Хавьер Аррибас - Круги Данте
Глава 18
Данте опустил взгляд на документы, лежавшие на полу. Он наклонился, чтобы поднять их и вернуть на стол. В этих записях совсем необязательно должны были обнаружиться неточности. Документы были разложены по хронологии. С первого же листа, несмотря на специфический официальный язык, веяло ужасом, злобой и насилием, которые пропитывали эти происшествия. Жестокие детали, которые несколько дополняли рассказ графа, неоспоримо были связаны с его «Адом», и говорить о чистых совпадениях было абсурдно. Более того, нельзя забывать о листах, найденных на местах преступлений. Убийцы использовали цитаты из дантовского «Ада». Но что-то привлекло его внимание. Все бумаги были покрыты канифолью, каждый лист с подробным описанием событий. Она предшествовала подписи и печати нотариуса. Но кое-что не сходилось. За пространным описанием осмотра первого места преступления, где речь шла об ужасном собачьем пире, которым преступники заменили мифологического Цербера, следовала строка, гласившая: «Я, Коппо Сасолини, нотариус флорентийской коммуны, службы подеста и наместника короля Роберта, был извещен об этих событиях, мне было поручено написать публичный отчет о том, что произошло во Флоренции в восьмой день сентябрьских календ 1316 года от Рождества Христова».[25]
А ниже шла расшифровка надписи, найденной на месте преступления:
Тяжелый град, и снег, и мокрый гной
пронизывают воздух непроглядный;
земля смердит под жидкой пеленой.
Трехзевный Цербер, хищный и громадный,
собачьим лаем лает на народ,
который вязнет в этой топи смрадной.
Его глаза багровы, вздут живот,
жир в черной бороде, когтисты руки;
он мучит души, кожу с мясом рвет.[26]
Оставив в стороне зловещее сходство этих слов с происшествием, Данте с удивлением заметил нарушение формальностей. Обычно нотариус удостоверяет все предшествующее его подписи. Но, кроме того, существовала другая странность, которая удивляла еще больше. Подпись была фальшивой. Это было можно заметить невооруженным глазом. Нетрудно было установить перо, из-под которого вышла эта подпись: она была сделана вторым нотариусом, который занимался обработкой других листов, Джироламо Бенчивенни. Он подписывал остальные акты. Прежде чем прочитать внимательнее этот документ, Данте просмотрел остальные бумаги и заключил, что во всех есть общие черты.
Сперва удивившись необычности составления документов, Данте не придал особенного значения своему открытию. Вероятно, так была исправлена чужая ошибка ― небрежность первого нотариуса, который после этого, похоже, не смог заполнить остальные документы. Это было не очень важно, если документы нужны были только для удостоверения кровавых деяний. Тогда этому мало помешает незначительная поправка. Читая записанное в документах, Данте испугался и должен был прервать чтение, впечатленный жестокостью содеянного. Как больно было связывать свои стихи с этим! Это было ощущение, которого ни Гвидо де Баттифолле, ни кто-то другой не могли понять. Возможно, граф решил, что эти факты не произведут на него столь же сильного впечатления, что и существование в вымышленном мире. Но Данте не обрел большой радости, увидев свой «Ад» на земле. Поэт вовсе не думал о реальности, когда создавал свое творение, он думал о царстве мрака, представляя христианский ад, в который попадают грешники. Правда, многие грешники в его произведении были политическими противниками Данте, и он таким образом расплачивался с ними за свои страдания, находя в этом легкое моральное удовлетворение. Но в его «Аде» грешники были подчинены рациональному приговору. Небесные силы, а не его каприз, устанавливали наказания, вершилось Божественное правосудие. Кроме того, речь шла о душах, а не о живых людях, испытывающих страдания от увечий. Даже в самых темных уголках сознания Данте никогда не скрывалось желания заставить кого-то так страдать живьем, он вовсе не стремился перенести кровавую вендетту такого размаха на землю. Данте Алигьери не гордился своей беспристрастностью во время службы в приорате, ведь тогда он приобрел врагов, потому что сам находил смысл в наказании изгнанием. Данте упорно отрицал свою связь с Universitas Alborum,[27] считая их «невежественной и порочной» компанией. Он никогда не хотел так низко опускаться. Его прошлое никому не давало права связывать несколько жутких деяний с его именем. Данте перечитал более тысячи раз эти маленькие цитаты, словно, делая это, пытался найти знак, который позволил бы ему отвергнуть свою причастность к этим событиям.
