Алексей Ракитин - Великосветский свидетель
— Позвольте, я закончу с химическими записями покойного, — предложил Шумилов. — А то мы потеряем тему.
— Да-да, извините, Алексей Иванович, продолжайте…
— Помимо очистки морфия покойного Николая Прознанского интересовало получение взрывчатых веществ. Об этом свидетельствуют его записи. Однако, из записей видно, что он не предпринимал практических шагов по их получению. Его экскурсы в данную тему носили умозрительный характер.
Шидловский даже в лице переменился:
— Что он, бомбы, что ли, собирался снаряжать?
— Помимо морфия, Николай Прознанский изучал свойства минеральных ядов — мышьяка и сурьмы. Мышьяком он даже травил мелкую живность. Вместе с тем, должен отметить, что ни мышьяка, ни сурьмы среди химикатов Прознанского не найдено. Можно предполагать, что их запасы либо закончились, либо были выброшены, либо… — Шумилов замолк.
— Либо не найдены, — мрачно закончил его мысль Шидловский. — Да-а, Алексей Иванович, скверно дело оборачивается.
— Да уж, Вадим Данилович, чем дальше в лес…
— Ну, а почему убийца не воспользовался цианистым калием, можешь предположить?
— Могу, Вадим Данилович. Потому что в случае использования цианида следствию легко будет установить момент смерти.
— Вот именно, — Шидловский даже ладонью прихлопнул по столу. — Цианид себя моментально проявит, убьет жертву меньше, чем за минуту. А морфий! Часом раньше, часом позже, никто и не хватится, уснул человек — и все. Убийца на другой конец города уедет и только руками разведет, дескать, не было меня тогда на месте преступления. А в нашем случае кого не было на месте преступления в момент обнаружения трупа?
Шумилов понял, к чему клонил начальник.
— Правильно, — закончил свою мысль Шидловский. — Француженки не было. Вечером она уходила и Николай был жив-здоров, с папенькой попрощался перед сном, маменьку поцеловал. А утром труп в кровати, да только француженка вроде как ни при чем получается.
— Боюсь, это преждевременное суждение, Вадим Данилович.
— Да, я тоже боюсь. Я ничего не утверждаю пока, просто рассуждаю на заданную тему.
Шумилов рассказал помощнику окружного прокурора о разговоре со швейцаром Сабанеевым. Это событие повернуло беседу в новое русло.
— Если сотрудники Третьего отделения охраняют дом и придомовую территорию, то мы можем быть уверены, что бесконтрольное проникновение случайного человека в квартиру Прознанских маловероятно, почти невозможно, — заключил Шидловский. — Вы хорошо знаете, что целая категория преступников орудует в богатых домах под видом прислуги гостей, посещающих жильцов. Я уже не говорю о комнатных ворах, которые являются под видом посыльных. Мы опять приходим к тому, что заключили ранее: отравление Николая Прознанского — дело рук близкого к семье лица, того, кто имел вполне благовидный повод для посещения больного.
Помощник окружного прокурора примолк на некоторое время, затем продолжил:
— Алексей Иванович, порасспросите-ка приятелей покойного о его жизни, особо обращайте внимание на все, что касается пресловутой радикальной организации. Кстати, я был в канцелярии градоначальника, привез анонимку. В ней речь идет о том, что неизвестная группа «нигилистически настроенных молодых людей» с непонятной пока целью экспериментирует с ядами и предпринимает попытки их производства. Теперь оказывается, что у Прознанских действительно дом полон ядами, а покойный Николай сумел получить кристаллический морфий. Кроме того, исследовал мышьяк. А на очереди был, похоже, калий циан. Чем черт не шутит…
Вадим Данилович извлек из жилетного кармана часы на массивной цепочке. Щелкнула крышка, раздался мелодичный звон крошечного механизма.
— Ну, вот, и домой пора. Приходите, Алексей Иванович, поработать завтра, — со стороны начальника это уже была шутка.
Впрочем, по мнению Шумилова, рабочий день еще не кончился. Он уже знал, что Владимир Соловко, друг покойного Николая Прознанского, и ротмистр Бергер, адъютант отца, живут неподалеку от него, на Малой Морской. К ним вполне можно заглянуть по пути домой. Задача облегчалась еще и тем, что Бергер и Соловко были соседями, их дома располагались буквально в квартале друг от друга. Даже если одного из них не оказалось бы дома, велик был шанс поговорить со вторым. «Начну с Соловко», — решил Алексей Иванович. Очевидно было, что студент-первокурсник окажется более «легким» свидетелем, чем ротмистр жандармской службы.
