Средневековые убийцы - Проклятый меч
Матильда де Волф — полная сварливая женщина сорока четырех лет — пребывала в подавленном настроении и за весь обед не проронила ни слова. Кухарка Мэри, обходя сзади хозяйку с винным кувшином в руках, многозначительно подмигнула Джону и красноречивой гримасой показала, что Матильда в дурном настроении. Он понял намек и старался не тревожить жену, хорошо зная по горькому опыту, что любое высказывание обернется против него, даже если речь зайдет о прекрасной весенней погоде.
Сразу после десерта, состоявшего из вареного риса с медом и курагой с юга Франции, Джон поспешил извиниться и, сославшись на срочные дела, связанные с расследованием подозрительной смерти, отправился в прихожую. Это было весьма скромное по размерам помещение возле входной двери. Обычно здесь хранились верхняя одежда и обувь. Усевшись на деревянную скамью, он начал снимать домашние туфли, и в этот момент мимо прихожей медленно прошла Мэри, направляясь на кухню, по соседству с которой располагались служебные помещения — моечная, туалет и небольшой свинарник.
— Что с ней сегодня? — спросил Джон, кивая в сторону гостиной.
Красивая черноволосая девушка двадцати лет игриво закатила глаза.
— Ее служанка Люсиль нечаянно наступила на край любимого платья госпожи и оторвала кружева. И это в тот самый момент, когда она собиралась на молитву в церковь Святого Олава! Никогда в жизни не слышала от леди таких грязных слов!
Де Волф понимающе усмехнулся и, быстро поцеловав Мэри, открыл парадную дверь. Они были любовниками, но чрезмерная подозрительность Матильды сделала их встречи практически невозможными.
— Я иду покупать Гвину новый меч, — пояснил он. — Но ты не говори ей, она терпеть его не может.
Кюре-стрит находилась неподалеку от его дома — кривой переулок на противоположной стороне Хай-стрит, упиравшийся в северную часть крепостной стены. Здесь теснилось множество жилых домов, ремесленных мастерских и магазинов. Большинство зданий были сделаны из дерева, но за последнее время здесь появились и каменные жилища. Эксетер славился производством шерсти, суконной одежды и изделиями из олова, которые продавались не только в других городах Англии, но и во Фландрии и даже на берегах Рейна. В средней части Кюре-стрит располагался большой бревенчатый дом, покрытый кирпичной черепицей, а перед ним имелось большое подворье, откуда доносился громкий стук молота по наковальне.
Гвин уже ждал его вместе с молодым клириком Томасом де Пейном, исполнявшим обязанности личного секретаря коронера. Лишенный священнического сана, этот молодой человек отличался неуемным любопытством ко всему, что имело хоть какое-то отношение к делам его господина, и к тому же страстно хотел узнать, где и как в этом городе приобретают оружие.
— Вы уверены, коронер, что действительно хотите этого? — спросил Гвин с некоторым смущением. Обладая крайне независимым характером, могучий корнуоллец не желал чувствовать себя хоть чем-то обязанным своему господину.
Де Волф дружески похлопал его по плечу с таким чувством, будто ударил по каменной стене.
— А как же ты будешь защищать меня без соответствующего оружия? — шутливо ответил он, хотя никогда не славился утонченным юмором.
Они вошли на подворье оружейника и очутились подле большого кузнечного горна. Двое мужчин в поте лица колдовали над каким-то клинком. Увидев посетителей, хозяин мастерской тут же отложил свои дела и провел гостей в дом, где находились готовые к продаже изделия. Роджер Трудог сам когда-то был солдатом и неплохо разбирался в предпочтениях своих клиентов. Он сел на деревянную скамью и взял покрытые орнаментом ножны для кинжала, но потом отложил их в сторону и вопрошающе взглянул на сэра Джона. Они знали друг друга с давних времен, а потому сразу перешли к делу. Хозяин выложил перед дорогим гостем все свои изделия, и они стали медленно осматривать товары, а юный Томас неустанно следовал за ними по пятам, удивленно разглядывая изощренное оружие — мечи, кинжалы, ножи, щиты, рыцарские латы, кольчуги, боевые топоры, копья и все такое прочее.
Вскоре стало совершенно ясно, какой именно клинок приглянулся придирчивому Гвину. Он все время возвращался к мечу в красивых кожаных ножнах, лежавшему в самом конце торговой полки. Вынимая клинок из ножен, он долго осматривал лезвие, взвешивал на руке, размахивал в воздухе, придирчиво проводил пальцами по рукояти и эфесу, а потом клал на место и шел дальше, чтобы через некоторое время снова вернуться. Де Волф исподтишка наблюдал, как огромный рыжеволосый корнуоллец делает вид, будто пристально выбирает оружие, но на самом деле в душе уже давно его выбрал. Наконец он в очередной раз подошел к мечу, рассек пару раз воздух и, тяжело вздохнув, положил на место.
