Дмитрий Леонтьев - Собор под звездами
«Обряд» — в переводе на русский — «одежда». Так почему люди больше тянуться к обрядам, не желая заглянуть за эти «одежды», в суть?
Почему человек считает себя самого единственно верным каноном и мерилом всего? («Канон» это палка, применявшаяся строителями, что-то вроде нашего «метра», которым измеряют предметы для приведения их к единым стандартам.) Оценивая «хорошо» или «плохо» лишь априори, а то и вовсе — по своему комфорту?
Знаете ли вы, что Христос почил на кресте с молитвой, которой учила его мама? Эту молитву дети читали в древнем Израиле? Что это за молитва?
Почему Бог не создал всех людей с одинаковыми способностями, умом и силой? И почему необходимы общины в которых люди совершенно разных способностей и дарований могут помогать друг другу данными им талантами и возможностями? Почему Библия, по вразумлению Духа Святого, написана самыми разными людьми — от царя до раба, от священника до воина, от богача до нищего?
Да, я мог бы спросить вас о авантюрных головоломках и тайнах, будоражащих незрелые умы столетиями, но спрашиваю о сущности и ошибках человека. О возможностях его и страстях… Кто мы? Что можем? Для чего родились? Сложные вопросы? Если будете думать — найдете ответы. Главное — ищите…
Убрав за ушедшими слушателями воскресной школы скамейки, Иван ушел по делам, а Сергей направился было к столу, но дорогу ему преградил здоровый как дуб и столь же «одеревеневший» от выпитого бугай.
— Ты смотритель? — тяжело дыша, спросил он.
— Я, — вздохнул Сергей, прикидывая, что сейчас начнется. До начала вечерней службы оставались считанные минуты, а этот «гость» явно настроен был на нешуточный скандал. Вывести такого богатыря из собора незаметно явно не получиться. Онисин, как профессиональный боец мог бы вырубить его одним хорошим ударом… если б не находился в соборе… Приближалась явная беда…
— Тебя как зовут?
— Сергей.
— А меня — Коля… Серега! — с надрывом зарычал бугай. — Что мне делать?! Я спать не могу! Ты думаешь я пьяный?! Да! Я — пьяный! Я ведь стаканами пью, забыться пытаясь… Сегодня третий день пошел… Не сплю… потом словно в пропасть проваливаюсь, но ни отдыха… ни даже просто забыться не могу… одно и то же, одно и те же, как пластинка заезженная… Я воевал… Людей убивал… Столько лет прошло… Врачи… Что врачи?! Что они могут… А я уже не могу… Просто не могу… Для вас я тоже враг, да?! Раз воевал, убивал…
— Что ты орешь, как пароход в тумане?! — перебил его Онисин. — Видишь икону? Это — Александр Невский. Вояка был получше твоего! Однако его икона здесь висит… Потому что он людей защищал…
Здоровяк замер, переводя взгляд со смотрителя на икону.
— И случиться война, ты опять возьмешь автомат и пойдешь! — продолжал чеканить Сергей. — А если не ты, то кто?! Или ты хочешь, что б вместо тебя бабы с вилами да коромыслами на врага вышли?
— Ну… как бы…
— Это — воинский собор. Здесь молились герои! Они Отечество защищали. Женщин, детей, веру, храм этот… Да, по канону Василия Великого, солдат, проливший кровь, на три года от причастия отстраняется, но и это — часть его жертвы за людей. И солдатам этим и священники и мирные жители в ноги за их подвиги кланялись, как спасителям, своей жизни ради других не жалеющих…
Трезвеющий на глазах верзила окинул Онисина цепким взглядом:
— Ты ведь тоже служил?
— Служил.
— И здесь работаешь?
— Работаю…
Неожиданно дебошир громко зевнул и сам удивился:
— Ты смотри… И что мне делать?
— Трезвей. Приходи на исповедь к священнику, он тебе дальше все расскажет… Только обязательно приходи.
— Приду, — сказал он, повернулся и пошел к выходу, но у самых дверей обернулся: — Ты это… Спасибо…
— Не за что, — ответил Сергей, повернулся и увидел стоящих в двух шагах от него настоятеля и Ивана.
— Ну что, Иоанн Владимирович, — спросил настоятель. — Может, пора уже нашего «стажера» на полноценное дежурство переводить? С ночными дежурствами и, так сказать, утверждением в должности? Как думаешь?
— Воля ваша, — сказал Иван. — Я могу лишь рекомендовать… Но я бы рекомендовал.
— Стало быть, на том и порешим, — сказал отец Варфоломей. — Примите мои поздравления, Сергей Николаевич, теперь вы — смотритель собора….
