Николай Буянов - Май без императора
— Что ж, я мальчик шустрый, привык к спартанской обстановке… Башляют хоть прилично?
— Хватит, чтобы тебя в парикмахерскую сводить. А то бородища твоя…
— Моя «бородища», — выспренне произнес Роман, — это часть меня самого. И стричь ее так же противоестественно, как удалять здоровый зуб. Ладно, катись. Дамочка, поди, извелась вся. Оле!
— Оле, — Егор шлепнул приятеля по открытой ладони. — Вернусь — доложу результат.
Поездка оказалась довольно долгой, хотя Толик, вырвавшись из города, разогнал машину до ста двадцати. Ехали молча. Егор рассеянно обозревал пролетающий за окном пейзаж: веселый сосновый бор, аккуратное круглое озерцо в просветах между красными стволами, песчаные взгорки… Благодатная хорошо ухоженная свобода. Вскоре машина свернула на неприметную дорогу в лесопарк. Пейзаж не претерпел существенных изменений: разве что количество мусора по обеим сторонам стало меньше, и асфальт заметно выровнялся — ни единой трещины, ни единого камешка под колесами. Умеют и у нас делать качественно, коли не задаром: и техника сразу находится, и рабочие руки, трезвые и вставленные нужным концом…
Справа у обочины гордо высился столб, венчавшийся фанерным плакатом. С плаката печально взирал трогательный олененок, над которым алел двусмысленный призыв: «Господа, берегите природу — вашу мать!!!» Снизу, под олененком, более скромная по размерам табличка сообщала: «Дачный поселок — 300 м. Частная территория, охраняется вневедомственной охраной». Еще один заповедник для непуганых «новых русских»…
Возле столба, едва не уткнувшись в него радиатором, притулились «жигули» с синей полосой вдоль кузова. Рядом маячило трое субъектов в распахнутых кителях. Двое мирно беседовали, третий, завидев «ситроен», шагнул на дорогу и махнул жезлом.
— Сейчас прицепится, — прозорливо сказал Толик. — Где аптечка, где огнетушитель, где ведро с песком… А у меня все в ажуре, пусть обломятся, гады…
Он подрулил к обочине, высунулся из окошка и заорал:
— Какие проблемы, командир?
— Старший сержант Бугреев, — «командир» бросил ладонь к фуражке. — Ваши права и техпаспорт, пожалуйста.
— Че за ботва-то? Я вроде ничего не нарушил…
— Похожая тачка числится в угоне, — сообщил второй, с седым «ежиком» на голове. — «Ситроен» в наших краях — птица редкая, не то что «мерсы» да джиперы — этих-то пруд пруди…
Егор тихонько фыркнул и зачем-то бросил взгляд в зеркальце заднего вида. В зеркальце отражался третий субъект — молодой, в форменной рубашке с короткими рукавами. Он вразвалочку подошел к «ситроену», постучал в окошко и красноречиво показал на незажженную сигарету. Егор послушно опустил стекло и извлек из кармана зажигалку.
Лицо у парня было хорошее: по-деревенски простое и открытое, усыпанное оранжевыми веснушками. Впрочем, его лицо Егор как следует не разглядел — и все из-за фуражки, которая то и дело сползала парню на лоб…
Зато во всех подробностях рассмотрел татуировку на тыльной стороне кисти — пока парень прикуривал. Там, на кисти, аккуратным клубочком свернулась киска. Умилительно-пушистая, с очень живыми и умными глазами — пожалуй, даже человеческим глазам было до них далеко. Егор никогда не был поклонником росписи по телу — в отличие от майора Свидригайлова, как однажды выяснилось.
Он-то, майор Свидригайлов, знал о татуировке все. Он великолепно разбирался во всех ее видах и подвидах — начиная с чумовых зэковских приколов вроде Оленей («склонен к побегу»), Яхонтов («я хочу одну тебя»), Лордов («легавым отомстят родные дети») и заканчивая утонченными Buvons at aimons («пьем и любим») и Oderint dum metuant («пусть не любят, лишь бы боялись»).
Котенок в этой сложной иерархии тоже имел свое скрытое значение: КОТ — «коренной обитатель тюрьмы», человек, имеющий за плечами нехилый срок. Да и качество наколки это подтверждало: от нее за версту пахло высоким искусством, взращенном на тюремной киче — Егор осознал это за секунду до того, как в лицо ему брызнула струя белесого газа. Он успел убрать голову, сберегая зрение, и поэтому не отключился, но на миг потерял ориентацию. Дверца распахнулась, его схватили за шиворот и швырнули на обочину, лицом в пыль. Испуганно закричала Мария, Егор дернулся было, но чужой ботинок припечатал его голову к земле, и на левой руке щелкнул наручник.
