Бес в серебряной ловушке - Ягольницер Нина
…Лавочник уже торговался у заднего крыльца со складским приказчиком, а Росанна хлопотала за прилавком. Но разговор с отцом не шел у нее из головы. Быть может, ей и правда попросту не хватает в жизни тайн?.. Однако Росанна знала, что едва ли последует благоразумным отцовским наставлениям.
Обратно в тратторию Пеппо несся словно на крыльях. От недавней апатии не осталось и следа. Письмо могло содержать самые безотрадные вести, но одно теперь стало бесспорно: Годелот жив.
Взбегая по лестнице, Пеппо издали заслышал возню, и тут же навстречу порхнул знакомый голос:
– Риччо, ты где в такую жару ошиваешься? Я тебя заждался.
Тетивщик улыбнулся, вынимая ключ:
– Здорово, приятель. Случилось чего?
Сидевший на полу у двери Алонсо поднялся на ноги:
– Нет, поболтать охота, все одно свободный часок, заодно и с работой тебе могу подсобить.
Пеппо отпер дверь и впустил слугу.
– Подсобить, говоришь? – усмехнулся он. – Это можно, если не шутишь…
Через несколько минут Алонсо уже деловито устраивался за столом, слегка испуганный возложенной на него важной миссией.
– Только это… Риччо, сам знаешь, я читать не силен, – проговорил он не без смущения. Но Пеппо кивнул и придвинул к мальчику миску с песком:
– И не надо. Буквы мне называй – а в слова я их сам увяжу. Если какую-то не упомнишь – на песке мне ее нарисуй, я разберусь.
Алонсо развернул лист и сосредоточенно засопел. Потом откашлялся и начал:
– П. Е. П. П. О. Д. Р. У. Г.
…Это было непростое предприятие. Но тетивщик терпеливо нанизывал буквы на мысленные нити, запоминая фразу за фразой. Полчаса спустя письмо Годелота было прочитано. Оно гласило:
«Пеппо, друг. Не знаю, что и писать. Столько сказать надо, листа не хватит. Слушай, брат, и запоминай.
Первым долгом: твой офицер со шрамами на губах – это мой командир полковник Орсо. Он ищет тебя и не сводит с меня глаз, все ждет, когда я его к тебе притащу. Будь осторожен: он хитер, умен и везде имеет шпионов.
Но он не один. За тобой есть еще один охотник – доминиканский монах по имени Руджеро, настоящий змей в рясе. Он тоже приметный, у него глаза разного цвета. Этот монах все знает о семье Кампано и, похоже, хорошо знал покойного пастора Альбинони. Он искал у меня что-то небольшое, ранее принадлежавшее пастору. Вот я и подумал – не ладанку ли ту самую. Больше, ей-богу, нечего.
Это тоже не все. Я служу в Сан-Марко в доме герцогини Фонци. О ней я ничего пока не знаю, кроме того, что она неизлечимо больна. У синьоры есть врач – доктор Бениньо, очень достойный человек. Но в бумагах этого врача я случайно нашел твой портрет. Замешан ли врач – не знаю, но постараюсь выяснить.
Я ни беса не понимаю. Нам необходимо встретиться. Мне очень недостает тебя, дружище. Будь настороже. Ответ жду в том же тайнике. Л.»
Марцино давно не помнил, когда ночной караул казался ему таким безмятежным. Долги были уплачены, а с ними исчез и тяжкий камень тревоги, так долго висевший на шее.
Сегодня он пришел к Катерине с этой радостной вестью и подарками для дочери. У него было всего два часа – но эти краткие сто двадцать минут сейчас грели душу, словно теплые бока глиняной миски с похлебкой в лютый зимний день. Он так давно не видел в глазах Катерины этого тихого обожания… И сегодня он упивался ее нежностью, доверием, с каким она прижалась лбом к его плечу, будто он рыцарь, вернувшийся с войны в родной замок.
Дочурка что-то по-младенчески ворковала, перебирая пальчиками шнуры на его камзоле и восторженно осыпая платьице пряничными крошками. И Марцино впервые почувствовал, что ему до смерти хочется бросить службу ко всем чертям, жениться наконец на этой хрупкой черноглазой женщине и каждый день вот так же обирать крошки с оборок детского платьица и слышать, как хлопотливо пыхтит в очаге начищенный медный котелок.
…Марцино вздохнул и перехватил ложу мушкета. Тихая ночь была облачной, в переулке стояла почти чернильная тьма, рассеиваемая лишь двумя фонарями у противоположных концов переулка.
Все это чудесно. Только чем ему заняться, чтоб прокормить семью? Он всю жизнь был солдатом и ничего иного не умеет.
Поднялся легкий ветер, и фонарь справа по переулку легкомысленно закачался, то и дело мигая. Близился рассвет, и масло в фонаре было на исходе. Недавно пробило полчетвертого, самая тьма… Фонарь еще немного помигал и погас. Не беда, уже минут через сорок серые мазки зари окаймят крыши, а с лагуны повеет зябким бризом, несущим еле слышный звон якорных цепей.
Справа из темноты послышалась размеренная поступь – Карл обходил особняк. И чего ему неймется? Всего десять минут, как он прошагал мимо, сонно кивнув Марцино и вовсе не выказывая склонности к спешке. Нашел когда вприпрыжку бегать. Шаги приблизились, и часовой лениво проговорил, не поворачивая головы:
– Эй! Капитан Ромоло, что ль, на крыльце сидит, что ты так прытко по кругу носишься?
Карл не ответил, но Марцино не обиделся. Слишком хорошо было на душе, даже извечное его самолюбие, всегда готовое оскорбиться, сейчас сладко дремало в пуховиках недавнего счастья. Шаги меж тем приблизились вплотную, замедляясь, и солдат уже хотел обернуться, чтоб метнуть в зануду-однополчанина какую-нибудь беззлобную колкость. Он уже придумал подходящую остроту и губы тронула усмешка, когда горло вдруг охватила невидимая сильная рука. Тусклый свет фонаря искрой чиркнул по узкому клинку, и Марцино с булькающим хрипом повалился наземь, конвульсивно содрогаясь. Грохнул упавший мушкет, черная лужа расплылась по камням мостовой, а переулок уже был пуст.
Глава 35
Фонарь над бездной
Годелоту снилась какая-то отвратительная тягостная дребедень. Он метался на узкой койке и что-то отрывисто шептал, бессознательно теребя на груди рубашку, словно ему не хватало воздуха. И, когда в дверь раздались два громких удара и команда «Подъем!», шотландец взметнулся с постели, тяжело переводя дыхание и все еще балансируя на хрупкой грани сна и пробуждения.
Встряхнув головой и отерев ладонями влажное лицо, Годелот огляделся. Окно было затянуто непроглядной тьмой. Еще ночь… Почему уже командуют подъем? Но рассуждать солдату не по чинам, и руки уже торопливо расправляли сложенную у койки одежду.
Пять минут спустя, наскоро застегивая верхние пуговицы дублета, шотландец уже несся во внутренний двор на построение. Там клокотал рокот взволнованных голосов: произошло что-то из ряда вон выходящее, и Годелот инстинктивно ощутил, что вести дурны.
Еще десять минут спустя, стоя в строю перед мрачным капитаном Ромоло, шотландец чувствовал, как по спине течет ледяной пот. Полчаса назад рядовой Марцино, несший караул в переулке, был найден прямо у парадной двери особняка с перерезанным горлом. Карл, обходивший периметр и обнаруживший тело, не видел ни души. Клименте на крыше услышал только глухой стук, когда убитый выронил мушкет, но ничего со своего поста не разглядел. Сейчас его допрашивал полковник Орсо. Карл, уже вырвавшийся из командирского кабинета и тоже стоящий в строю, был бледен так, что выделялся в свете факелов неестественным желтым цветом. Губы его были стиснуты прямой узкой чертой, и Годелот подозревал, что они заметно дрожали.
Ромоло же, кратко изложив суть дела, обвел строй тяжелым взглядом.
– Господа, – сухо произнес он, – произошло немыслимое и недопустимое злодеяние. И его нельзя оставить безнаказанным. Я взываю к вашей воинской чести и человеческой порядочности. Ни один, кто может хоть что-то сказать о возможных причинах смерти Никколо Марцино, не вправе молчать. Полковник Орсо готов принять любого из вас в любой час и с любыми сведениями. Погребение состоится завтра после рассвета. Все свободны.
Солдаты расходились молча. Марцино не был здесь ничьим любимцем, но в такие минуты меркнут все недавние склоки. И его внезапная, таинственная, беззвучно подкравшаяся смерть потрясла этих не слишком чувствительных людей. Карл, все еще мертвенно-бледный и комкающий край камзола, обронил, что убитый Марцино улыбался…
