Евгений Сухов - Жестокая любовь государя
— Нет мне дороги в Москву! — пусто отвечал Иван Васильевич.
— Государь, только ты можешь изменников наказать. Они, злыдни, себя хозяевами мнят! Караулы поставили, честной народ от ворот гонят, а татей столько в Москву набилось, что счет потерян. Думным чинам просто так в городе показаться нельзя, того и гляди разбойники голову отвернут. Шатание, государь, в городе, а поутру бабий визг слышен. Он-то похуже бесовского смеха. Такое блудство пришло, такая пакость вокруг наступила, что не приведи господи!
Владыки не сделали и шагу — так и стояли просителями в самых дверях. Правда, не о себе хлопотали, о царствии заботились. Многих из них Иван Васильевич помнил с детства, а архимандрит Левкий до того строгий был, что драл юного царя за малейшую провинность, а сейчас ниже всех голову наклонил.
— Государь, не отринь протянутую руку, — просил ростовский владыка, — не отвечай злом на добро.
— Не держу я на вас зла, святейшие отцы, — отвечал царь. — Изменники-бояре обступили трон, вот они-то и желают прервать мой род. Неужно думаете, что по своей воле я заперся от мира и окружил себя великой охраной? Смерти боюсь! — признался государь.
Селение и вправду напоминало полевой лагерь, и, не зная того, что здесь засел самодержец, можно было бы предположить, что в московские пригороды проник многочисленный отряд врагов.
— Не бойся, государь, — настаивал игумен Чудова монастыря, — мы клянемся своими епитрахилями, что никто не мыслит против тебя зла, а если кто и горазд на лихое дело, то проклянем его всем миром! Помрет он без покаяния, приняв на себя тяжесть анафемы!
Анафема! Нет на Руси большего проклятия, чем отлучение от церкви. Вот такой кары желал государь своим недругам, и чтобы каждый православный плевал душегубцам вослед, и чтобы крестились старики, глядя на боярские шапки, а юродивые кидали комья грязи в горделивые спины.
Анафема!
Молиться им тогда втихую, прячась от постороннего взгляда, подобно татям, волокущим чужое добро. И проклятое слово не смыть до самой кончины.
Загнать бы всех старших Рюриковичей в поганую яму анафемы!
— Неужно и бояре меня на царствие просят?
— Просят, государь! Просят! Челом бьют тебе бояре!
— Тогда почему я здесь ближних бояр не вижу?
— Гнева твоего праведного опасаются. Но наказали нам, чтобы без государя не возвращались.
— Вот оно как! Быть по сему… Но без слова боярского Москвы не перешагну. Хочу склоненными их видеть и чтобы от порога ко мне на коленях к трону ползли. А теперь ступайте, святые отцы. И легкой вам дороги до стольного града.
Бояре прибыли вскорости. От самых ворот, невзирая на никольский мороз, шли с непокрытыми головами, и, словно в карауле, провожали их до дверей государевой кельи стрелецкие старшины.
Иней седыми узорами ложился на волосы бояр и неохотно крупными каплями сходил с покаянных голов, когда они перешагнули порог натопленной кельи.
Все опустились на колени. И неторопливо, шажок за шажком, поползли к трону. Именно так султан Сулейман встречал подданных и вассалов, так царь Иван приветствовал раскаявшихся слуг. Вот совсем немного, и они подползут к его сапогам, чтобы коснуться их губами, как это делают рабы в Оттоманской Порте. Но когда до царя осталось только два шага, тот остановил бояр вопросом:
— Чего же вы хотите от московского Иванца, бояре?
— Государь наш Иван Васильевич, винимся мы перед тобой всем русским миром. Прощения у тебя просим. Не губи нас сиротством, будь же нам, как и прежде, родным батюшкой, не гневись на нас окаянных, воздержи свой праведный гнев и прими покаяние холопское. Христом богом умоляем, вернись же в Москву на царствие! Житья без тебя не стало, а Русская земля в разорение впадает.
Бояре были посланниками Русской земли. А к послам издавна особое отношение — первую чарку с государева стола несут им. У ворот знатных гостей встречают красные девки с пирогами и караваем хлеба. На крыльце кланяются им вельможи и знатные чины, а у самой комнаты встречает государь и трижды целует.
Здесь же, уподобившись аспидам, послы подползли к государю, а тот и приветить их ничем не желает.
