьми. Сидел целыми днями дома, от нечего делать увлекся чтением, да и стал, как говорила мать, учёным.
Константин – полная противоположность Николаю. Темноволосый пострелёнок десяти лет, ни минуты не сидел на одном месте, всюду залезал в самую середину, по каждому вопросу имел собственное мнение и высказывал его, не считаясь ни с возрастом ни с положением говорящих.
Ему не мешала хромота на левую ногу носиться по улицам Одессы с колесом и погонялкой, со змеем собственной конструкции, с такими же пацанами по пляжам. Только-только он купался в Отраде, а через пару часов его видели в Аркадии, а то и на далёкой даче Ковалевского.
Ну, Варфоломей или Вафа – просто ангелочек, голопузый блондинчик с голубыми глазами, смущенно опускавший голову, когда с ним заговаривали посторонние. Его не нужно было кормить и одевать в семье, он добывал всё себе сам. Когда ещё мамаша брала его с собой на Привоз в годика три от роду, он ловко мог стянуть с прилавка яблоко, мандарин, кусок творога или круг колбасы. Его знал весь Привоз и торговки сами давали ему всё, чем торговали, а на Привозе было чего покушать. Он приносил и матери всякие вкусные вещи. «Такой нигде не пропадет» – думала часто про сына Тоня Стрижак.
Самым младшим был Павел, чёрный как цыган, трехлетний пацанёнок, он не отходил от матери, держась за широченную цветастую мамину юбку. «Маменькин сыночек» - всегда при ней. Без мамы он начинал так громко кричать и плакать, что успокоить его могла только Стрижачка. «Миленький, ты мой. Успокойся, я с тобой, твоя любимая мамочка», - он сразу успокаивался, крепко уцепившись за мамин подол.
Соседи по дому, подружки с Привоза, язвительно спрашивали, что это, мол, у тебя дети разные – всех мастей, белые, черные, рыжие.
- Бог их знает, - улыбаясь отвечала Антонина, - как погода разная. Зимой – белым-бело, ночью – темным-темно, а летом – всё горит от жары. Так и дети разные, но мать кормила одна, - отшучивалась она.
Все сочувственно поддакивали, особенно те, кто знал её «любимого» мужа – тщедушного, тихого, вечно больного Андрея, работавшего в порту. Его жалели грузчики, давали ему самую легкую работу, он следил за грузом, чтобы не растащили при погрузке и выгрузке.
- Николай, ты меня слышишь? Оторвись от этой книги, - громче повторила Нина.
- Где их соберешь? Пантюшу не видел давно, он в Григорьевке, Костя во дворе играет об стеночку на деньги, а Вафик не ночует дома уже две ночи, - спокойно ответил Коля, нагнувшись над книгой.
- Как не ночует, а где он? – беспокойно спросила мама.
Не отрываясь от книги, Николай перевернул несколько страниц и ровным голосом начал читать, ведя пальцем по строчкам: «И сказал Господь Каину: - где Авель, брат твой? Авель ответил: - не знаю; разве я сторож брату моему? И сказал Господь: что ты сделал? Голос крови брата твоего вопиет ко мне от Земли».
- Типун тебе на язык. Что ты мелешь, какая кровь, какая Земля? Накаркаешь. Где мой Варфоломей? – Стрижачка давала своим детям имена святых и считала греховным называть их уменьшительными именами. Что тут поднялось в доме. Бросились искать Вафу. Кого не спрашивали, никто не видел его два – три дня.
Спрашивали соседей, искали на улице. Не могли понять, где его искать. Может заявить в полицию, предлагали Антонине.
- Нет, - ужаснулась Стрижачка, - может появится.
Она опасалась полиции, избегала встречи с ней. При крайней необходимости, стараясь как можно скорее отделаться от урядника, городового, инспектора – много их околачивалось на Привозе возле торговли – совала взятки, отдавала натурой, т. е. - рыбой (не подумайте худшего, в этом отношении она была строгих правил, ну, если там, по любви, то другое дело).
