Евгений Сухов - Бомба для империи
– Мы так не думаем, Сева, – сказал Огонь-Догановский. – Но надо же что-то делать.
– Что? Что ты предлагаешь делать?
– Давайте думать вместе…
– Я думаю! И думаю вот что… – Всеволод Аркадьевич встал и начал расхаживать по комнате. Сейчас он чем-то походил на учителя, который излагает сложный урок перед своими учениками. – …Что у человека, которого послал сюда тот, умный и хитрый, терпение тоже на исходе. Ведь он послан сюда с определенной целью: вернуть деньги и наказать нас. Так?
– Разумеется, – ответил за всех Огонь-Догановский.
– Но ничего у него не получается, нас не достать. – Сева ненадолго задумался. – Что в таком случае сделал бы я? Я постарался бы как-нибудь выманить кого-то из нас из дому. То есть спровоцировать ситуацию, коли уж она не получается естественным путем, чтобы достать нас. Или хотя бы переговорить…
– Мне тоже кажется, что плотный в очках скоро что-нибудь предпримет, – сказал Давыдовский. – И тогда мы хотя бы будем знать, как нам действовать дальше.
– Вот именно, – посмотрел на него Всеволод Аркадьевич. – Стало быть, нам остается только ждать, что такого предпримет человек, посланный умным и хитрым. И ждать, я полагаю, нам остается недолго…
Сева оказался прав.
В один из жарких июльских вечеров в дверь дома постучали. Открывать пошли двое: Долгоруков и Давыдовский, а то мало ли что. Всеволод Аркадьевич встал напротив двери, а Павел Иванович – сбоку, чтобы сподручнее было залепить незваному визитеру в ухо, коли тот станет вести себя неподобающим образом.
На пороге стоял мальчишка в широченных штанах и картузе без козырька, похожий на юнгу со списанного корабля. Говорок у него был разбитной; похоже, основным его воспитателем была улица.
– Мне Долгорукова надо, – безапелляционно заявил он Севе, поглядывая то на него, то на Давыдовского.
– Я Долгоруков, – произнес Всеволод Аркадьевич, уже понимая, что визит мальчишки есть начало чего-то такого, что может перевернуть всю жизнь.
Обычно разного рода катаклизмы, будь то буря природная или житейская, случаются с предвестием какой-либо мелочи: птицы, к примеру, разом запоют (или замолкнут), легкий ветерок вдруг налетит, взявшись совершенно ниоткуда, либо произойдет встреча, которой в твоей жизни не должно было случиться, но она, видишь ли, случилась. И потом все идет наперекосяк. И падают деревья, вырванные с корнем. И с неба льет так, будто там, наверху, прорвало какую-то небесную плотину. И любое дело, за какое ни возьмись, валится из рук. А в голове возникает вдруг такое смятение, что рушится весь жизненный уклад, и ты, взяв в руки котомочку, срываешься с насиженного места и летишь куда глаза глядят, потому что уже не можешь иначе. А начиналось все с такой вот мелочи…
– Точно? – Мальчишка недоверчиво посмотрел на Севу.
– Точно, – заверил его Долгоруков.
– Письмо тебе, – произнес мальчишка и сунул в руки Всеволода Аркадьевича четвертной листок, сложенный пополам.
– А от кого сие письмецо? – осторожно спросил Долгоруков.
– Господин один велел передать, – ответил мальчишка. – Он сказал, что ты все поймешь.
– Так и сказал? – спросил Сева, разворачивая листок.
– Ага, – ответил мальчишка и шмыгнул: – Ну, все, я пошел.
Однако, сказав это, он остался стоять. Было понятно, что за доставку письма пацан ожидает благодарность в виде хотя бы малой денежки, хотя, скорее всего, вознаграждение он уже получил от того, кто написал это письмецо и велел передать. Уличные мальчишки, господа, за просто так не работают. Не таковское у них воспитание…
Всеволод Аркадьевич пошарил по карманам своего архалука, но в карманах было пусто. Он посмотрел на Давыдовского, и тот, сунув пальцы в жилетный карман, достал новенький серебряный рубль.
– Премного благодарны! – загорелись глаза мальчишки, и он точным и ловким движением выхватил серебряный кругляк из руки Давыдовского так, что тот и глазом не успел сморгнуть.
– А тот господин, что передал тебе письмо, он такой… в очках? – спросил Сева, разворачивая письмо. Но мальчишки уже простыл и след.
Письмо было простым и понятным, как кухонный табурет:
«Господин Долгоруков.
Сегодня в десять часов вечера буду ожидать Вас в саду «Русская Швейцария» в кондитерской господина Прибыткова. Вас я узнаю сам. Вы должны быть один и без оружия. В случае Вашего отказа или невыполнения моих требований я убью Вашу экономку. Надеюсь на ваше благоразумие».
Подписано письмо было так: «Гость».
Всеволод дважды прочитал его, потом передал Давыдовскому.
– Я пойду с тобой, – заявил Павел Иванович, прочитав письмо.
– Ты внимательно читал? – спросил Сева.
– Внимательно, – ответил Давыдовский.
– А мне кажется – нет, – нахмурился Всеволод Аркадьевич. – Там же ясно сказано: один и без оружия. А еще сказано, что в случае невыполнения его требований он убьет экономку. Девица-то эта в чем виновата?
– Все равно я пойду с тобой, – продолжал настаивать Давыдовский. – Незаметно.
– Не беспокойся, этот – заметит.
– Но ты же сам говорил, что нам нельзя никуда ходить поодиночке, – уже без всякой надежды буркнул Павел Иванович.
– Говорил… Но это не тот случай. Я пойду один, – твердо произнес Долгоруков.
Письмо было оглашено Севой всем остальным. Члены команды погрустнели, хотя все и ожидали нечто подобное. Встреча Долгорукова с этим неизвестным господином могла кончиться весьма плохо. Не обязательно смертью Севы, но точно чем-то таким, что перевернет весь их прежний необременительный жизненный уклад. И заставит поживать как-то по-иному.
Всеволоду Аркадьевичу еще раз пришлось отбиться от предложения уже Ленчика пойти с ним, а потом он впал в глубокую задумчивость. Тревожить его не стали: знали, что, ежели Сева вот так задумывается, – стало быть, решается какая-то проблема или составляется план. И он – это уж будьте благонадежны – обязательно сработает…
Глава 4
ОДИН И БЕЗ ОРУЖИЯ, или ДОРОГА В ЦЮРИХ
Некогда на месте сада «Русская Швейцария» стояла прекрасная липовая роща, одна из тех, которыми начинался дремучий Арский лес, тянущийся до самого Арского городка-засеки. Когда границы губернской Казани стали приближаться к этой роще, некоторые зажиточные горожане начали строить в ней загородные дома, дабы проводить в них лето, отдыхая от трудов праведных: качаться в гамаках, пить в летних беседках чай с вареньем и бубликами и вести задушевные разговоры.
Место это на крутом берегу реки Казанки было очень приятным, отдохновенным и живописным и скоро стало застраиваться домами, при которых разводились сады и прокладывались аллеи. Сады были открыты для публики, и нередко сюда заглядывали профессора Императорского Казанского университета, преимущественно из немцев, дабы побродить по красивой роще, испещренной холмами и оврагами, столь напоминающими им ландшафт Швейцарии. Один из них, ординарный профессор физики Ксаверий Иванович Броннер, и придумал это название – «Русская Швейцария», с его легкой руки это место и стало так прозываться у остальной казанской публики.
Сам профессор Броннер был в Казани личностью известной и прелюбопытнейшей. Начальное образование, как это ни странно, он получил в женской монастырской школе, а затем поступил в иезуитскую семинарию города Диллингена. Скоро он принял послушание в монастыре Святого Креста в Донауверте, а через год, выдержав испытание, постригся в монахи-бенедиктинцы, и на деньги сего ордена постигал за границей математические науки. Он сумел дослужиться даже до чина пресвитера, потом бежал из ордена от преследований, работал журналистом в какой-то бульварной газете. А немного позже перебрался в Швейцарию, откуда был приглашен в Казанский университет. В возрасте шестидесяти двух лет женился на молодой гувернантке, и его частенько можно было увидеть с тремя отпрысками, прогуливающимся по «Русской Швейцарии».
Здесь бывали многие знаменитости. Известный литератор и театрал Иван Панаев водил сюда девиц и, прислонив к липовому стволу, целовал их в губы и истекал юношескими соками. Будущий прославленный бытописатель Сергей Аксаков ловил здесь бабочек для своего гербария. А знаменитая народоволка и террористка Вера Фигнер, будучи еще воспитанницей Родионовского института благородных девиц, выросшего в северной части сей липовой рощи, сочиняла стихи…
Зачах ты в страданьях неволи,
Прекрасный, отважный герой!
Достоин был лучшей ты доли,
Мечтал ты о смерти иной…
Параллельно с написанием стихов она вынашивала вместе с сестрой Евгенией планы убийства государя императора, и тенистые аллеи «Русской Швейцарии» помогали течь мыслям в нужном русле.
Со временем сад еще более облагородили, поставили скульптуры, стилизованные под античность, навели над оврагами симпатичные мостики и открыли летний ресторан – все, мол, для публики, все для горожан. «Русская Швейцария» и правда стала излюбленным местом отдыха, а на Троицын день – центром народных гуляний. В «Русской Швейцарии», казалось, собирался весь город. Зрелищ хватало всем: качели, балаганы, механический театр и собачьи концерты, передвижной цирк с гуттаперчевыми акробатами и вольной борьбой. Приезжие могли остановиться в гостинице, которая располагалась недалеко от центрального входа в парк. А перекусить и отдохнуть публика отправлялась в кондитерскую. В сей кондитерской седьмого сентября 1833 года пил кофей титулярный советник при Министерстве внутренних дел и пиит Александр Пушкин. Он осматривал Арское поле, работая над своей «Историей пугачевского бунта», и зашел сюда немного отдохнуть и подумать над своей исторической монографией.
