Пол Доуэрти - Корона во тьме
Когда колокола аббатства звонили к заутрене, первой молитве монахов за день, Корбетт встал, оделся и осторожно растолкал похрапывающего во сне Ранульфа. Они присоединились к длинной молчаливой череде монахов, вливающейся в церковь. Корбетт пел псалмы вместе с братией и чувствовал, как монотонное гармоническое пение снимает напряжение с души. Ранульф же, тяжело плюхнувшись на скамью рядом с ним, горестно вздыхал и ворчал на своего господина. Когда служба закончилась, они позавтракали в маленькой трапезной с белеными стенами, после чего подошли к приору, который подтвердил предположение, высказанное накануне вечером: лорд Брюс и его свита действительно остановились в порту Лит. Корбетт и Ранульф сразу же простились с приором и, выехав из ворот аббатства, направились на север — как раз встало солнце. Ехали они быстро. Корбетт чувствовал себя отдохнувшим, хотя и по-прежнему был настороже, радовался тому, что вчерашние тучи рассеялись, и надеялся, что лорд Брюс все еще в Лите и даст ему аудиенцию. Они миновали город, проехав по еще тихим улицам, и, следуя подробным указаниям приора, вскоре оказались на широкой торной дороге, ведущей к порту Лит. Навстречу им двигалось множество повозок и вьючных лошадей, везущих провизию из порта и окрестных мест в Эдинбург на рынок. Груженные рыбой, фруктами, солониной, английской шерстью и фламандским бархатом, повозки теснили одна другую на изрытой колеями дороге. Краснолицые возчики ругались, каждый старался въехать в город первым и приготовить свой товар к продаже прежде, чем горожане проснутся.
Корбетт ехал среди них спокойно, не спуская настороженного взгляда с Ранульфа, который, сперва поглазев на все округлившимися глазами, потом начал передразнивать странный говор окружающих, и кое-кто из встречных уже поглядывал на него весьма недоброжелательно. Корбетт уговаривал слугу вести себя посмирней и облегченно вздохнул, когда они въехали наконец на узкие, извилистые, ухабистые улицы Лита. Они добрались до небольшой рыночной площади, где Корбетт принялся расспрашивать всякого встречного пристойно одетого горожанина о местопребывании двора лорда Брюса. Он описал Ранульфу отличительные знаки свиты Брюса в надежде, что востроглазый слуга заметит кого-нибудь в такой одежде. Однако узнать ничего не удалось. Многие горожане не понимали их, а Ранульф едва сдерживал негодование, слыша в ответ на вопросы бурный поток шотландских слов. Вокруг них образовалась небольшая толпа зевак, которые, узнав, что они — англичане, начали ворчать и ругаться. Только тут Корбетт осознал, что это — Лит, шотландский порт, чьи суда нередко вступают в схватку с английскими кораблями. Чиновник корил себя — забыл об этой необъявленной войне и вот теперь едва за это не поплатился.
Наконец спутники собрались уйти с площади, но тут вдруг их окружила группа воинов, вида весьма сурового, в шлемах и при оружии. Их предводитель схватил лошадь Корбетт под уздцы и задал ему вопрос, которого тот не понял. Человек повторил вопрос, на этот раз на ужасном французском. Корбетт кивнул. Да, подтвердил он, он — английский чиновник. Он везет поклоны от канцлера Англии лорду Брюсу и желает получить у него аудиенцию. Волчье лицо человека расплылось в улыбке, открывшей ряд черных гнилых зубов.
— Ну что ж, — ответил он по-французски. — Коли английский чиновник желает видеть лорда Брюса, это мы можем устроить.
Ловким движением он выхватил из-под плаща Корбетта кинжал, который чиновник засунул за свой прочный, в металлических бляхах кожаный пояс, и почти потащил лошадь по рыночной площади. Его люди держались позади, зля и изводя Ранульфа, который отвечал им тем же, без устали осыпая их отборной английской руганью. С рыночной площади они направились по лабиринту улиц и в конце концов подъехали к большому каменному двухэтажному дому с тесовой крышей, изящные резные карнизы которой нависали над маленьким двориком. И Корбетта, и Ранульфа без лишних церемоний стащили с лошадей, втолкнули в главную дверь дома и провели по коридору в главный покой, или зал.
Корбетт понял, что это наверняка жилище какого-то богатого купца, которое Брюс либо нанял, либо отнял силой. Здесь было чисто, на полу лежали ковры, на дальней стене висела шпалера, по всей комнате стояли весенние зеленые ветки для приятного запаха. Здесь был даже очаг, вделанный в стену, а во главе длинного вощеного стола сидел лорд Брюс. Он ел чечевичную похлебку, запивая большими глотками вина из массивного, богато украшенного кубка.
