Иван Любенко - Серый монах (сборник)
А потом появился цирюльник. Положил на лицо горячий компресс, чтобы облегчить бритье, и, как всегда, удалился. У него такая привычка – пока лицо «отдыхает», Ильяс пьет чай, но ровно через десять минут он войдет снова, снимет теплую марлю и начнет брить острым, как сабля мамлюка, лезвием. От тепла и спокойствия я расслабился и, кажется, заснул. Сквозь сон, сзади послышались шаги…. Внезапно мою голову обхватила чья-то сильная рука, и резко обожгло горло. Я открыл глаза и увидел, как прямо из меня бьет алый фонтан крови. Ниже подбородка, казалось, выросли жабры, разрезанная на шее кожа вывернулась наружу, а обжигающий воздух беспрепятственно входил в гортань, но все равно дышать было нечем. Моя голова безжизненно повисла и уже совсем не держалась. В агонии я сопротивлялся….
2
– Ох уж эта Россия. Паспорта делают на дорогущей бумаге. А чем она дороже, тем легче совершить подделку, – сокрушался заместитель начальника сыска Каширин. – Да разве это документ, если даже фотографической карточки в нем нет. А вот в Аргентине, там не только карточку клеят, а даже отпечаток большого пальца ставят. А тут – два разных паспорта у горемыки, и поди узнай, какой из них настоящий, а какой поддельный.
– Не только в Аргентине, но и в Бразилии, там владелец ставит еще и собственноручную подпись, – показывая теоретическую осведомленность, поддержал разговор высокий худой паренек, а, в общем, по должности совсем уже и не паренек, а лицо сугубо официальное, только вот сочетание фамилии с именем и отчеством всегда вызывало улыбку. А как тут не улыбнуться – Леечкин Цезарь Апполинарьевич – новый судебный следователь, недавно направленный в Ставрополь для доукомплектования штата. Теперь ему и приходилось отдуваться за всех коллег, постоянно выезжая на происшествия. От ежедневного недосыпания глаза у Леечкина были красными, что вкупе с растопыренными ушами и слегка вздернутым носом делало его чрезвычайно похожим на кролика. И вот перед этими уставшими очами, как раз напротив, сидел и ерзал на стуле, не находя себе места, расчесанный на прямой пробор зефирного вида коридорный Аркадий Касторкин. Комнатой для составления протоколов и допросов свидетелей служил небольшой кабинет, любезно предоставленный самим Иосифом Третьяковым. Рядом с ним располагалась каморка цирюльника, официально еще не арестованного, но уже охраняемого городовым.
– Ну-с, попрошу вас теперь внимательно прочитать протокол и собственноручно его подписать, – вежливо проговорил Леечкин, протягивая коридорному исписанный мелким, но хорошо разборчивым почерком лист бумаги.
– Я бы прочитал, кабы умел. Вы уж лучше, господин следователь, мне сами его огласите. А загогулину свою я как-нибудь нацарапаю, – благодушно признался в безграмотности Аркадий.
– Будь по-вашему, итак:
«Сегодня, мая месяца, двадцать пятого числа, одна тысяча девятьсот восьмого года, я приготовил семейный номер для господина, известного мне как Владлен Константинович Бескудников. В шесть часов пополудни означенный клиент зашел в комнату отдыха № 3, где уже был накрыт стол, сервированный из ресторана гостиницы «Гранд-Отель». Почти сразу за ним вошел другой господин, который также часто пользуется услугами нашей бани, – Понойотис Георгий Александрович. Примерно через двадцать минут он окликнул меня, попросил спичек, я дал ему коробок, он прикурил и покинул баню. Ровно в шесть тридцать я видел, как Ильяс – наш цирюльник – с приготовленными на специальном подносе предметами для бритья также вошел в комнату, которую заказал Владлен Константинович. Потом я был занят обслуживанием других клиентов. Приблизительно через десять-пятнадцать минут я столкнулся в коридоре с господином Поповым, который был испуган, заикался, ничего не мог толком произнести, только взмахнул руками и выбежал на улицу, оставляя каблуками следы, похожие на кровь. Пройдя по ним, я понял, что он вышел из банного номера господина Бескудникова. Я постучал в дверь, но мне никто не ответил. В это время по коридору проходил Ильяс, который тоже подошел к третьему номеру, открыл его, и мы увидели сидящего в кресле вышеназванного посетителя с перерезанным горлом. В луже крови валялась бритва Ильяса. На полу виднелись кровавые следы, оставленные подошвами обуви, как я полагаю, господина Попова. Показания написаны с моих слов, без принуждения. Достоверность подтверждаю собственноручной подписью», – монотонно протараторил следователь, поднимая вопросительный взгляд на Касторкина.
