А. Веста - Зверь бездны
– Александра Романовна, милости просим. – Кум был неожиданно молод. Его залихватские рыжеватые усики и смышленый, расторопный вид сразу понравились Сашке.
– Скажите, Сергей, а отчего начальника по воспитательной работе «кумом» кличут.
– Так это исстари ведется. Кум зека «сватает», иначе, «склоняет».
– К чему склоняет?
– Не к чему, а куда. На свою сторону, на помощь администрации.
В монастырской трапезной, она же столовая «абвера», затевался банкет. Жареные гуси, которыми славилась эта озерная местность, пролетели под самогон мелкими пташками. Съемочная группа продержалась дольше офицеров-охранников, но и она пала в неравной схватке с начальством лагеря. Кум не пил, с легкостью идя на эту жертву.
Из жарко накуренной трапезной Александра, улучив минутку, выскочила на каленый мороз. Уже стемнело, в небе перемигивались крупные северные звезды. «Как есть с яйцо лебяжье…»
Округа дремала, убаюканная лунным светом. Крупные снежинки зеркально играли под синей луной. Все земное безобразие и неопрятность украсились искристым кружевом, и мир выглядел торжественным, приготовленным к тайне. В звонкой ледяной тишине едва слышно шуршали звезды, а на земле потрескивали промороженные до самой сердцевины бревна.
Сашка глубоко вдохнула, выгоняя налипшую в горле табачную скверну.
– Александра Романовна, ку-ку! – Кум игриво накинул на ее плечи новехонький «лагерный» тулупчик и участливо спросил: – Не устали? Наверное, думаете в душе – офицерье, примитив… Но и здесь люди живут. Я, между прочим, три курса областного заочного закончил. И вообще мне повезло: жена умница-красавица, сыну уже год. А летом у нас красотища! Озеро рыбное. В лесах – грибы, клюква, морошка, княженика. Чем не жизнь! И на зоне – порядок. Может быть, жестокий, но порядок. Сидят пожизненно. У нас тут одни одиночки. Так что никакой братвы. Зона строгая, красная. Для осужденных из числа инвалидов есть отдельный корпус. Одно плохо – сырость. Весной в половодье у нас из камер можно рыбу удить, вода из подвалов не уходит, оттого и плесень по стенам. Сами увидите. Условия, конечно, не сахар. Но за всю историю лагеря еще никто не сбежал. А среди заключенных, знаете, как этот лагерь зовется? «Глухая могила».
– Жуткое название. Откуда такое?
– Не знаю, может быть, оттого, что умерших хороним здесь же на острове. И без гробов, в черном целлофане…
– Нельзя же в целлофане, он ничего не пропускает.
– И вы туда же… Душа, энергия… Приезжал к нам тут батюшка из Кириллова, про душу толковал, только здесь у многих никакой души отродясь не было. И вообще, до Господа Бога еще достучаться надо, а за нарушение норм санэпидемстанция уже при жизни взыщет.
– Вы прямо как Пилат рассуждаете, – пробормотала Сашка. – Глядишь, и до прокуратора дослужитесь…
Ей внезапно стало зябко под полушубком. Глаза кума озорно блеснули.
– Что же только до прокурора? Можно и выше… У вас техника с собой? Ну, чтобы интервью записать?
Сашка молча показала диктофон.
– Давайте я вас по каморкам проведу, пока начальство в отключке. Самое интересное ухватим. Ждите меня здесь.
Сашка легко прочитала его чисто мужской азарт: показать столичной штучке, кто в казенном доме хозяин. Через минуту кум вернулся в обнимку с бутылкой. На дне ее плескалось с полстакана водки. Большой кусок жаркого был завернут в промасленную газету:
– Пойдем, Ляксандра Романовна. И нам есть что показать москвичам.
На ваш выбор: Козлов – маньяк-педофил; Тяп-Ляп – серийный убийца. Их бы по старому времени сразу в расход пустить, без ложного милосердия, а тут запрет на смертную казнь, весь Огненный под завязку забили.
Взяв связку ключей у сонного старшины, кум повел Сашку по коридорам.
– Этот сыч почти не спит. Говорит, заснуть боится. Кошмары его мучают. Обождите тут…
Кум вошел в низкую, облепленную запорами дверь, оставив Сашу в пустом гулком коридоре. Вскоре он вернулся, приглашая ее войти, но не в саму камеру, а в отгороженный решеткой предбанник.
– Ближе чем на метр не походите. Это устав, а уставы кровью пишутся. Я в коридоре постою, чтобы начальство вовремя отсечь.
Козлов сидел спиной к Сашке и торопливо уминал подношение кума. Хрящеватые сторожкие уши ходили ходуном по бокам сизого, наголо выскобленного черепа.
Сашка ждала, стараясь дышать тише. Рядом с дверью камеры она успела прочесть его «историю». На протяжении трех лет это существо держало в ужасе целую область. Тела девочек-подростков, изувеченных до неузнаваемости, находили каждый месяц. Самой маленькой из его жертв было девять лет.
Козлов вдруг обернулся, вытирая руки о засаленные штаны. Сонно поморгал в темный предбанник.
– Ты чего прячешься-то, сестренка, выходи, я на тебя хоть погляжу. Баб на суде в последний раз видел. Не бойся, не укушу. «Шахтинский маньяк», может, слыхала? – с надеждой спросил Козлов.
– Нет, не слыхала… Скажите, Дмитрий, вас здесь хорошо… кормят? Может быть, жалобы… есть?
– Нормально кормят. С воли регулярно «грев» гоняют.
У него был крупный яркий рот на бледном восковом лице и большие бледно-голубые глаза. Взгляд их все время плавал выше ее головы, и Сашке казалось, что если она встретится с ним взглядом, неминуемо погибнет от гнойной заразы.
– Ты напиши там, что я ни о чем не жалею. Я-то хоть три года пожил, как хотел, при полной свободе, а вы хоть и на воле, а всю жизнь, как смертники…
Козлов замолчал, уставившись на ее губы, и Сашка вздрогнула, словно по ее лицу ползла улитка, оставляя влажный, студенистый след. Она выскочила из камеры и встала, вцепившись в осклизлый косяк. Кум деликатно поддержал ее за локоть.
– Ну что, куда теперь?
– Не знаю. Противно. Где у вас тут туалет, тошнит…
– Там еще хуже затошнит… – со вздохом признался кум.
Она посмотрела на таймер. Доверительная беседа с Козловым заняла две минуты, не больше. Слишком мало, чтобы возвращаться с победой.
На одной из камер бросилась в глаза табличка: «А. Р. Чикидало». Сашку пробила дрожь.
– Что, и этот… здесь?
– Здесь, только к нему нельзя. Нет. Нет, не просите, Александра Романовна, я свое место потерять не хочу… Вот, взять, к примеру, этого кренделя. – Кум кивнул на «особую» дверь. – Загадка психологии. Несколько лет ждал смертного приговора в комфортабельной одиночной камере. Газетки почитывал. Интервью раздавал. А знаете, какая его самая любимая книга? Ни за что не догадаетесь: «Как закалялась сталь». Он, наверное, до сих пор и себя героем считает. Ну что, заглянем к Тяп-Ляпу? Это тоже своего рода знаменитость. Сколько душ загубил, следствием не установлено. Он, видишь ли, места позабыл, где прятал. Ой, да вам совсем плохо, Александра Романовна, давайте к «народному мстителю» заглянем, нам по дороге.
– С чем заглянем-то? Вон Козлов все съел.
– Да ему не надо. Он уже давно святым духом питается… Кстати, он тут старожил. Сколько помню себя, он тут всегда сидел. Только он в соседнем корпусе, где инвалиды свои бессрочные срока добивают. Мы туда по улице пройдем, заодно подышите.
– За что же его к вам отправили?
– Судя по выпискам из обвинения покуролесил он изрядно: по молодости в робин-гуды записался.
В инвалидном бараке среди промозглого холода нестерпимо воняло испражнениями и гнилью.
– Да-с, не санаторий, – развел руками кум и добавил: – Весной тут по щиколотку заливает. Крысы на потолке спасаются. Но среди здешних ходячих нет, сидят себе на коечках, поджав у кого что осталось, и ждут теплых дней. Свет у нас сразу после отбоя вырубают. Так что вы тут в интимной обстановке побеседуйте… Звать его Костей. Он у нас философ.
Кум сделал ударение на последнем слоге. Его распирало от игривой веселости, которая посещает всякого молодого, здорового, сытого человека.
Через высокое зарешеченное оконце в камеру сочился мертвенный лунный свет. К торцевой стене камеры был привален большой пухлый мешок, и когда глаза ее немного пообвыкли, Сашка разглядела сидящего на кровати старика. Голова его была повернута к лунному свету, словно он ждал какого-то знака от бледной опухшей луны.
– Ну, как там Москва-то, стоит еще? – Не поворачивая головы, спросил старик, едва кум скрылся в коридоре.
– А как вы догадались?
– Да это просто… Только не спрашивай, умница, на что жалуюсь. Ни на что не жалуюсь. Живу хорошо. Вы заметили, что здешние жители ни на что не жалуются и даже довольны. Мы довольны, что о нас забыли. Наши охранники томятся и спешат, а нам уже некуда торопиться. Я теперь отдыхаю после той работы, что на воле была. Сто варежек за смену стачать – пустяк, баловство. А мир человеческий везде одинаков, учитывая, что он всего лишь зеркало, где каждый видит лишь самого себя. Жалеешь меня? Не надо… Мне здесь хорошо. Я веду жизнь спокойную, уединенную, о которой на воле многие только мечтают. Ни в чем не нуждаюсь, а свою пайку отдаю голодным. Посмотри – вот моя келья. Ржавый потолок, сырые стены, гнилой матрас, стол, кровать – вот и все имение. Но каждая вещь в моем склепе, каждый камешек в стене, связан с другой земной вещью тысячами причин и следствий. Поэтому я – Царь. Царь мира. Мир весь передо мной, со мной и во мне. Сегодня мир сделал мне подарок – послал мне тебя, девушку с красивым, ясным лицом. Я давно ждал этого. Ты замужем?