Удача сопутствовала Шумилову: Владимир Соловко оказался дома. Важный камердинер проводил Алексея Ивановича в роскошный то ли кабинет, то ли будуар с массивным письменным столом, книжными шкафами по стенам, бронзовыми канделябрами в двадцать свечей. Толстый персидский ковер на полу, портрет генерала в мундире николаевской эпохи над камином («Папа или дедушка?» — механически подумал Шумилов) дополняли обстановку. Впечатление банкирской солидности несколько портили широкая оттоманка в углу комнаты и стоявшие подле нее шеренгой разномастные кальяны.
Встретивший Шумилова молодой человек вальяжно предложил сигары, коньяк. Несмотря на антураж изысканности и бьющей в глаза роскоши, у Шумилова возникло странное ощущение искусственности происходящего. Облик Владимира Соловко несколько не вязался с интерьером.
Молодой человек был безукоризненно одет и смотрелся франтом, костюм от дорогого портного ему весьма шел, а белый атласный галстук был безупречно отглажен и повязан со всевозможной тщательностью, но… Владимир был слишком молод, слишком тонок в талии, слишком порывист и слишком, напоказ, богат. В этом чувствовался некий дурной тон. «Верно, недавно получил в наследство и кабинет, и состояние. Книжные стеллажи ему не нужны, а вот оттоманку с кальянами приказал перенести в кабинет немедля», — подумал Шумилов.
— Владимир, э-э…
— Павлович, — подсказал Соловко.
— Владимир Павлович, расскажите, что за человек был Николай Прознанский?
Наступила небольшая пауза, Владимир набивал табаком трубку.
— Обыкновенный человек, — наконец веско изрек он. — Мы были знакомы еще с гимназии. С ним бывало забавно. Он, знаете ли, из числа книжных людей — все читал, изучал что-то, а как до дела коснись — ан и слабак.
— Что вы имеете в виду? До какого дела?
— Ну, в университете он молодец, экзамен там сдать, стихотворение в альбом написать… О литературе, опять же, любил порассуждать. Такие мысли иной раз завернет, думаешь: и как только в голове могло оформиться? А элементарные житейские проблемы ставили его в тупик.
— Например?
— Например, как-то вышло у нас пари по поводу зубровки: можно ли выпить штоф в один присест. Ну, я велел позвать первого попавшегося мужика с улицы, говорю ему: выпьешь залпом — получишь 10 рублей. Ну, он и выпил, конечно. А Николай свои полсотни проспорил. Вот я и сказал тогда Николя: «Не знаешь русского народа — не держи пари!»
— Любезнейший Владимир Павлович, — Шумилов заметил, что слух Соловко ласкали его имя и отчество, — а как у Николая обстояли дела с женщинами?
— Да примерно так же, как и с тем пари. Я ж вам сказал: коснись до дела — фьють!.. У нас у всех, я имею ввиду наш кружок, было уже не по одной интрижке — актерки, белошвейки, бонны, у кого-то даже гимназисточки, а Николя все робел. Да тут еще эта история с Царицей Тамарой, — Соловко прервал рассказ и начал старательно раскуривать трубку.
— Царицей Тамарой?
— Ну да, это мы в своем кружке так ее зовем. Вера Пожалостина. Первая красавица, замечу вам! Поначалу она принимала воздыхания Николая благосклонно, а потом… уж не знаю… может, другой кто появился, может, просто Николай надоел, но только она его отставила.
По комнате поплыл запах дорогого табака. Барственный студент забавлялся, выпуская дым то колечками, то струей. Попробовал, было, проделать это через нос, но внезапно поперхнулся и закашлялся: «Ах, крепок!»
— А он не пытался ее вернуть?
— Да были бредовые разговоры о химической составляющей любви. Я не особенно вникал, но помню, Иван Спешнев ерничал, мол, ты же не веришь во всякую чепуху о приворотных зельях? Мы тогда еще посмеялись…
— Скажите, а другие женщины у него были? Ну, может не вашего круга…
— Думаю, нет. Он вообще был со странностями. Мы раз в заведение завалились, ну, вы понимаете… к девицам, — Соловко плотоядно хихикнул. — А он и ехать не хотел, а как приехали, весь вечер в общей зале просидел, шампанским наливался, свои куплеты исполнял под гитару. Девицы хохотали, им-то что — шампанским поят, услуг никаких не требуют, еще и на гитаре поют.
— Какого рода куплеты?
— Непристойного содержания, разумеется. Какие еще можно петь в борделе? Секундочку, — молодой человек потянулся за гитарой, лежавшей на оттоманке, и ловко перебросил ее из руки в руку. — Сейчас постараюсь напеть: «Но без вина что жизнь улана? Душа его на дне стакана, и кто два раза в день не пьян, тот, извините! — не улан!»