Ребёнка не было.
***Марк Соломонович Маковский не изменял своей жене никогда. За всю их долгую совместную жизнь у него не было любовницы или романа на стороне. Не то, что романа, даже маленькой интрижки с дамами, а тем более, с молоденькими девушками, себе не позволял, считал это лишней тратой нервных и физических сил. В семье царил мир и покой, уважительное отношение друг к другу, к детям и родственникам. Сара, его жена, была хорошо упитанной, если не сказать, несколько полноватой женщиной, на десять лет моложе его. В молодости она была очень привлекательной стройной, но достаточно замкнутой, девушкой. Она не была глубоко религиозной, но свято соблюдала обычаи, по праздникам посещала синагогу. С годами её привлекательность несколько поблекла, но всё же выглядела вполне прилично. Свои светло-каштановые волосы зачёсывала в аккуратный кублык на макушке, с маленькими серьгами в ушах и небольшим чубчиком, спадающим на лоб.
Она редко выходила из дома, много читала, увлекаясь французскими любовными романами в оригинале и переводе, часто обливаясь слезами над книгой с душераздирающими историями из жизни простых наивных красивых бедных девушек – белошвеек, горничных, продавщиц галантерейных магазинов и жестоких, бесчеловечных, похабных, но очень красивых молодых богатых ловеласов.
Эти вечные истории обманутой любви, горячих обещаний, незаконнорожденных детей, трагических концов, а бывало и с благополучным разрешением, свадьбой и богатым благополучием бедных золушек, вызывали у мадам Маковской невероятную жалость к покинутым, оскорблённым и несчастным. При всяком удобном случае она щедро одаривала молодых бедных девушек и видела в этом служение Всевышнему за то спокойствие в её семье, которое ниспослано, как он считала, свыше.
Она родила троих детей, хотя средний ребенок не дожил и до двух лет, умерев от скарлатины, но двое её родных детей росли в тепле и покое, получив хорошее воспитание. Маковский же не видел в любовных увлечениях сколько-нибудь созидающего начала. Жизнь подбрасывала ему всё больше и больше примеров огромной разрушительной силы страсти и всепожирающей любви, разорение, потери каптала, служебного и общественного положения.
***Федька или Фёдор Иванович Частохвал, любил погулять. Миллиона у него пока не было, но заглянуть в один из многих определённых домов, например, к мадам Двэжо, любил. К мадам можно было попасть не очень маскируясь, но всё же, практически незамеченным. Богатых посетителей заведения мадам, которые вовсе не хотели афишировать эту свою небольшую слабость, встречали там как самых дорогих гостей. И в самом деле они был дорогими гостями, оставляя за короткий визит отдохновения в компании «приятных девушек», значительные суммы.
Мадам Двэжо была многоопытной содержательницей дома, оказывающего услуги одиноким, и не только одиноким, мужчинам. Для полиции – она в услуги включала стрику белья, утюжку брюк, пришивание пуговиц, угощение… Ну, а что делали мужчины, пока они ожидают свое белье или разгуливают по комнатам без штанов, это уже не дело полиции. Сама мадам молодость свою провела в таком же доме в Киеве. Тот дом считался одним из лучших, на высоте. И такой же, если не лучше, она сделала в своей родной Одессе.
Постарев, мадам стала грузной женщиной с громовым голосом, крупными чертами лица и славилась по Одессе своим необъятным задом. Вот это зад, всем задам зад. За глаза её звали «мадам – две жопы».
Она очень обижалась за эту кличку. Тогда её стали называть «мадам две-жо», звучало не так обидно. Но когда один молодой студент объяснил ей, что слово «двэжо» по-французски означает «благочестивая», она стала с уважением относиться к такому прозвищу и даже заказала красивую вывеску. Вывеска красовалась перед самим входом в заведение над лестницей. На вывеске крупно выведено:
САЛОН МАДАМ ДВЭЖО
услуги одиноким мужчинам.
стирка, глажка, дневной пансион.