Евгений Латий - Дело гастронома № 1
Неспешной походкой к двери подошла уборщица тетя Нюра и, не распознав «свою» среди чужих, повернулась и собралась уходить. Тут Левшина забарабанила уже совсем отчаянно, а когда Нюра обернулась, замахала ей рукой. Уборщица не спеша открыла дверь. И как только Левшина оказалась внутри, тетя Нюра по-хозяйски снова заперла дверь гастронома на ключ. Проходя мимо уборщицы, Левшина бросила:
– Спасибо, теть Нюр!
– Второй раз, девка, опаздываешь! – проворчала в ответ уборщица.
– Больше не буду! – уверила ее Левшина и вбежала в главный зал гастронома.
На ходу ловко скинула платок, плащ и, оставшись в сине-голубой униформе, шмыгнула за хлебный прилавок. Работники тихо переговаривались, шелест слов висел в воздухе, как вдруг настала мертвая тишина. Беркутов в черном костюме, белой рубашке, галстуке и начищенных до блеска дорогих итальянских туфлях торжественным шагом входил в торговый зал с Зоей и Лидой, женщины отставали от него на полшага. Анилиной не было, и все это сразу отметили.
– А где Вера Петровна? Заболела? – встревожилась Катя из кондитерского, обращаясь к Левшиной, но та лишь пожала плечами, проверяя в зеркальце, все ли у нее в порядке с лицом.
Беркутов, ласково улыбаясь и кивками отвечая на приветствия, сразу подошел к Кате.
– С днем рождения тебя, Катюша! Мы рады, что ты работаешь в нашем славном коллективе, носящем звание коллектива коммунистического труда! От имени администрации, партийного комитета, профкома и всего коллектива мы желаем тебе счастья, здоровья и успехов в трудовой жизни! Прими наш скромный подарок и премию!
Беркутов говорил негромко, но услышали все. Директор протянул Кате коробочку, обвязанную яркой ленточкой, и конверт. Все зааплодировали. Лида и Зоя заулыбались.
Катя так обрадовалась, засмущалась, что забыла все заранее заготовленные для этого торжества слова. Вспомнила, что надо бы поблагодарить, и лишь, когда тихо произнесла: «Спасибо большое», ей сразу стало легче и она смогла добавить еще несколько слов:
– В обед приглашаю вас на чай!
Беркутов кивнул и двинулся дальше, сохраняя ласковую улыбку на лице, хотя мгновенно замечал малейшие отклонения от нормы.
– А что, разве осетровый балык закончился? – спросил директор, обращаясь к Зое. А сам не сводил глаз с прилавка рыбного отдела, где высились горки из банок со шпротами, килькой, сардинами, горбушей, серебрились сельди и какая-то рыбешка помельче, а позади, в зеленоватой воде большого аквариума, плавали, разевая глупые круглые рты, карпы.
– Остаток, полтонны, я перекинула в заказ! Там просьб много! – оправдалась она.
– Надо половину дать в открытую продажу, чтоб нас не шпыняли потом: мол, все заказникам оставляете! Честный раздел! Кому не достанется, сам виноват!
– Сделаем, Георгий Константиныч! – И Зоя записала указание себе в блокнот. Поравнявшись с Левшиной, Беркутов вдруг нахмурился и остановился.
– Почему пилотка не накрахмалена?
Левшина потупилась, громко вздохнула.
– Я уже всем жаловалась на Венеру, нашу прачку, но никто не хочет с ней связываться!
Беркутов вопросительно взглянул на Зою:
– Разобраться!
Зоя кивнула и вновь записала слова шефа в блокнот. У Левшиной слезы заблестели в глазах. Беркутов шагнул дальше и, заметив сырую полосу от швабры на полу, тут же остановился.
– Это что такое?! – нахмурился он. – Мы же договорились: влажная уборка за полчаса до обхода, пол за это время высыхает! А вдруг какая-нибудь старушка поскользнется и упадет?! Кто виноват?! Мы! Разберитесь, Зоя Сергеевна!
Зоя закивала, автоматически строча в блокнот. Беркутов продолжил:
– Опять тетя Нюра напортачила? Если не справляется, возьмите другую! Я устал повторять!
Беркутов на мгновение нахмурился, но, подходя к другому отделу, колбасному, заулыбался, поздоровался с продавщицей, полюбовался витриной, где были выставлены такие соблазнительные, бледно-розовые на срезе, вареные колбасы с мелкими вкраплениями жира, гирляндами развешанные сосиски и сардельки всех размеров и мастей, округлые аппетитные окорока, бежевых оттенков буженина, словно подзагоревшая на южном солнце, толстые ломти белоснежного и розоватого сала. И настроение у него сразу улучшилось. Ни в одном магазине страны такого изобилия не увидишь. Затем Беркутов оглядел кассы, в которых, застыв в напряженном ожидании, сидели в бело-голубой униформе кассирши. Пройдя еще несколько шагов, он остановился в центре величественного и нарядного торгового зала, особый шик которому придавали парные резные колонны, роскошные каскады светильников из мелких ламп, позолоченная лепнина на потолке, мерцание до блеска отполированного дерева. Он еще раз огляделся. Взглянул на свои наручные часы, затем – на старинные настенные. Вот большая и секундная стрелки совместились, показывая восемь часов утра. Напряженная тишина повисла в зале, и директор громко возвестил:
– Открыть гастроном! Начинаем работать!
Тетя Нюра, стоявшая у входа, с приветливой улыбкой тут же отперла двери в «Елисей». Первые покупатели, теснясь и толкаясь, стали входить в торговый зал. Довольный тем, что и сегодня все прошло по установленному им несколько лет назад ритуалу, Беркутов направился к себе в кабинет. За ним удалилась и «свита короля», Зоя и Лида. Гастроном загудел, бойко затрещали кассовые аппараты.
Боков, неловко свернувшись калачиком, спал в кресле, Скачко, вытянувшись во весь рост, посапывал на диване. Затрещали часы-будильник на руке Бокова, он открыл глаза, поморщился, потянулся, зевнул и сел. Но полковник от этого верещания не проснулся. Боков поднялся, подошел к дивану, поднес будильник поближе к уху Скачко и включил его. Тот заверещал снова, но полковник, не открывая глаз, прорычал:
– Выключи и отвали!
Боков пожал плечами и выключил будильник. Но грубость полковника его задела.
– У твоей жены день рождения! Мне-то лично все равно!
Полковник тут же подскочил как ошпаренный, сел на диване, протер рукой лоб, взглянул на часы.
– Черт! У нее же первая пара! Где телефон?
– Перед тобой, где ж еще! – меланхолично заметил Боков.
Скачко лихорадочно стал набирать домашний номер и, обернувшись к подчиненному, бросил:
– Ну извини, не дуйся! Давай помогай! Что я должен ей сказать?! Давай, давай, а то я еще сплю! – потребовал он. И опустил трубку.
– Скажи, что тебя оставили на дежурстве…
– Нет! Сначала надо поздравить, про дежурство в конце! Как вообще любимых жен поздравляют?!
Боков вспомнил, что уже несколько раз рассказывал шефу про свои отношения с бывшей женой, хотел было промолчать, но все же ответил:
– Повторяю… Я давно развелся…
Скачко недовольно нахмурился:
– Тогда вспомни, как это делалось до развода! Для меня это очень важно! Ну, говори! Последний шанс! – настаивал Скачко и снова принялся накручивать диск. Боков наморщил лоб.
– Скажи: «Птенчик мой, с днем рождения!»
– Какой, к черту, птенчик?! Она мастер спорта по волейболу! Я потому и влюбился! Классно рубилась на первой линии! Думай, Боков, думай!.. Все, пошел вызов! Ну?!
Полковника, конечно, было жалко. Надо же, железный мужик, а тут вдруг психанул. Такого прежде за ним не водилось. Но все это порядком надоело Бокову, тем более что никакой вины он за собой не чувствовал. И тут он разразился:
– Скажи: я думаю о тебе каждую секунду! И счастлив лишь потому, что ты однажды ворвалась в мою жизнь, как удар с задней линии! Если ты не вернешься ко мне, я умру, ибо ты единственная, кто в силах сделать меня счастливым! Я люблю тебя! Я схожу с ума от любви к тебе! Я умираю без тебя!
Боков не просто завелся. Произнося эти слова, он представил себе ту, которую он некогда любил. У Скачко даже глаза округлились, сила и страсть звучали в этих словах. Он недоуменно взглянул на майора.
– А зачем это моей жене возвращаться, если она от меня еще не уходила?
Боков тут же выкрутился:
– Ну, это я так… образно!
– Странная какая-то образность у тебя! – ответил ему Скачко, продолжая прижимать трубку к уху. Послушав еще несколько секунд раздражающе долгие гудки, полковник медленно опустил трубку на рычаг.
– Опоздали! – Скачко сокрушенно покачал головой. – Мы опоздали, – повторил он снова, добавив еще одно слово – «мы».
Боков понял, что его тем самым записали в соучастники, хотел было возразить шефу, но, понимая его положение, промолчал.
– Она уже ушла, Ватсон! Понимаешь? Уш… ла… – И Скачко с убитым видом тяжело опустился на стул.
Маша поздно легла, к тому же плохо спала. Утром торопливо привела себя в порядок, вышла из дома и поспешила на занятия. Шагала быстро, ноги так и мелькали, а про себя она, как попугай, повторяла по слогам короткие фразы: «По-че-му не по-зво-нил? Ис-пор-тил мне жизнь, ис-пор-тил мне день. Ис-по-ртил мне ут-ро…» Где-то на десятом повторе она не заметила, что начала произносить эти слова уже вслух, хоть и не слишком громко:
