Джулиан Барнс - Артур и Джордж
Джордж
«Извинение» Джорджа в газете открывает перед священником новый путь расследования. Он навещает Уильяма Брукса, местного торговца скобяными товарами, отца Фредерика Брукса, якобы соподписанца Джорджа. Торговец, низенький толстячок в зеленом фартуке, уводит Сапурджи в кладовую, увешанную швабрами, ведрами и оцинкованными лоханями. Он снимает фартук, выдвигает ящик и протягивает полдесятка обличительных писем, полученных его семьей. Написаны они на знакомых линованных листках, вырванных из тетради, но вот почерк варьируется больше.
Верхнее письмо угрожает детскими неуверенными каракулями: «Если не убежишь от черномазого я убью тебя и миссис брукс я знаю ваши имена и скажу что писал ты». Остальные написаны почерком, который, пусть измененный, выглядит более агрессивным. «Твой щенок и щенок Уинна плевали в лицо старухе на станции в Уолсолле». Пишущий требует, чтобы в компенсацию были посланы деньги в Уолсолл на почту. Следующее пришпиленное к этому письмо угрожает судебным иском, если требования не будут исполнены.
— Я полагаю, денег вы не послали.
— Само собой.
— Но полиции вы письмо показали?
— Полиции? Чего зря тратить время их и мое. Молодые ребята забавляются, верно? А как говорится в Библии: камни и дубины нам ломают спины, а от слова вреда нет никакого.
Священник не поправляет мистера Брукса касательно источника его ссылки. Кроме того, он ощущает у него полное отсутствие интереса к их разговору.
— Но вы же не просто убрали письма в ящик?
— Ну, я поспрашивал кое-где. И спросил Фреда, не знает ли он чего.
— А кто такой этот мистер Уинн?
Уинн оказывается суконщиком, который живет дальше по железной дороге в Блоксуиче. У него есть сын, который учится в уолсоллской школе вместе с сыном Брукса. Каждое утро они встречаются в поезде и обычно возвращаются вместе. Некоторое время назад — Брукс не уточняет, когда именно, — сын Уинна и Фред разбили окно в вагоне. Оба поклялись, что разбил его мальчик по фамилии Спек, а потом железнодорожное начальство решило не подавать в суд. Случилось это за несколько недель до того, как пришло первое письмо. Быть может, тут была какая-то связь. Быть может, нет.
Теперь священник понимает отсутствие у Брукса всякого интереса к делу. Нет, торговец скобяным товаром не знает, кто такой Спек. Нет, мистер Уинн никаких писем не получал. Нет, сын Уинна и сын Брукса с Джорджем не дружат. В последнем вряд ли есть что-то неожиданное.
Сапурджи перед ужином рассказывает Джорджу про этот разговор и добавляет, что это его подбодрило.
— Почему это вас подбодрило, отец?
— Чем больше людей оказывается замешано, тем вероятнее, что негодяй будет обличен. Чем больше людей он преследует, тем вероятнее, что он допустит ошибку. Ты что-нибудь знаешь про этого мальчика? Про Спека?
— Спек? Нет, я его не знаю. — Джордж качает головой.
— И преследование Бруксов подбодрило меня еще в одном отношении. Оно доказывает, что тут не просто расовое предубеждение.
— Разве это хорошо, отец? Если вас ненавидят не по единственной причине?
Сапурджи улыбается про себя. Эти вспышки интеллекта у кроткого мальчика, который так часто замыкается в себе, всегда его радуют.
— Я повторю еще раз, из тебя выйдет прекрасный юрист, Джордж! — Но еще произнося эти слова, он вспоминает строчку из письма, которое не показывал сыну. «Году не пройдет, как твой сынок будет либо на кладбище, либо опозорен на всю жизнь».
— Джордж, — говорит он, — есть дата, которую я хотел бы, чтобы ты запомнил. Шестое июля тысяча восемьсот девяносто второго года. Всего два года назад. В этот день мистер Дадабхой Наороджи был избран в Парламент от лондонского округа Финсбери-Центральный.
— Да, отец.
— Мистер Наороджи много лет был профессором гуджаратского языка в Лондонском университете. Я недолго с ним переписывался и с гордостью скажу, что он с похвалой отозвался о моей «Грамматике гуджаратского языка».
— Да, отец. — Джордж не раз видел, как письмо профессора извлекалось на свет.
— Его избрание было достойнейшим завершением недостойнейшего инцидента. Премьер-министр лорд Солсбери сказал, что чернокожие не должны и не будут избираться в Парламент. За это ему сделала выговор сама королева. И тогда избиратели Финсбери всего два года назад решили, что согласны с королевой Викторией, а не с лордом Солсбери.
— Но я не парс, отец. — В голове Джорджа вновь возникают слова: центр Англии, бьющееся сердце Империи, струящаяся кровь — англиканская церковь. Он англичанин, он изучает в колледже законы Англии, и в один прекрасный день, даст Бог, он вступит в брак согласно ритуалам и обрядам англиканской церкви. Вот чему родители учили его с самого начала.