Погоди-ка, сказал голос с небес. Ботинок убрался, чья-то пятерня схватила Егора за волосы, грубо приподняла, и тот же голос недоуменно спросил:
— Это еще кто?
Глава 6. Тихая гавань
За 200 лет до финала…
Герцогство Баденское, Эттенхейм, 18 Вантоза 1804 г.
Да, это был тот самый день.
День с обычной погодой, характерной для центральной Европы ранней весной: сверкающие капли на голых ветвях деревьев в старом парке, сверкающие сосульки на щите с фамильным гербом, над центральными воротами усадьбы, сосульки на водосточных трубах, украшенных страшными (а скорее, забавными) мордочками горгулий… Ее высочество принцесса Жанна-Луиза, помнится, очень боялась этих горгулий. Впрочем, ее испуг казался мне лукавым и чуточку наигранным: она уже лет с полутора была неисправимой кокеткой.
В данный момент это крохотное трехлетнее создание в беличьей шубке ковыляло по аллее парка в поместье Броун-Бовери — принц Антуан де Конде, герцог Энгиенский, выкупил его у прежнего владельца. За малышкой неотступно следили две женщины. Одна, пониже ростом и белокурая, была гувернанткой маленькой принцессы. Ее звали фрау Барбара. Вторая — темноволосая и высокая — была графиней Шарлоттой де Роан, супругой герцога и матерью девочки.
Они встретились здесь, в Бадене, в тихом городке Эттенхейме — графиня Шарлотта и герцог Энгиенский. Человек, которому я служил верой и правдой много лет, и надеялся прослужить еще. И, клянусь, он ни разу не бывал со мной груб или несправедлив.
В молодости он был превосходным фехтовальщиком и неутомимым путешественником: наверное, тяга к перемене мест изрядно прибавила седых волос его отцу, Мишелю-Жозефу. Старший герцог тоже был добр ко мне. И всякий раз, провожая сына в очередное путешествие, подзывал меня и говорил, глядя в сторону, чтобы скрыть волнение:
— Присматривай за ним, Анри. Надеюсь, ты не дашь этому шалопаю впутаться в какую-нибудь авантюру… Ну, или, по крайней мере, в очень большую авантюру.
Во время одного из таких путешествий, в графстве Фуа, я повстречал свою будущую жену Франсуазу. Дело, помнится, началось дракой в придорожном трактире, где на нас напала шайка разбойников. Один из бандитов, здоровенный и сильный, как корабельный боцман, уже занес над герцогом саблю — тот сидел за столом и не успевал защититься, но я в последний момент отклонил удар противника своей шпагой, и чужой клинок, направленный герцогу в сердце, только расцарапал ему плечо. Разъяренный неудачей, бандит развернулся ко мне, но его высочество принц очень вовремя подоспел на помощь. Не то, как знать — возможно, я так и остался бы лежать там, в трактире, среди горы битой посуды…
— Вы спасли мне жизнь, ваше высочество, — сказал я, отводя взгляд от мертвого бандита — клинок герцога насквозь пробил ему горло.
— Напротив, Анри, напротив, — проговорил герцог, посмотрел на свое окровавленное плечо и вдруг потерял сознание. Я еле успел подхватить его на руки.
Доктор, которого вызвал перепуганный трактирщик, перевязал принцу рану и уложил его в постель в своем доме. Доктора звали месье Торнамболь, его жена умерла несколько лет назад от чахотки, и с тех пор он жил вдвоем с дочерью Франсуазой.
Я помню, как вошел в комнату, где лежал герцог, и увидел девушку, сидевшую в изголовье кровати. Оба молчали: принц то ли спал, то ли опять пребывал в забытьи, а девушка…
Наверное, я выдал себя неосторожным движением, и девушка обернулась. Ее глаза и волосы были одинакового бронзового оттенка — большая редкость для здешних мест. А улыбка… Улыбка вдруг заставила меня покраснеть и ощутить сухость во рту.
— Здравствуйте, сударь, — учтиво сказала девушка.
Я молча кивнул в ответ, сознавая, что выгляжу круглым идиотом.
— Вы, вероятно…
— Анри Тюмирье, — спохватившись, сказал я. — Слуга его высочества герцога. А вы…
— Франсуаза, дочь лекаря, — представилась она без капли жеманства.
Больной что-то пробормотал во сне. Франсуаза ласково произнесла «Т-ш-ш» и поправила на груди герцога одеяло. Надо было видеть, с какой нежностью она это проделала — черт возьми, я полжизни бы отдал, лишь бы очутиться на месте своего господина под тем одеялом… И дело было вовсе не в моей преданности, хотя и она не знала границ…
— Он поправится, — сказала девушка. — Смотрите, он уже дышит ровнее. Через несколько дней ему станет лучше.
Потом она пожелала мне спокойной ночи и удалилась, оставив меня сидеть возле принца.