Он не потрудился поднять глаза, когда в зал ввели Корбетта с Ранульфом, но жестом велел им сесть на скамью, стоящую вдоль стола, сам же продолжал шумно есть. Наконец он закончил, громко рыгнул и вытер грязные пальцы и рот подолом своего отороченного горностаем плаща. Стражник, приведший их, подошел к стулу, стал на колени и тихо заговорил с Брюсом на языке непонятном, но, скорее всего, предположил Корбетт, это был гэльский язык, совершенно ему незнакомый. Чиновнику стало не по себе — Брюс, хотя уже и миновал библейский возраст в шесть десятков и еще десять лет, имел репутацию свирепого воина. Этот человек, жаждущий власти и способный ее добиться, страстно преданный своему клану и возлагающий особые надежды на любимого своего внука, двенадцатилетнего Роберта, теперь, по смерти Александра III, не делал тайны из того, что дом Брюсов обладает законнейшими правами на шотландский трон. Его внешность подтверждала его репутацию — львиная голова, серо-стальные волосы, дерзкие, пронзительные глаза. Лицо свирепого хищника. Умного. Равнодушного к последствиям своих действий.
Стражник наконец замолчал. Брюс кивнул, жестом велел ему удалиться и повернулся к Корбетту.
— Итак, господин чиновник, — медленно вымолвил он, — ты хотел видеть меня? Зачем? — Брюс пристально разглядывал его. — Я видел тебя позавчера вечером, — сказал он, — на пиру в замке. Ты был с этим английским посланником, у которого глаза — как лед, с Бенстедом, не так ли?
Корбетт кивнул и открыл рот, намереваясь заговорить, но Брюс остановил его властным движением руки.
— Я не люблю тех, кто является ко мне без предупреждения, — пояснил он. — Я не какой-нибудь жалкий тан,[7] у которого есть время на болтовню и сплетни. Больше того, я не доверяю английским чиновникам, которые бродят по моей земле, задавая всякие вопросы, как будто Шотландия — это какое-то английское графство. Поэтому я еще раз спрашиваю тебя, господин чиновник: что ты здесь делаешь?
— Милорд, — взволнованно начал Корбетт, — позвольте мне передать поклоны и искренний привет от моего господина, Роберта Бернелла, канцлера Англии, епископа Бата и Уэльса.
— Вздор, — рявкнул Брюс в ответ. — Я встречался с Бернеллом, когда был в Англии. Он не понравился мне, и я не понравился ему. Прошедшие годы мало что изменили в лучшую сторону. Итак, господин чиновник, что дальше?
Корбетт улыбнулся:
— Вижу, милорд, что вас не обманешь. Правда состоит в том, что меня послали в Шотландию выяснить, что произошло, происходит и будет происходить. — Он внимательно посмотрел на Брюса, изобразив предельную честность, дабы скрыть ложь. — Вам это должно быть понятно, милорд. Вы служили королю Эдуарду, вы знаете его ум.
— Да, — ответил Брюс. — Я знаю его коварный ум. Он лев на войне, но он же пантера непостоянства и неверности, изменяющий своим клятвам и обещаниям под покровом приятных речей. Загнанный в угол, он обещает все, что угодно, но едва оказавшись в безопасности, забывает свои обещания. Предательство и ложь, каковыми он пользуется, дабы преуспеть в своем деле, твой король именует предусмотрительностью. А дорогу, по которой он идет к своей цели, какой бы ни была она извилистой, называет прямой, и что он ни скажет, все — закон.
Брюс замолчал, грудь его вздымалась от гнева, он отер с губ слюну. Корбетт сидел молча. Брюс сердито взирал на него.
— Ты меня слышал, господин чиновник? — И он продекламировал древнее шотландское пророчество относительно Англии:
У Эдуарда — три леопарда.
Англии, скотт, не верь:
Два улыбнутся и облизнутся,
Третий сожрет вас зверь.
Корбетт слабо улыбнулся. Нынче Брюс в дурном настроении и очень опасен.
— Я уверен, что в этом стихе содержится некоторая доля правды, милорд, — отозвался он. — Но что я могу сказать? Александр III Шотландский оставил наследника — трехгодовалую норвежскую принцессу. В Англии же, — торопливо продолжал Корбетт, — смерть короля вызывает некоторые вопросы.
— Вздор, — возразил Брюс. — Покойный король славился тем, что готов был умчаться, как безумный, поздно ночью только ради того, чтобы завалить какую-нибудь девчонку старше двенадцати лет.
— В Англии, сэр, — сухо ответил Корбетт, — поговаривают, что он был пьян. Но в тот вечер вы были на Совете. Поскольку вы — главный пэр королевства, вы конечно же знаете правду!
