Борис Акунин - Пелагия и белый бульдог
— Нет, кто его затоптал, я вам сама назову, — воинственно воздела палец англичанка. — Вы только помогите мне найти улики, а то у нас тут в очевидные веши верить не желают.
— Сдался нам ихний газон паршивый, — сказал Герасим в сторону, раскладывая фрукты поавантажней. — Очень нужно его топтать.
— Это у них давний газават с мисс Ригли, — пояснил монахине Петр Георгиевич, весело морща красноватый нос. — Она критикует Герасима за леность и в педагогических целях разбила квадратную сажень настоящего английского газона — там, возле обрыва. Хочет показать, как должна выглядеть трава в парке. Ну а Герасим учиться не желает и даже, кажется, совершил диверсию. Во всяком случае, третьего дня кто-то основательно потоптался на бесценном газоне.
— Уж вам-то, Петр Георгиевич, грех, — обиженно сказал Герасим. — На эту щетину обгрызанную не то что ступить — плюнуть противно. Нечего природу поганить, пусть произрастает всякая зелень и древесность, как Господь положил.
— Он еще на Господа ссылается! — прокомментировала эту доктрину мисс Ригли. — Мужчинам только бы оправдание найти, чтобы ничего не делать.
Однако перебранка вышла довольно ленивая, без истинного азарта, да и тягучий августовский вечер никак не располагал к ожесточению.
Возникла продолжительная, нетягостная пауза, и вдруг Наина Георгиевна не совсем впопад произнесла, ни к кому не обращаясь:
— Да, мужчины жестоки и преступны, но без них совершенно нечего было бы делать на свете.
На протяжении всей трапезы внучка генеральши была печальна и задумчива, в общей беседе не участвовала и, похоже, к ней даже не прислушивалась. Пелагия всё поглядывала на нее, пытаясь понять, всегдашнее ли это ее поведение или же сегодня с Наиной Георгиевной происходит нечто особенное. Может быть, причина ее странной отрешенности объясняется разговором, обрывок которого донесся до слуха монахини перед ужином? Но кто тогда был ее собеседник — тот, с глуховатым от страсти голосом? Один из тех, кто сидит сейчас за столом?
И еще Пелагия поражалась тому, как причудливо обошлось Провидение с братом и сестрой, распорядившись одним и тем же набором черт совсем по-разному. Петр Георгиевич, молодой еще человек (по виду лет под тридцать), имел черные волосы, выгоревшие на солнце брови и ресницы и мучнисто-белый цвет лица, на котором нелепо выделялся большой красный нос. У Наины же Георгиевны распределение красок было прямо противоположным: золотистые волосы, черные брови и ресницы, нежно-розовые щечки и точеный, с прелестной горбинкой носик. Такая красавица, безусловно, могла закружить голову и подвигнуть на любые безумства. С точки зрения Пелагии, барышню немного портил своенравный изгиб рта, но очень вероятно, что именно эта ломаная линия больше всего и сводила мужчин с ума.
Похоже, Наина Георгиевна была в Дроздовке на особом положении — невнятная фраза, оброненная ею, повлекла за собой несколько напряженное молчание, словно все ждали, не добавит ли она чего-то еще.
И Наина Георгиевна добавила, но следуя какой-то своей внутренней мысли, так что понятней не стало:
— Любовь — всегда злодейство, даже если она счастливая, потому что это счастье обязательно построено на чьих-то костях.
Ширяев дернул головой, словно от удара, да и Поджио улыбнулся как-то вымученно, а богач Сытников, напирая на «о», спросил:
— Это в каком же смысле, позвольте узнать? — И обхватил рыжеватую, с проседью бороду в горсть крепкими короткими пальцами.
— Любовь не бывает без предательства, — продолжила Наина Георгиевна, глядя прямо перед собой широко раскрытыми черными глазами. — Потому что любящий предает родителей, предает друзей, предает весь мир ради кого-то одного, кто этой любви, может быть, и недостоин. Да, любовь — тоже преступление, это совершенно очевидно…
— И в каком смысле «тоже»? — пожал плечами Сытников. — Что у вас за привычка говорить недомолвками?
— Это она интересничает, — фыркнул брат. — Прочла где-то, что в столицах современные барышни непременно изъясняются загадками, вот и упражняется на нас.
В этот момент к Петру Георгиевичу подошла Таня подлить чаю в чашку, и Пелагия заметила, как молодой человек на миг стиснул пальцами ее руку.
— Благодарю вас, Татьяна Зотовна, — нежно сказал он, и горничная вспыхнула, метнув взгляд украдкой на Марью Афанасьевну. — А что вы думаете про любовь?
— Нам думать не положено, — пролепетала Таня. — Для того образованные люди есть.