Во втором преступлении, в кровавом потрошении Бальтазарре де Кортиджани, надпись, выбитая дереве, к которому было прислонено его обезображенное тело, точно отсылала к эпизоду с девятым рвом Магомета:
Не так дыряв, утратив дно, ушат,
как здесь нутро у одного зияло
от самых губ дотуда, где смердят:
копна кишок между колен свисала,
виднелось сердце с мерзостной мошной,
где съеденное переходит в кало.[28]
В убийстве Бертольдо де Корбинелли записка была прикреплена на дьявольский инструмент, служивший, чтобы забрать у жертвы жизнь. В этом случае цитата изображала вечное наказание ложных прорицателей:
Когда я взору дал по ним скользнуть,
то каждый оказался странно скручен
в том месте, где к лицу подходит грудь;
челом к спине повернут и беззвучен,
он, пятясь задом, направлял свой шаг
и видеть прямо был навек отучен.[29]
За торговцем Пьеро Вернаккиа, последней жертвой этой жуткой игры, убийцы должны были следить до самой его кончины, чтобы потом сверху положить листок с соответствующей цитатой и не спалить его горячим пеплом или огнем. Текст был взят из описания седьмого круга ада:
А над пустыней медленно спадал
дождь пламени, широкими платками,
как снег в безветрии нагорных скал.
Так опускалась вьюга огневая:
и прах пылал, как под огнивом трут,
мучения казнимых удвояя.
И я смотрел, как вечный пляс ведут
худые руки, стряхивая с тела
то здесь, то там огнепалящий зуд.[30]
Поэт заключил с грустью, что флорентийцы справедливо назвали эти преступления «дантовскими». Отвлекшись от чтения, он услышал шум, который проникал через окно, расположенное над его головой. Шум становился все сильнее, удивительная разноголосица делала улицы Флоренции самими узнаваемыми из всех. Особенно в рабочее время, начиная с того момента, когда колокола Бадьи бьют три часа, и до того, как они прозвонят девять, город бурлит. Разнообразная и пестрая картина вырисовывалась в воспоминаниях Данте. На узких улицах с трудом могли разъехаться две повозки, и возницы обычно встречали друг друга оскорблениями. Тут покупали и продавали разного рода вещи, животных или пищу в бесчисленных лавках на площади Старого рынка и на многочисленных улицах города. Зрелый Данте любил спокойные и пустынные улочки, но теперь, возможно, из-за сложившихся обстоятельств он желал затеряться на этих переполненных улицах. Он хотел заново открыть родной город, запретный для него в течение более чем десяти лет. Город, о котором после их расставания у поэта осталось несколько воспоминаний, имеющих мало общего с реальностью.
Глава 19
При следующей встрече с графом Баттифолле Данте еще не был уверен в своем окончательном решении. Но в свете новых обстоятельств, которые ему открывались, он был или, по крайней мере, хотел быть человеком более сильным и уверенным. Укрепляющий отдых, умеренный завтрак, молитва ― все это придало Данте физические и духовные силы, которых у него практически не оставалось прошлой ночью. Не теряя времени, Баттифолле сказал, что он удовлетворен решением гостя снова встретиться с городом. Без сомнения, коварный наместник короля Роберта хотел представить это решение как очень благоприятное для его планов. Данте выбрал внешность типичного жителя Болоньи: маленькая бородка, парик с длинными волосами и одежда, подходящая к случаю. Его знание языка и акцента соседнего города облегчало ему задачу.
Граф рассмеялся, радостно отметив, что Данте произносит слово «да» с типичными интонациями болонца и может при необходимости выходить один на улицы города. Франческо, однако, настаивал на своем: хмурый молодой человек прервал свое молчание, чтобы выразить несогласие с решением, что Данте может появляться в одиночестве на улицах Флоренции. Это, по его мнению, было бы чем-то неслыханным и весьма опасным. Данте, удивленный, что снова слышит голос Франческо, ограничился тем, что посмотрел на него с неподдельным замешательством. Граф тоже хранил молчание и, казалось, был не меньше изумлен и даже испуган реакцией Франческо. Он посмотрел на Данте и спросил:
