Антон Чижъ - Камуфлет
Подобные дознания были проведены на Ириновском, Царскосельском и Сестрорецком вокзалах. Означенная дама на указанных вокзалах замечена не была.
Покорнейше прошу Ваше Высокоблагородие принять уверение в совершенном моем почтении и искренной преданности.
Подпись: А. Курочкин.Августа 6 дня, года 1905, около десяти вечера, прохладно
На Малой Конюшенной улице
Голодный и усталый, вернулся он в десятом часу. Беглого осмотра дверного замка хватило, чтобы увериться: его не касались отмычка или другой ключ. А запах родного жилища уже в коридоре подтвердил: посторонний сюда не ступал. Все же, не снимая запыленного пиджака, Ванзаров учинил в квартире строжайший обыск. Каждый закоулок подвергся тщательному досмотру. На всякий случай залез даже туда, где не ступала нога культурного человека со дня переезда, а именно — в кладовую. Запасы муки, сахара, гречи и еще какие-то пудовые мешки, задвинутые вовсе непонятной рухлядью, мирно покрывала трехмесячная пыль, отмечая дату последнего посещения Глафиры.
Надежда найти сверток с кровавыми конечностями таяла на глазах. Последнее убежище преступных улик — кухонный шкафчик — покойно дремал, набив брюхо медными кастрюлями.
Вывод: если неизвестная дама, похожая на Софью Петровну, или она сама проникла в квартиру каким-то немыслимым образом, то явно ничего не взяла. И ничего не оставила.
Все тот же вопрос: для чего приезжала?
Непривычная тишина окутала дом. В детской не прыгали дочки, Глафира не гремела на кухне, пианино молчало, тоскуя о пальчиках хозяйки. Лишь бой часов в гостиной уверял, что здесь «живут-тут-тут». Одиночество можно слышать.
Требовалось заняться делом. Переодевшись в любимый, но малость потертый, персидский халат, в котором коллежский советник смахивал карикатурой на Ноздрева, он распахнул окно в кабинете и расположился за рабочим столом.
На сукно легла добыча трудного дня: подметное письмо, записка из сундука и уголовный романчик. Не было еще одного важного предмета — снимка князя Одоленского, но он присутствовал как бы незримо.
Вещицы сами собой расположились около портрета, оправленного стальной рамкой: профессор Серебряков с дамами улыбается. Дарственная надпись другому лицу, не Ванзарову, уверяла в искреннем почтении дарителя. Фотография пришла по почте еще весной из Берлина от неизвестного адреса. Все эти месяцы хранилась трепетно и всегда держалась на виду. Снимок призван был напоминать важную истину: случайностей не бывает. За эту науку заплачена хорошая цена уже раз, а второму не бывать. Дарственная фотография предостерегала, но не могла ответить на главный вопрос: куда ведет случайность?
Нынче случайностей набралось уже полные короба.
Начать с романчика. Трясясь в прокуренном вагоне второго класса, ибо в первом мест не осталось, он ознакомился с книжонкой. И готов был вызвать автора на дуэль. Такой околесицы наплести о фигуре и привычках чиновника сыскной полиции, такую напраслину возвести, что только пуля-дура могла бы решить: есть правда на земле, а может быть, и выше? Очень не понравился Ванзарову литературный портрет в части супружеских склок, а также возведение в глупейший чин «чиновника особых поручений», но особо: навязчивое обзывание «сыщиком». Сыщики в Англии, а г-н Ванзаров — чиновник сыскной полиции, понимать следует, о чем пишешь. Но куда больше тревожила осведомленность автора о секретном деле сомы. Такое мог написать только непосредственный участник событий. Или тот, кому подробно изложили в деталях. Не менее странно, как такое могла пропустить цензура в печать. Адрес типографии, совпадавший с адресом Министерства внутренних дел, выглядел просто издевкой. Для чего эта случайность?
Далее — письмо. Как ни печально, украшение на лбу, видимо, и впрямь красуется. Но зачем в него ткнули именно сегодня, когда возникло подозрение об участии Софьи Петровны в убийстве, закрепленное инициалами «С.П.В.». Зачем эти случайности?
А другие персоны таинственного списка? Буквы «П.А.О.» более чем прямо указывают на князя. Значит ли, что в среде неизвестных содалов Одоленского зовут — «Менелай»? Допустимо. Но зачем ему возить труп в драгоценном ковчежце, да еще прятать записку со своим именем? Идиотом князь не выглядит.
А «Первая кровь»? Название общества именующих себя содалами? Намек или прямое указание? В подобных ковчежцах самое драгоценное часто прятали в секретных нишах, чтобы случайные воры не нашли сокровище. Значит, список не предполагалось видеть никому, кроме избранных? Ведь содалы — не только «друзья», но и посвященные в религиозные мистерии. Как быть с этим?
Тайный список, как и письмо, напечатан на пишущей машинке — механизме редком и дорогом. Не нужен Лебедев, чтобы сличить под лупой буквы «а» в словах «содалы» и «бесподобна», буквы «о» в «Диомед» и «поздравить», также буквы «В», «П», «н», «л», «я». Совершенно очевидно: машинка одна и та же. Вон, на буквице «а» характерный скол виднеется. Куда ведет цепочка этих случайностей? К «чурке»? Или князю Одоленскому? А с какого боку относится задание Ягужинского?
И все же случайности — отличный хворост. Они разожгли надежду: в этот раз след ведет на крупного зверя. В болоте сыскной текучки приходиться ловить мелочь да сволочь, а тут — дай Бог не спугнуть — намечается что-то крупное. Уж нюх его не подводил.
Какое служебное счастье у помощника начальника сыска? Да никакого. Серые будни, очередной орден, следующий чин. Ну, получит Анну 1-й степени, ну Владимира — 2-й, ну, станет тайным советником. Но вице-директором департамента не быть: всяк сверчок знай свой шесток. На шесток Ванзаров прыгнул. А дальше некуда. И остается ждать, что явиться некто, кто дерзнет на такое, что и преступлением назвать нельзя, а просто искусством. Вот схватиться с эдаким талантом — истинное счастье.
Родион Георгиевич сидел за столом, держа лупу и грозно хмурясь. В этом положении удивительно напоминал он портрет Наполеона. А радостное нетерпение пробирало легким ознобцем: в разрозненных уликах кое-что почудилось. Пока — смутно.
Увеличительное стекло притомило зрение. Ванзаров поднялся от стола и, ощущая искры приятной тревоги, выглянул в окно. Ночной воздух, прохладный, но летний, наполнял каждый вздох счастьем, не понятным легионам размеренных чиновников. Улица дремала в бликах газовых фонарей, тиха и пустынна. Лишь на противоположной стороне маячила одинокая фигура.
Родион Георгиевич присмотрелся и без труда опознал по повадкам филера. Лица его рассмотреть не смог, но был совершенно уверен, что соглядатай интересуется им.
Августа 7 дня, лета 1905, восемь утра, +20 °C
Особняк князя Одоленского в Коломенской части С.-Петербурга
Еще бы! Этакое сокровище! Каждая петербургская маменька мечтала сцапать. Представьте: дома в Петербурге и Москве — раз, годового дохода чистыми сто тысяч и более — вот вам два, имения в Воронежской и Саратовской губерниях — это три, да и по мелочи накоплено. И что приятно — родни никакой. Просто клад, а не князь. Только в руки не давался.
Как назло, вел он жизнь веселую, но деньгами сорил, чтоб поддержать в глазах общества полагаемый статус. Вообще же гордился модным словом «спорт-мэн», занимался выездкой в манеже Офицерского корпуса, весь год принимал ледяные ванны, пил не более бокала вина за обедом, а табак презирал. К тридцати годам Одоленский обладал телом греческого бога с крепостью мышц мраморного Давида: на спор вязал кочергу в узел.
Павел Александрович держался англофилом, вышколив прислугу. Ровно к восьми утра на кухне дымился кофейник, скворчала яичница с беконом, а из Филипповской лавки доставлялись свежайшие булочки. Чугунная ванна, модная и редкая игрушка петербургских домов, уж полнилась ледяной водой, слуга ожидал подать нагретое полотенце.
Однако пробило четверть восьмого.
Лакей Бирюкин проверил настенные часы карманным хронометром: разница составляла не более минуты.
Случилось невероятное!
Князь не опаздывал к утренней процедуре никогда. Ни на секунду. За зимой могло случиться лето, но Павел Александрович строго держался заведенного порядка. Даже загульная ночь и поздняя постель не стали причиной, чтобы он пропустил восьмой удар часов.
Нарушение казалось столь святотатственным, что Бирюкин растерялся, потому что на такой случай прямых инструкций не имелось. А самовольничать приучен не был.
Прошло еще минут десять.
Одоленский уж должен выходить из ванной, растертый и причесанный, а их светлость еще не изволила и носа сунуть.
Терпение кончилось. Изрядно струхнув, Бирюкин направился к спальне хозяина. Прежде чем, самолично постучать в дверь, дюжий парень под два аршина с вершками, мелко перекрестился и приник ухом к замочной скважине. Он услыхал лишь свист, который будит в ушном нерве абсолютная тишина. Лакей собрался с духом и ткнул костяшками в дверную панель…