— Джордж, это правда. Ты англичанин. Но другие могут не всегда полностью с этим соглашаться. Тут, где мы живем…
— В центре Англии, — отзывается Джордж, совсем как тогда в спальне.
— В центре Англии, да, где мы находимся и где я священствую почти двадцать лет, но этот центр Англии — несмотря на то, что все Божьи творения равно благословлены, — все еще несколько отсталый, Джордж. И более того, Джордж, тебе выпадет встречать отсталых людей там, где ты меньше всего будешь ожидать встречи с ними. Они существуют и в слоях общества, от которых можно было бы ожидать лучшего. Но если мистер Наороджи смог стать университетским профессором и членом Парламента, значит, Джордж, ты можешь стать и станешь юристом и уважаемым членом общества. А если случатся несправедливости, если случится что-то дурное, тогда тебе следует вспомнить дату — шестое июля тысяча восемьсот девяносто второго года.
Джордж некоторое время обдумывает это, а затем повторяет негромко, но твердо:
— Но я не парс, отец. Это то, чему вы и мама научили меня.
— Помни дату, Джордж, помни дату.
Артур
Артур начал писать более профессионально. По мере того как он наращивал литературную мускулатуру, его рассказы вырастали в романы, и действие лучших из них, естественно, помещалось в героическом четырнадцатом веке. Каждая страница очередного опуса, разумеется, прочитывалась Туи вслух после ужина, а завершенный текст отсылался Мам для редакторских замечаний. Артур, кроме того, обзавелся секретарем и чтецом: Альфред Вуд, учитель портсмутской школы, компетентный, тактично сдержанный человек с честным лицом фармацевта, а к тому же спортсмен в чем угодно и с весьма недурным ударом в крикете.
Однако средства к жизни Артуру все еще пока давала медицина. А если он хотел преуспеть в своей профессии, настало время для специализации. Он во всех аспектах своей жизни всегда гордился тщательным анализом вариантов, а потому не потребовалось голоса духа или подпрыгнувшего в воздух столика, чтобы указать его будущую специальность — офтальмолог. Не в его натуре было ходить вокруг да около или отступать, и он сразу определил, где лучше всего стажироваться.
— Вена? — повторила Туи с недоумением, потому что она никогда еще не покидала Англии. Был ноябрь, приближалась зима; малютка Мэри начинала ходить, если ее держали за пояс. — Когда мы уедем?
— Немедленно, — ответил Артур.
И Туи — умница! — просто отложила рукоделие.
— Значит, мне надо поторопиться.
Они продали практику, оставили Мэри с миссис Хокинс и отбыли в Вену на шесть месяцев. Артур записался на курс глазных лекций в Кракенхаузе, но быстро обнаружил, что немецкий, выученный во время прогулок между двумя австрийскими школьниками, чья фразеология чаще была плебейской, не слишком годится для стремительных наставлений, уснащенных специальной терминологией. Впрочем, австрийская зима обеспечивала прекрасное катание на коньках, а Вена — превосходные пирожные; Артур даже состряпал короткий роман «Проделки Раффлса Хоу», который оплатил их венские расходы. Однако два месяца спустя он высказал мнение, что специализироваться ему, пожалуй, лучше в Лондоне. Туи откликнулась на это изменение в планах с обычной своей покладистостью и энергией. Они вернулись через Париж, где Артур умудрился несколько дней постажироваться у Лендолта.
Таким образом, получив возможность указывать, что он прошел стажировку в двух странах, Артур открыл приемную на Девоншир-плейс, был принят в члены Офтальмологического общества и начал ждать пациентов. Он также надеялся получать работу от светил профессии, которые часто были слишком заняты, чтобы самим заниматься определением рефракций. Некоторые считали это неблагодарной тратой времени, однако Артур полагал себя компетентным в этой области и твердо рассчитывал на наплыв работы в самом ближайшем будущем.
Приемная на Девоншир-плейс состояла из комнаты для ожидания и консультационного кабинета. Однако несколько недель спустя он уже начал пошучивать, что это просто две комнаты для ожидания и что ожиданием занимается он, Артур. Не терпя безделия, он садился за стол и писал. Теперь он поднаторел в литературной игре и обратился к одному из нынешних ее прельщений — журнальной беллетристике. Артур любил решать задачи, а задача была следующей: журналы печатали два рода прозы: либо произведения с продолжениями, которые приковывали интерес читателей из недели в неделю, из месяца в месяц, либо самостоятельные однономерные рассказы. Беда рассказов заключалась в том, что чаще они не предлагали вам материала, чтобы хорошенько вгрызться. Беда продолжений заключалась в том, что стоило пропустить номер, и вы теряли нить интриги. Приложив свой практичный ум к решению этой задачи, Артур представил себе объединение достоинств этих двух жанров: серию рассказов, каждый законченный, однако со сквозными персонажами, уже завоевавшими читательские симпатии или неодобрение.