**************************
5/18 сентября 1380 года окрестности реки Вёрде, и 8/21 сентября 1380 года — устье реки Непрядва
Осень выдалась странная: солнце еще светило ласково и щедро, а деревья уже вышили обильные красно-желтые узоры на своих кронах, словно нарядившись к прощальному празднику.
По узкой, едва заметной в траве тропинке, шел человек. Был он лет тридцати с небольшим, роста чуть выше среднего, русоволос и крепок. И осанка, и манера держатся выдавали в нем принадлежность к воинскому сословью, рода явно непростого. Странно было, что одежда на страннике не вязалась ни с его статью, ни повадками… Длинное, по щиколотку, одеяние из грубой, выбеленной солнцем ткани, с широкими рукавами и капюшоном, подошло бы скорее, монаху. А вот тяжелый, почти двухметровый посох из яблоневого ствола, больше напоминал дубинку, венчающуюся увесистым поручнем. За плечами виднелся, привязанный к могучей спине походный мешок. Впрочем, гадать на его счет было делом неблагодарным: время на Руси стояло лихое и нескончаемый поток бед давно размыл все привычные уклады. Не то что ремесленника от купца — своего от чужого не отличишь… Редкие прохожие, встречавшиеся на его долгом пути, предпочитали не гадать, а аккуратно обходить путника стороной. Он не обращал на них внимания — шел и шел, чуть пришаркивая по тропе крепко сплетенными лаптями… Тропа стала подниматься в гору, густо заросшую лесом. Странник остановился, заметив одинокую фигуру в монашеском одеянии, стоящую под ветвями кряжистого, узловатого дуба. Необычностью он не уступал приближающемуся к нему путнику, но необычность эта была иного рода. Высокий, худой, седобородый (кроме бороды и разглядеть ничего было нельзя — лицо закрывал монашеский куколь), старик стоял, чуть склонив голову и неторопливо перебирал диковинные четки из желтого, словно солнечного, камня. Если б не эти четки, его вообще можно было не заметить — так неподвижно и беззвучно стоял он, почти сливаясь темным облачением с коричневой корой дуба… И если в пришедшем чувствовались живая энергия и сила, хоть и тщательно контролируемые, но вполне очевидные, то во всем облике монаха сквозило такое умиротворение, что, казалось, он был естественной частицей и этой дубравы, и этой горы, и облаков… Пришедший остановился в нескольких шагах, поклонился и замер, не мешая молитве. Старик спрятал в широкий рукав четки и спросил глухим, давно отвыкшим от слов голосом:
— Что ты хочешь и чего ищешь, чадо?
— Господь посреди нас, — поздоровался пришедший.
— И ныне и вовеки.
— Мое имя Александр, я инок небольшого монастыря, что в Радонежском Бору, недалеко от Москвы. Ищу часовню в этих краях, что освещена святому Дмитрию Солунскому. И того инока, что живет возле нее… Преподобный Сергий, игумен нашего монастыря меня к нему послал… Имени его только не сказал…
— Знаю, кого тебе надо… Ступай за мной.
Александр поклонился, благодаря, и направился за монахом, почтительно отставая на шаг.
— Какой у тебя посох необычный, брат, — не оборачиваясь сказал монах. — Таким и медведя зашибешь, не только разбойника.
На лице Александра промелькнуло что-то вроде тени стыда или досады.
— Настоятель приказал… благословил, — еще более негодуя на себя за «военную» оговорку, неловко пояснил он. — Я давно зарёкся оружие в руки брать… Будь то нож или палка…
— Именно зарекся?
— Ну… для себя решил, — видно было, что тема эта для Александра неприятна и отвечает он лишь из вежливости, явно пересиливая себя.
— И что же ты за послушание в обители нес, если инструментом не пользовался?
— За яблоневым садом ухаживал. Там все голыми руками наловчился делать. А настоятель распорядился одну яблоньку… в этот посох переделать.
— Хм, — в голосе монаха проскользнуло что-то вроде смешинки, что было совсем уж необычно — дико было даже представить себе этого отшельника улыбающимся. — Стало быть, изменил твой игумен ее предназначение? Была яблонька а стало… Впрочем, в мире вообще предопределенности нет — на все воля Божия… Человек по одному видит, думает и предполагает, а у Господа планы иные… Стало быть, взял отец Сергий яблоньку, и… А ты как это понял?
— Я — монах, — сказал Александр. — мне оружия не надо…
— Только потому что монах? А что такое — монах?
— Посвятивший себя Богу всецело, без остатка, — твердо сказал Александр. — Мир на жажду царства небесного сменивший.
