Валентин Лавров - Триумф графа Соколова
Соколов прервал рассказ, нажал на кнопку звонка. Вбежавшему лакею приказал:
— Сотерн и клубнику, только смотри самую свежую!
Понимающе улыбнулся и продолжил:
— Дама твоя, однако, оказалась чрезмерно азартной. Приобретала у разных темных личностей, которых возле казино тьма-тьмущая, «верные беспроигрышные системы», слушалась бесполезных советов крупье, брала с собой большие суммы денег. Проигравшись, всегда начинала отыгрываться. Так, мой влюбчивый друг?
— Увы, все было именно так! Даже удивительно, сколь точно воспроизводите события…
— Поскольку барышня постоянно твердила тебе, что «хочет сыграть по-крупному», а ты, мудрый соотечественник, ее постоянно удерживал от риска, эта очаровашка однажды сбежала от тебя на игру. А когда вернулась в номер, на ней не было лица и ее тысячного бриллиантового колье. Она с горькими воплями упала в твои объятия. Плечи ее сотрясались от рыданий, твои нежные руки гладили ее мокрые щеки, а возлюбленная вдруг стала прощаться с тобой: «Ах, не забывай меня, любимый! Знай, я уйду из этого мира с твоим сладким именем на устах — я брошусь в морскую пучину. Пусть она поглотит мою юную несчастную жизнь». И тут выяснилось, что она проиграла не только свои бриллианты, но еще и заняла кучу денег у Эдвина. И эти деньги она, понятно, тоже проиграла. А чтобы вернуть этот долг, надо продать все имущество и оставить маму и сестер нищими. Елизавета в последний раз горестно воскликнула, вздымая руки к небу: «Ах, почему я тебя не слушалась!» И направилась прочь, чтобы бросить свое прекрасное соблазнительное тело со скалы. Но ты в благородном порыве остановил несчастную и осыпал лицо страстными поцелуями. Так?
Любовь смертельнаяГарнич-Гарницкий оторопело глядел на гения сыска. Он пробормотал:
— Да, да, все было именно так, как вы, Аполлинарий Николаевич, говорите. Словно были свидетелем этой драматической сцены.
Породистое лицо директора картографической фабрики осунулось, постарело. Он повторил:
— Да, вы поразительно точно воспроизвели… Теперь-то я сам вижу эти козни, но тогда я так был сильно влюблен, словно ослеп. Я стал Елизавете предлагать все деньги, что были при мне, лишь бы она не уезжала, не бросала меня. Елизавета от денег гордо отказалась: «Никогда ни у кого содержанкой не была и не буду! Даже у тебя, которого впервые так полюбила. Единственный!» Ну и новые объятия, обещания вечной верности, любовные утехи…
Лакей принес сотерн и крупную клубнику, разлил желтое сладкое вино по бокалам и удалился.
Приятели выпили.
Соколов с любопытством спросил:
— Ну и когда же началось главное?
Щеки Гарнич-Гарницкого порозовели, он проговорил:
— В тот же вечер! Елизавета куда-то отлучалась, а вернувшись в номер, долго целовала меня и ласково гладила лицо ладонями. Вдруг спросила:
— Милый, ты вправду любишь меня?
Я воскликнул вполне искренне:
— Конечно!
Она потупила глаза и прошептала:
— Теодор, ты можешь обещать мне? Ты выполнишь мою просьбу?
— Какую?
— Думаю, для тебя она вовсе не трудная, а меня может спасти. И я обещаю тебе, милый Теодор, что никогда больше не подойду к игорному столу. И только тебя одного буду любить — всегда, до самой смерти. Буду твоей рабой!
Я уже облегченно вздохнул, полагая, что речь идет о деньгах, которые Елизавета хочет попросить у меня. Улыбнувшись, сказал:
— Ради того, чтобы моя прелесть не стала топиться в море, обещаю выполнить любую твою просьбу.
Елизавета вдруг мило улыбнулась:
— Прости, я рассказала Эдвину, что ты печатаешь карты. Это его заинтересовало. Он уверил, что откажется от денег, которые я ему должна…
— То есть?!
— Если ты ему сделаешь небольшую услугу, совсем пустяковую.
— Какую?
— Пожалуйста, милый Теодор, поговори сам с ним. Я ничего в ваших мужских делах не понимаю.
Еще не понимая, о чем пойдет речь, я согласно кивнул головой:
— Конечно!
Елизавета прильнула к моим губам.
И только тут у меня мелькнуло страшное подозрение: не изображает ли девица свою любовь? Может, не было проигрыша, а меня водят за нос?
Приглашение к позоруУже подозревая худшее, я отправился на нижнюю террасу, сбегавшую к морю. Там на открытой веранде, покуривая дорогую гаванскую сигару, положив ногу на ногу, в плетеном кресле дожидался меня Эдвин. Он держался крайне независимо, даже несколько вызывающе. Сунув мне руку, он без обиняков заявил:
— Я представитель военной разведки Германии. Мне нужны последние военные карты. Я не только прощу долг вашей возлюбленной, — он показал расписку Елизаветы, там была какая-то фантастическая сумма, — но и готов вас лично обеспечить до конца жизни.
Я, признаюсь, уже не был особенно удивлен таким поворотом событий. С усмешкой произнес:
— То, что вы мне предлагаете, называется изменой Родине. Никогда и ни при каких обстоятельствах я не пойду на предательство.
Эдвин нагло пустил мне струю дыма в лицо:
— Пойдете, еще как пойдете. Не хотите за деньги, пойдете из страха быть опозоренным.
Этот негодяй полез в бумажник и вытащил оттуда пачку фотографий, таких, какими в железнодорожных вагонах торгуют глухонемые. Я взял их в руки, вгляделся и просто оторопел: на фото красовались мы с Елизаветой, обнаженные, в самых откровенных позах. К моему стыду, это были подлинные снимки, я помнил эти моменты. Ужас! Нас тайком фотографировали…
Собеседник произнес, нагло усмехнувшись:
— А вы, сударь, шалун! Такую богатую фантазию иметь надо… Пожалуй, надо обрадовать российскую военную контрразведку в лице ее начальника полковника Батюшева — послать ему набор, а другой — вашей милейшей супруге Наталье Алексеевне, проживающей на Загородном проспекте, в доме под номером двадцать один. А потом можем протелефонировать ей по домашнему номеру 57–612 и узнать о незабываемом впечатлении, которое на нее произведут эти забавные фотокарточки.
Я заявил:
— Поступайте как знаете! Скорее себе пулю в лоб пущу, чем выдам государственные секреты.
Эдвин понял, что метод кнута себя не оправдал. Он вдруг стал мягче, начал убеждать:
— Ваша позиция мне симпатична. Вы честный, порядочный человек. Но, простите, плохой патриот. Россия стонет от самодержавия. Самые честные граждане мечтают сбросить ненавистное иго кровавого царизма. Скоро будет война. Ваша услуга поможет избежать ненужных жертв, ускорит свержение проклятого деспотизма. Россия сделается свободным демократическим государством, сольется в едином европейском союзе. Вас вознесут на пьедестал почета, вы станете национальным героем. Вам воздвигнут памятники. Ваше имя станет известно каждому гимназисту. Вы вновь встретитесь с Елизаветой, которая полюбила вас самой горячей, искренней любовью.
— Нет!
Эдвин скрипнул зубами:
— Ну как знаете. Только за ваше упрямство придется отвечать.
Прежде чем уйти, я не удержался, задал вопрос, который меня мучил:
— Скажите, Елизавета обо всем этом знала? И о том, что нас фотографируют?
Эдвин сделал гримасу:
— Какое это может иметь значение? Сделайте германскому правительству услугу, и вы получите дом в любом месте Европы, много денег, и тогда самые красивые женщины станут добиваться вашей любви.
Я поднялся и, не поклонившись, ушел.
Несчастная осеньГарнич-Гарницкий изрядно волновался. Он выпил сотерна и вдруг простонал:
— Да, лишь в тот момент я до конца понял, как женщины могут играть мужчинами, их чувствами. Уверен, Елизавета была приманкой. Я был оскорблен. Я решил прервать свою поездку. Вернувшись в номер, побросал в чемодан вещи и в самом скверном состоянии духа, проклиная свое легкомыслие, сел на поезд. На третий день я вернулся в Петербург. Впрочем, остаток каникул я использовал для спортивной гастроли, в разгар которой мы встретились с вами, Аполлинарий Николаевич, во Львове. Тут, впрочем, я вновь был вынужден прервать гастроль. — Слабо улыбнулся. — Вы мне ее прервали. Вот такая несчастная осень!
— И что было дальше?
— Я жил в постоянном страхе. Ведь даже спортивную гастроль я придумал для того, чтобы скрыться из Петербурга, который стал казаться мне опасным. В каждой подворотне, за каждым углом теперь мне мерещился убийца. Супруге своей я настоятельно советовал не выходить по вечерам из дому, велеть не открывать двери посторонним. Попросил полицмейстера, и возле нашего дома на Загородном проспекте поставили будку с городовым. Но проще спрятаться от дневного света, чем от пули наемного убийцы. Вот теперь — письмо с угрозами. Так я и живу в постоянном страхе. И вся надежда у меня только на вас, Аполлинарий Николаевич.
— Фото этой девицы и образца ее почерка у тебя нет?