— Похоже, тебе нравится именно этот меч, — высказал свое наблюдение коронер. — С гончими псами на рукояти, — добавил он, прекрасно зная, что его офицер давно и страстно любит охотничьих собак.
— Да, прекрасная работа, ничего не скажешь, — согласился с ним Гвин и снова грустно вздохнул. — И потому нет никаких сомнений, что это самый дорогой клинок.
Трудог — плотный коренастый мужчина с раздвоенной заячьей губой — решительно покачал головой:
— Как ни странно, это не так. Конечно, это самый лучший клинок в моей коллекции, но покупателям не нравится его история, поэтому я готов продать его гораздо ниже той иены, которую он заслуживает.
— А что с ним такое? — подозрительно спросил Гвин.
— Нет, с самим мечом все в порядке! — ответил хозяин. — Дело в тех людях, которым он раньше принадлежал.
И оружейник рассказал, что недавно купил этот меч у старшего сына ныне покойного сэра Генри де ла Помроя, который хотел во что бы то ни стало избавиться от вещей, некогда принадлежавших его отцу. Коронер с помощниками быстро сообразили, в чем заключалась главная проблема, поскольку отчасти сами были виноваты в появлении этой странной истории.
— Тот самый мерзавец из замка Берри Помроя! — воскликнул Гвин. — Предатель, обнаживший оружие против нашего короля, когда тот повернулся к нему спиной!
Когда Ричард Львиное Сердце возвращался из Третьего крестового похода, он был предательски захвачен в плен Леопольдом Австрийским, и пока более года находился в германском плену, его младший брат, принц Джон, попытался захватить королевский трон. Многие бароны и клирики встали на сторону де ла Помроя, однако как только в Англию пришло весьма драматическое для них известие, что «дьявол на свободе», большинство мятежников запаниковало, горько сожалея о своей измене.
Дальнейшие подробности этой истории рассказал им Томас де Пейн — самый образованный и осведомленный из них:
— Вернувшись домой, наш король тут же послал глашатая к Берри Помрою, чтобы сообщить Генри де ла Помрою, что его заговор раскрыт и он несет всю ответственность за измену. Однако де ла Помрой зарезал посланника, а потом сбежал на гору Сент-Майкл, где смотритель замка уже успел отдать Богу душу от страха, узнав, что Ричард Львиное Сердце вернулся домой!
— Я не знал даже малой части этой истории, — признался Роджер. — Ну и что же случилось с ним дальше?
— Мне это известно, поскольку Корнуолл является моей родиной! — неожиданно вмешался Гвин, так и не выпустив из рук меч. — Он приказал своему хирургу вскрыть ему вены на запястье, чтобы истечь кровью и тихо помереть, избежав тем самым более суровой кары со стороны короля.
Джон де Волф кивнул в знак согласия.
— Будем надеяться, что у его сына оказалось больше здравого ума и преданности! — проворчал он. — Уолтер, вам известно, где именно и при каких обстоятельствах де ла Помрой заполучил этот меч?
Оружейник взял у Гвина клинок, который тот неохотно выпустил из рук, вынул его из ножен и продемонстрировал присутствующим отменное качество.
— Он намного старше Помроя. Его сын рассказывал, что меч передавался из поколения в поколение и эта традиция уходит корнями в день битвы при Гастингсе, когда Вильгельм Бастард нанес сокрушительное поражение Гарольду Годвинсону.
— На лезвии есть какая-то надпись, — заметил Томас — единственный из них умевший читать.
— Что там написано? — потребовал де Волф.
Томас долго рассматривал латинские слова, выгравированные на сверкающем лезвии клинка, и наконец сделал довольно грубый перевод на английский:
— Здесь говорится, что живущий во лжи убивает свою душу, а если сам лжет — свою честь.
Гвин, удивленно пожав плечами, буркнул:
— Лично я не вижу в этом ничего необычного.
Когда коронер отвел в сторону оружейника для приватного разговора, остальные вышли из мастерской и свернули с Кюре-стрит. Гвин сиял от радости, крепко сжимая рукоять нового оружия и бесконечно благодарный своему господину. Джон де Волф хорошо знал, что после двадцати лет их дружбы вряд ли сможет сполна отблагодарить своего верного и преданного оруженосца.
