Иван Любенко - Тень Азраила
Автомобиль остановился прямо перед иностранной надписью «Cafй». Драгоман решил купить газету, а Клим Пантелеевич вошел внутрь. Дверной колокольчик известил хозяина о появлении гостей. Тотчас же, будто джинн из лампы, вырос официант. Поклонившись и приложив руки к груди, он провещал:
– Хош амедид, ага! Мияд, бефармаид, ага![64]
Клим Пантелеевич кивнул и уселся за столик у открытого окна, выходящего на проспект. Не дожидаясь Байкова, он заказал два шербета, две порции мороженого и два вида палудэ[65]: из дыни и яблочное. Вскоре появился переводчик со свежей газетой «Недват» за одиннадцатое июля. Из ее передовицы следовало, что вчера Австро-Венгрия предъявила Сербии ноту с требованием выполнить десять явно неприемлемых пунктов.
– Это значит, что кризис перерастает в войну? – спросил драгоман.
– Думаю, да.
– И когда же она начнется?
– Если учесть, что ответ должен быть дан не позднее сорока восьми часов, то, скорее всего, на следующей неделе. А по большому счету можно считать, что она уже началась.
– То есть как?
– Вы же понимаете, что сам ультиматум – проформа, некая формальность, необходимая для развязывания боевых действий.
– А я как раз собирался в отпуск. И что же теперь делать? – грустно выговорил Байков.
Как раз в этот момент подали мороженое, палудэ и шербет в мисочках. А к нему – особый шик – деревянные ложки с вырезанными изречениями восточных мудрецов.
Клим Пантелеевич взял одну из них и проговорил:
– А вот вам и ответ на вопрос, правда, не мой, а Омара Хайяма:
Жестокий небосвод мольбою не гневи,
Исчезнувших друзей обратно не зови,
Вчерашнее забудь, о завтрашнем не думай:
Сегодня ты живешь – сегодняшним живи.
– А ведь и правильно, – согласился переводчик. – Надобно дорожить каждой отведенной тебе Всевышним минутой. – Он поднес к глазам свою ложку. – А у меня вот другое рубаи:
Я в Тусе ночью был. Развалины мертвы.
Лишь где гулял павлин, мелькнула тень совы.
«Какую тайну вы, развалины, храните?»
И донеслось в ответ: «…увы…увы…увы!..»
Он лукаво улыбнулся и спросил:
– Простите, Клим Пантелеевич, но раз уж достопочтенный Гияс ад-Дин Абу-ль-Фатх Омар ибн Ибрахим Хайям Нишапури упомянул «тайну», то и я хотел бы приподнять чадру над одним мучающим меня с самого утра вопросом, если вы, конечно, не возражаете?
– Пожалуйста, Митрофан Тимофеевич.
– Благодарю. Так вот доктор Любомудров, как вы недавно изволили заметить, ошибся, приняв вас за раненого моряка, который оказался на греческом судне десяток лет назад. Однако в то же время, если помните, консул Казвинской сатрапии господин Красноцветов дал понять, что ходили слухи о вашем убийстве. И, по его словам, это случилось тоже лет десять назад (правда, вы его поправили и уточнили, что с тех пор минуло девять лет и три месяца), так?
– Допустим.
– Вот мне и кажется, что Любомудров сегодня не обознался…
Ардашев неторопливо доел мороженое, промокнул губы белоснежным платком и негромко изрек:
– Вероятно, я вас разочарую, если отвечу все той же строкой: «И донеслось в ответ: «…увы…увы…увы!..»
Драгоман вздохнул и уставился в потолок. На его лице остался отпечаток неудовольствия. Он молчал.
Когда с угощениями было покончено, затрезвонил дверной колокольчик и на пороге появилась дама в элегантной голубой шляпке, из-под которой выбивались темные локоны. Впрочем, примечателен был не столько дорогой и модный наряд – длинное, небесно-голубое платье с оборками, сколько она сама. Статная брюнетка поражала правильными чертами лица. В ее внешности не было ни малейшего изъяна: брови, словно два натянутых лука, увеличивали и без того большие глаза с длинными ресницами, а прямой, аккуратный, будто вылепленный античным скульптором нос придавал лицу черты нежной строгости; полные, точно лепестки распустившейся розы, губы невольно притягивали внимание. Ей, кажется, было не более двадцати пяти лет.
За красавицей следовал английский офицер. Главным в его облике были нафабренные, торчащие в стороны густые усы. Они уже давно вышли из моды, но еще оставались популярными у отставных военных, цирковых силачей, ну и, конечно же, у Вильгельма II. Мужчина внимательно осмотрел кафе. Очевидно, он был ревнивцем и ненавидел всю мужскую часть Персии, которая, не стесняясь, рассматривала его спутницу. Впрочем, в этом не было ничего удивительного, поскольку для многих иранцев женское лицо так же волнительно, как для тверского крестьянина ножки танцовщицы во французском кабаре. Остановив взгляд на драгомане, незнакомец приветливо кивнул. Дама улыбнулась уголками губ и лишь махнула ресницами. Вежливым поклоном ответил им и Байков. Повернувшись к Ардашеву, он прошептал трепетно:
– Не правда ли, она прекрасна?
– Спешу согласиться.
– Я буду себя чувствовать крайне неловко, если не представлю вас. Не возражаете?
– Напротив. К тому же мы и так собирались уходить.
Первым к чужому столику приблизился Байков. Почтительно раскланявшись, он трепетно поцеловал даме ручку и затем проговорил на французском длинную тираду:
– Позвольте познакомить вас с моим соотечественником. Его зовут Клим Ардашев. Он дипломат и прибыл из Петербурга совсем недавно.
Статский советник вежливо поклонился и краем глаза заметил, что незнакомка разглядывает его весьма внимательно. А переводчик между тем продолжал вещать:
– Госпожа Лиди Ренни, собственный корреспондент «Le Figaro» в Тегеране.
– Klim, – выговорила она, – как легко произносится ваше имя! И не надо ломать язык, как, например, эти ужасные: Dobrinia, Amvrosi, Sviatopolk.
Госпожа Ренни заглянула в глаза Ардашеву (что, естественно, не ускользнуло от всевидящего ока ее обожателя), а потом сказала негромко:
– Уверена, мы станем хорошими друзьями.
– Я в этом нисколько не сомневаюсь, мадам, – учтиво парировал Клим Пантелеевич.
Байков указал на ее спутника и, перейдя на английский, представил:
– Британский военный агент – капитан Вильям Фог.
– Рад знакомству.
– Взаимно. Надеюсь, у нас еще будет возможность пообщаться, – сухо выговорил офицер.
– А вы приходите завтра в клуб, там и поговорим, – предложила француженка ангельским голоском.
– А где это? – Клим Пантелеевич вопросительно посмотрел на Байкова.
– Господин Ардашев там еще ни разу не был, но я стану его проводником, – пообещал драгоман.
– Хорошо, будем вас ждать, – с милой улыбкой пропела репортерша.
– Честь имею, – попрощался статский советник и направился к выходу.
К удивлению переводчика, Ардашев, разместившись на заднем сиденье, до самого дома не проронил ни слова. Он будто совсем отрешился от окружающей действительности и рассеянно смотрел по сторонам. Лишь единожды он достал из пиджака коробочку монпансье с надписью «Георг Ландрин» и, выбрав конфетку, отправил ее в рот.
А размышлять бывшему присяжному поверенному было о чем. «Теперь совершенно очевидно, – мысленно рассуждал он, – что на второго секретаря посольства мог напасть всего один человек. По крайней мере, наличие трех ножевых поранений как раз говорит о том, что злоумышленник сумел сразу вывести из строя потерпевшего. А уже после этого он перерезал несчастному горло. Но зачем? Зачем ему это понадобилось? Какой от этого прок? На этот вопрос пока ответа нет, – заключил статский советник. – Другой немаловажный момент, который удалось выяснить сегодня: преступник мог проникнуть в дом либо через дверь, либо через окно (оно почему-то так и осталось открытым). Но тогда получается, что убийце пришлось перелазить через дувал, поскольку Рапп, уйдя на встречу с агентом, навесил снаружи замок. Или второй вариант: он заранее подобрал ключ к замку от калитки. Стало быть, в обоих случаях злодей прятался где-то за кустами и, дождавшись, пока коллежский советник войдет в дом, ворвался внутрь и напал на него. Вероятно, именно по этой причине Генрих Августович и не успел повесить на дверь бирюзовый оберег, выполнявший роль условного знака.
Расправившись с жертвой, разбойник отыскал ключ от сейфа и открыл его. А выйдя из дома, замкнул дверь и забросил подальше оба ключа. Позже в канаву он швырнул и кинжал, найденный полицией. Ладно, с орудием преступления все ясно: душегуб, боясь оставить отпечатки пальцев, кинул его в арык. А вот с третьим ключом – слишком туманно. Ведь ему было проще запереть снаружи калитку, выбросить ключ в тот же самый арык, не оставив надежды на получение дактилоскопических следов, и скрыться. Почему же он так не поступил? Может быть, ему кто-то помешал? Но тогда кто?»
Клим Пантелеевич прикрыл глаза, пытаясь сосредоточиться. Он поступал так всегда, если вдруг осознавал, что нащупал ту самую единственную ниточку, которая поможет распутать весь клубок преступления.
«Вполне логично предположить, что убийцей является европеец. И тому есть объяснение: ну какой шахсевен, авшар или думбали[66] знает о методе определения личности по узорам папиллярных линий отпечатков пальцев? Иначе зачем было выбрасывать кинжал в воду? И зира-бук, и перерезанное горло несчастного Раппа – характерный почерк магометанских фанатиков – все это направлено к одной цели: внушить следствию, что убийца – местный грабитель. Тогда становится ясно, почему преступник не стал бросать все ключи туда же, куда кинул нож. Ведь слишком явным выглядело бы его стремление уничтожить следы рук. Поэтому он решил избавиться от улик самым примитивным способом. Ему и в голову не могло прийти, что кто-то начнет обшаривать кусты с помощью магнита».