— Однако у нашей инокини отменный аппетитец, — заметил Краснов, показав на пустое блюдо, с которого Пелагия только что взяла последний ломоть ветчины. — Ничего, сестрица, что скоромное?
— Ничего, — застеснялась Пелагия. — Нынче праздник Преображения Господня, устав позволяет.
И сделала вид, что подносит ветчину ко рту. Закидай тут же возмущенно ткнул ее мордой в коленку — мол, не забывайся. Пелагия незаметно опустила руку, запихнула ветчину вымогателю в пасть и слегка толкнула ладонью в мокрый холодный нос: всё, больше нету. Закидая тут же как ветром сдуло.
— За что люблю предписания нашей православной церкви, — сказал Краснов, — так это за продуманность диетических установлений. Вся сложная система постов и разговений, если оценивать ее с медицинской точки зрения, идеальным образом упорядочивает работу желудка и кишечника. Нет, право, что вы смеетесь, я серьезно! Осенний и зимний мясоеды призваны поддержать рацион питания в холодное время года, а великий пост прекрасно обеспечивает очищение кишечника перед весенне-летним травоядением. Своевременное опорожнение кишечника — краеугольный камень интеллектуальной и духовной жизни! Я, например, компенсирую несоблюдение постов ежевечерними клистирами из настоя ромашки и всем рекомендую делать то же самое. Я на эту тему даже катрен сложил:
Не спи, красавица, постой,
Досадной не свершай промашки.
Принять забыла ты настой
Всеочистительной ромашки.
— Да ну вас совсем, Кирилл Нифонтович, — махнула рукой Марья Афанасьевна, отсмеявшись. — Вы, матушка, его не слушайте, он у нас сторонник прогресса. На велосипеде по лугу ездит, коров пугает. И в гости к нему без предупреждения заявиться не вздумайте, он частенько на крыше голышом сидит — солнечные ванны принимает. Тьфу, срам! А видите, у него вкруг плеши щетина ежом? Это он в начале лета всякий раз волоса начисто сбривает, у него, видите ли, макушка дышит. Имение недавно перезаложил, чтобы из Заволжска к себе домой телеграфный провод протянуть. А зачем, знаете? Чтоб с почтмейстером по телеграфу в шашки играть. И добро бы еще играл хорошо, а то все время проигрывает.
— И что с того? — ничуть не обиделся Кирилл Нифонтович. — Я же не для самолюбия играю, а в назидание нашим заволжским дикарям. Пусть знают, что такое прогресс. Ведь в Европе что ни день новые открытия и изобретения, в Америке нынче строят такие дома, что до облаков достают, а наши двоеперстцы долгополые от паровоза шарахаются, на газовый фонарь жмурятся, чтоб сатанинским пламенем не опоганиться.
— Это верно, что наши староверы к новому недоверчивы, да не все же, вступился за своих Сытников. — Молодые подрастут, и у нас тут всё переменится. Вот днями заезжал ко мне сюда один купец из беспоповцев, Аввакум Силыч Вонифатьев, рядился лес продавать. Да вы, поди, помните — я, перед тем как его идти встречать, рассказывал тут за чаем, как его в пятнадцать лет за тридцатитрехлетнюю невесту выдавали. Вас, Петр Георгиевич, не было, вы в Заволжск ездили.
Степан Трофимович кивнул:
— Как же, история колоритная, в духе местных обычаев. Бубенцов еще сказал, что власть потому и хочет ваше дикое раскольничество искоренить, чтобы избавиться от этакого варварства. А вы, Донат Абрамыч, с ним поругались.
— Вот-вот, тот самый Вонифатьев.
— И что, продал он вам лес? — спросил Ширяев. — Какой? Сколько десятин?
— Хороший, чистая сосна. Без малого три тысячи десятин, только далеконько, в верховьях Ветлуги. Немалые деньги содрал, тридцать пять тысяч. Ну да ничего, я тому лесу дам лет пять-десять подрасти, туда как раз и узкоколейку протянут, а потом возьму на нем верных тысяч триста. Но не о том речь. С Вонифатьевым сынок был, занятный мальчуган. Пока мы с его папенькой, как у нас заведено, сходились, расходились, плевали, снова сходились, прежде чем по рукам ударить, я мальчонку этого, чтоб не скучал, в библиотеку посадил с яблоками и пряниками. Заглядываю, не уснул ли — а он мой учебник по электромоторам читает (я из Москвы недавно выписал, интересуюсь). Удивился, спрашиваю — тебе зачем? А он мне: вырасту, дяденька, и через лес дорогу электрическую пущу. Просеку рубить и рельсы класть — это долго и дорого. Я, говорит, столбы крепкие поставлю и по ним подвесные вагонетки погоню. Дешевле выйдет, быстрей и удобней. А вы с Бубенцовым говорите дикари…