— Поднимитесь, бояре, не нужно мне ваше смирение. Почтение перед государем должно быть.
— Государь, не губи детей своих, вернись на царствие!
Размышлял Иван Васильевич. Даже чело в складки собрал, а потом отозвался глухо:
— Если я и вернусь… то с условием!
— Каким? — подался вперед Александр Горбатый.
Иван Васильевич вспомнил свой недавний разговор с Афанасием Вяземским, который внушал царю: «Тебе, государь, на слуг своих ближних опереться надобно. Орден создать, какой короли строят в Европе, вот тогда всю крамолу и порушишь!»
Заглядывался Иван Васильевич на Европу. А потому и мастеровых из Италии и Баварии понагнал, и вместе с купцами у торговых рядов стояли башмачники из Тюрингии, кровельщики из Варшавы. Но особым почетом у государя пользовались английские купцы, которые шастали по бескрайним просторам России так же свободно, как если бы разъезжали на парусных суденышках по Атлантическому океану. Преклонялся государь перед мастерством испанских оружейников и радовался каждой подаренной пищали, как несмышленый отрок сладкому прянику.
«Ишь ты! Неужно свой орден создают?!» — «Создают! — боднул башкой князь. — И всю крамолу словно метлой выметают. По закромам, государь, мести надо, вот там самая измена и прячется. А уж мы тебе в том пособим!»
Задумался тогда Иван Васильевич, почесал пятерней под мышкой и отвечал: «Ежели вернусь на царствие, окружу себя верными людьми, а потом всю крамолу лопатой выгребу!»
— А вот с каким, — грозно, словно глашатай, зачитывающий про крамолу, произнес царь. — Мне себя беречь надо и чад своих, а потому для охранения своей жизни хочу учинить в государстве опришнину![72]
— Ужель караула дворцового недостаточно будет? — опешил Шуйский. — Почитай, на каждом этаже по сотне стрельцов стоит!
— Не смердов я боюсь, — спокойно возражал царь. — Измены страшусь в Думе! Ближние люди меня хотят извести, от заговора я уехал. А стрельцов подговорить можно. Потому хочу окружить себя верными людьми с целую тысячу!
— Диковинное дело, государь, — за всех отвечал боярин Горбатый. — Чудно все это будет.
— А еще армию хочу при себе иметь и чтобы города мне в опришнину отданы были, где проживать стану.
— Государь, не дело говоришь. Не было на Руси такого! Разве Русская земля — не твоя вотчина?
— Не моя! Изменники мою землю похватали, а мне к ней хода не стало. Если не согласитесь… не вернусь на царствие!
Не сразу отвечали бояре. Похмыкали, повздыхали, а потом был ответ:
— Что же нам делать, государь? Эх, на все мы согласны! Делай что хочешь! — согнули бояре до земли строптивые спины.
— И еще вот что! Для жизни своей и для обретения царствия хочу взять с вас отпускную, что за измену буду давать опалу великую… А еще отбирать животы у изменников и казной их царствие свое приумножать.
— Так и быть, государь… Казни нас и милуй!
Примолк царь, слушая покаянную речь опальных бояр, а потом, глядя прямо в их бритые макушки, отвечал смиренно:
— Хорошо, быть по-вашему. В Москву возвращаюсь. И буду повелевать вами так, как господь надоумит!..
Примечания
1
1 Ферязь — распашная (без застежек) одежда без воротника, обычно праздничная.
2
2 Армяк — распашная одежда вроде халата.
3
3 Горлатная шапка — шапка из ценного горлового меха.
4
4 Цветень — апрель.
5
5 Черевья шапка — шапка из легкого и мягкого (брюшного) меха.
6
6 Стольник — придворный, прислуживающий государю на трапезе.
7
7 Стряпчий — придворный, исполняющий различные хозяйственные обязанности.
8
8 Мурованный — каменный.
9
9 Подметчик, резальщик, тянульщик, отжигальщик — рабочие специальности Монетного двора.
10
10 Отрок — слуга при царе, князе; дружинник.
11
11 Думный дьяк — 4-й (низший) чин Боярской Думы.
12
12 Жилец — дворянин, находящийся на службе государя и временно проживающий при его дворе.
13
13 Держальник — помощник.
14
14 Вотчина — наследственное земельное владение.
15
15 Конюший — высший боярский чин.
16
16 Бояре — здесь: первые чины Боярской Думы.