– Точно так-с. Готов поставить свой фамильный вензель, – сострил Аркашка и, взяв переданное Леечкиным стальное перо, с ребячьим азартом макнул его в чернильницу и начал старательно выводить подпись, шевеля при этом губами. Законченное творение представляло собой нечто среднее между нарисованным детской рукой солнышком и зигзагообразным забором, не считая расплывшейся в конце кляксы. Буквы русского алфавита в ней полностью отсутствовали. Явно довольный собой, Аркадий вопросительно посмотрел на следователя, ожидая его восхищенных отзывов.
– Замечательно, – усмехнулся названный в честь великого полководца молодой человек, – пока можете выйти и подождать в коридоре.
Не успел Касторкин встать со стула, как на пороге возникли два господина. В первом легко угадывался хозяин бани, а за ним присяжный поверенный Ардашев.
– Господа, я по собственной инициативе пригласил небезызвестного вам Клима Пантелеевича. К сожалению, репутация моего заведения после этого кошмарного убийства несколько пострадала, поэтому я, как никто другой, заинтересован в том, чтобы злоумышленник, который совершил сей дерзкий и кровавый шаг, был бы как можно скорей обнаружен и наказан. Надеюсь, господин Ардашев нам в этом поможет, – объяснил хозяин бани присутствие адвоката.
– Много наслышан о вас, уважаемый Клим Пантелеевич, только вот встречаться нам пока не доводилось. Разрешите представиться – Леечкин Цезарь Апполинарьевич, судебный следователь, – протягивая руку, произнес молодой человек.
– Вот и познакомились, – отвечая на рукопожатие, приветливо проговорил отставной коллежский советник.
Заместитель начальника сыскного отделения засвидетельствовал свое почтение вошедшему едва заметным кивком головы и, отчего-то смутившись, судорожно полез в карман за портсигаром.
Но в дверь опять постучали, и, не дожидаясь приглашения, в комнату вошел уже другой присяжный поверенный по фамилии Шмидт, а за ним… банкир Попов.
– Батюшки светы! Каки дороги гости к нам пожаловали, – нарочито коверкая слова на простонародный манер, воскликнул Каширин. – Вот, Цезарь Апполинарьевич, действие первое – адвокат Шмидт нам с вами докажет, что господина Попова здесь вообще не было, а все это Аркашкины пьяные видения. А во втором акте мы узнаем, что горло коммерсанту перерезала залетевшая в форточку крылатая рыба-пила. Так что она и есть настоящая виновница убийства, – ехидно сострил полицейский, и ядовитая усмешка скривила его и без того неприглядную физиономию.
– Дабы рассеять возможные сомнения, пусть сам Матвей Петрович вам и поведает обо всех причинах нахождения его в этом заведении. Я лишь попрошу вас, господин следователь, незамедлительно провести допрос этого уважаемого господина. А моя функция на этом выполнена, поскольку российский закон, к сожалению, не дает присяжному поверенному права участия в следственном процессе. Смею надеяться, что когда-нибудь и этот пережиток прошлого отменят. Позвольте, господа, откланяться, – с этими словами Генрих Карлович покинул кабинет, не обращая внимания на едкую иронию сыщика.
– Не волнуйтесь, обязательно допросим, ведь это есть моя первейшая обязанность, – согласился Леечкин, приглашая банкира занять место напротив.
– Господа, обстоятельства, о которых я вам расскажу, носят сугубо личный характер, поэтому я убедительно вас прошу не разглашать эти сведения, – волнуясь, начал излагать обстоятельства своего появления банкир, – дело в том, что сегодня, во время ежедневной послеобеденной прогулки по Воронцовской роще ко мне подбежал какой-то сорванец, сунул вот эту записку и скрылся, – Матвей Петрович протянул Леечкину часть листа в косую линию, вырванного из обычной ученической тетради, с текстом, написанным карандашом и печатными буквами: «Вечером, без четверти семь, твоя жена будет в третьем номере Третьяковской бани со своим любовником. Не веришь – убедись сам. Доброжелатель». Попов продолжал: – Не буду утомлять вас описанием своих душевных переживаний. Конечно, ожидание доставляло мне боль, но я дождался означенного в анонимном послании времени и просто ворвался в комнату под номером три, где и увидел неожиданную страшную картину: в деревянном кресле, под окровавленной простынею сидел человек с перерезанным горлом, – тараторил управляющий банком, нервно потирая левой рукой шею, как будто убеждаясь, что она цела и невредима. – В убитом я узнал господина Бескудникова, с которым мы не так давно встречались на журфиксе у господина Понойотиса примерно месяц тому назад. От кошмарного зрелища я растерялся и случайно стал в лужу крови, и, выскочив в коридор, наследил, и вдобавок столкнулся со служащим бани. Только на улице я пришел в себя и попытался трезво оценить происходящее. Мне, к сожалению, стало ясно, что подозрение в убийстве может упасть на меня. По этой причине я решил сразу же обратиться к Генриху Карловичу за адвокатской помощью. По его совету и вместе с ним я вернулся назад. Вот, собственно, и все, – несмотря на теплый майский день, банкира била мелкая нервная дрожь, придававшая его словам ощущение правдивости.
