Юлиан Семенов - Горение. Книга 1
— Мы ограничим права бюрократии. Это в наших силах.
— Кирилл, мы не сговоримся с вами.
— Значит, раньше, когда бежали из Сибири, могли сговариваться, а сейчас, когда набираете силу, не сможем?
— Силу набираем не только мы — вы тоже. В этом — суть. Происходит поляризация сил, Кирилл, и это — логично, это развитие, против этого мы с вами бессильны.
— Не делайте из прогресса фетиша, Феликс. Прогресс идет постольку, поскольку в его поступательность вкладывают старание все люди.
— Верно. Но за это старание вы получаете сто тысяч рублей в месяц, а рабочий — двадцать пять.
До начала операции оставалось полтора часа.
«Я должен уйти, — подумал Дзержинский. — Мне надо быть очень спокойным на Тамке. А я начинаю сердиться. Лучше доспорить потом. А доспорить придется, иначе это нечестно будет. Николаев прав: когда было плохо — говорил, а сейчас — небрежение к доводам».
— Вы торопитесь? — спросил Николаев. — Я сказал Джону, чтобы он накрыл стол к шести.
— К восьми. А еще лучше к девяти.
— У вас в шесть «аппойнтмент»?
Дзержинский вдруг рассмеялся — напряжение сразу снялось.
— «Аппойнтмент», — повторил он, — да, действительно, встреча, только — в отличие от американского «аппойнтмента» — заранее не обговоренная… Как Джон Иванович?
— А что ему? Ему лучше, чем нам с вами. Американец… Он, между прочим, заражен вашими идеями… Я, знаете, глядя на него, американских философов вспоминаю. Они — занятны. Они верно утверждают, что если два человека придерживаются различных, во внешнем выражении, убеждений, но согласны на их основе действовать одинаковым образом, то нет никакой практически разницы в их позициях. Неужели мы с вами не можем так же, на основе переговоров, на основе эволюции, жить вместе, дружно жить?
— Это вы Пирса цитировали? Коли вы о нем, Кирилл, то не получится у нас вместе. Изначально не получится. Он интересен, Пирс, слов нет, не до конца еще проанализирован. «Человек — узелок привычек» — это занятно. Я помню Пирса, я в тюрьме его конспектировал, правда, во французском переводе. Он занятен, спору нет, особенно главное в нем: человеческое состояние определяется сомнением и верой; единственный мост между этими первоосновами — мышление. По Пирсу, мышление необходимо лишь для того, чтобы переступить грань сомнения и очутиться в области веры, открывающей путь к действию. В Америке его постулатами можно объединить группу организаторов, но ведь у них они есть, а у нас
— нет! У нас организатор — значит владелец, у них — тот, кто отлаживает улучшение производства паровозов. Это новое в мире капитала, это пока у них только. И потом Пирсова формулировка истины, как всеобщего принудительного верования — не может быть принята нами, казарменно это, при внешнем демократизме подводов читателя к такому заключению. Не пройдет у нас Пирс, дорогой Кирилл, не ставьте на него. Хочу задать вам вопрос. Важный. Можно?
— Все можно, — ответил Николаев, чувствуя усталость — Дзержинский своей холодной логикой вел за собою, и не было сил отбросить его доводы, доказательно их разбить или — что более всего Николаев любил — высмеять.
— Вы сказали вашим коллегам по Московскому комитету, что помогали нам деньгами?
— Нет. Какое это имеет значение? — удивился Николаев.
— Огромное. Вас заподозрят в неискренности. Скажите.
— Скажу, — задумчиво согласился Николаев.
— Второе. Это уже нас касается — так что вольны не отвечать. Будете просить у правительства помощи против бастующих?
— Если миром не договоримся — придется.
— Разрешите стрелять в рабочих?
— Нет.
— Так не бывает. Если солдаты вызваны, они должны «навести порядок». Рабочие не пустят их на фабрику миром. На фабрику можно будет войти только после обстрела.
— Значит, миром не хотите?
— Хотим.
— Ну и давайте, Феликс! Я ж за этим приехал! Выборы в думу на носу!
— Сколько ваших может пройти в думу?
— Человек сто — убежден.
Дзержинский поднялся.
— А наших? — спросил он. — Десять? Сто — от десяти тысяч и десять от ста миллионов? Хотим миром, Кирилл, — повторил он. — Но разве ж это мир?
… Не доходя двух кварталов до Тамки, Дзержинский встретил Пилипченко — он был определен инструктором по обращению с оружием.
— Все в сборе? — тихо спросил Дзержинский.
— Да, товарищ Юзеф. Вот ваш наган и две бомбы. Кольцо знаете как срывать?
— Знаю. Только мне бомбы не нужны, — Дзержинский неумело сунул наган в карман пальто. — Сколько «архангелов» пришло?
— Девяносто семь человек насчитали. Яцек с Вацлавом были у них, под дворников нарядились, с бляхами.
— Ну и что?
— Речи говорят.
— Пьяных много?
— Все пьяные. Коли страх, так чем его затушить, как не водкой?
— Хорошо вооружены?
— Наганы и кастеты.
— Бомбы есть?
— Есть. Но они их боятся. Они больше привычные кастетами бить.
— Уншлихт с третьей дружиной?
— Да. Ганецкий — со второй, Красный — в резерве, с ним еще десять человек.
— Передашь Уншлихту и Ганецкому — когда я открою калитку особняка и выстрелю — пусть сразу же врываются следом за мной.
— Ганецкий не велел пускать. Он мне велел охранять вас.
— А командовать мною он вам не велел?
— Это — нет.
— Ну и ладно. Идите.
Пилипченко повернулся по-солдатски, через левое плечо, но Дзержинский остановил его смущенно:
— Ну-ка, покажите мне, как с этим проклятым наганом обращаться?
— Значит, так, — ответил Пилипченко, — берешь боевое оружие в правую руку, оттягиваешь большим пальцем курок, проверяешь усики захлопа барабана — вот эти, видишь? Все. Теперь оружие готово к бою.
Варшава — Краков — Берлин — Москва 1976 г.
Note1
»Офицер» — одна из кличек прапорщика В. Антонова-Овсеенко, руководителя Военно-революционной организации русских социал-демократов
Note2
Антон — конспиративное обозначение типографии СДКПиЛ
