Александр Бушков - Сыщик
Бестужев пожал плечами.
— Да бросьте вы! Выпьем лучше! — воскликнул Штойбен, поднимая, свою пузатенькую рюмку из золотистого богемского стекла. — Могу вас заверить, милейший герр Краузе — или как вас там, — что лично я не испытываю никаких душевных терзаний, занимаясь шпионажем и беззастенчиво продавая вам за деньги секреты родного моего военного министерства… И знаете, почему? Потому что секреты эти — чушь собачья. Вот если бы шла война, и я вам выдавал сведения, которые помогали бы разбить наши доблестные войска… Или сбагрил вам какой-нибудь новейший пулемет, которого ни у одной армии ещё нет… Вот это был бы настоящий шпионаж. Действительно, пришлось бы просыпаться по ночам в холодном поту, терзаться изменой, дрожать в ожидании разоблачения… А так… — он хлопнул по своему тоненькому портфелю. — Если находятся люди, всерьез намеренные платить золотом за подобный хлам, никому на этом свете не нужный и ни к какому делу не пригодный… Отчего бы человеку оборотистому и не воспользоваться моментом? Совесть у меня чиста, я эту дрянь и не выдаю за нечто ценное, вы сами выбрасываете денежки… Вот кстати! Где мои иудины сребреники, хо-хо?
Самое забавное, что Бестужеву этот весёлый и циничный субъект начинал нравиться, а в том, что он говорил, было немало резона… Он извлек бумажник и аккуратным рядком выложил на клетчатую скатерть десять золотых кружочков с профилем императора и короля, увенчанного лавровым венком наподобие римских цезарей — золотые монеты в двадцать крон.
Штойбен без церемоний, весело гримасничая, сгреб их в ладонь и, зажимая в кулаке, потряс возле уха, полуприкрыв глаза, с видом меломана, наслаждавшегося классическими симфониями.
— Чёрт меня побери со всеми потрохами, вот это музыка! — воскликнул он, сияя. — Куда там великому Штраусу… Ну что же, всё честно, получите вашу собственность, хехехе! Полный комплект документов по данному делу, я всё выгреб, ни клочка в папке не оставил.
Бестужев щёлкнул непритязательным замком, извлек тонкую стопку бумаг, принялся их проглядывать. Читать написанные готическим шрифтом тексты он приловчился давно, и потому без труда разбирал суть. Длинное, полное канцелярских оборотов прошение Штепанека на имя военного министра: изобретатель без особой скромности расхваливает свой аппарат, обещая подлинную революцию в военном деле, благодаря которой армия империи получит несказанные преимущества над всеми остальными. Не менее трех дюжин ещё более набитых канцелярщиной бумаг, составленных уже в министерстве, — классическая бюрократическая чехарда, чины министерства (как наверняка в подобном случае их собратья в других державах) старательно, со всей обстоятельностью судили-рядили, какому именно управлению, реферату, отделу следует всем этим заниматься. Инженерные части не то чтобы отпихивались от такой чести, но особенно энтузиазма не проявляли, пытаясь спихнуть дело пехоте, которой изобретение главным образом и касается. Пехота отбивалась, не без резона указывая на то, что аппарат герра Штепанека неразрывным образом связан с электричеством и проводами. Зачем же тогда в составе инженерных войск существует телеграфный полк? В ответ инженерный генерал сделал попытку перебросить бумаги во вспомогательные войска, конкретнее, станциям беспроволочного телеграфа, но последние, судя по входящим-исходящим, успешно отбоярились от такой чести. Какое-то время шла оживленная переписка меж общеимперским военным министерством и австрийским министерством народной обороны — но и «оборонцы» отбились. Дело вернулось в общеимперское министерство, созвавшее представительную комиссию из трех лучших профессоров-электротехников… ну, о ней Бестужев уже наслышан от Клейнберга… протоколы означенной комиссии… единодушное заключение о полнейшей бесполезности телеспектроскопа… ага, каждый из профессоров порядка ради составил ещё и отдельное заключение…
Вот и финал: официальная бумага, где некий полковник с размашистой и совершенно неразборчивой подписью буквально в трех строчках сообщает Штепанеку, что его изобретение военное министерство не интересует совершенно, не говоря уж о приобретении чертежей. Ниже чья-то рука, уже другим почерком, начертала довольно небрежно: «Напомните этому господину, что существуют бинокли и подзорные трубы». Подписи нет. Судя по всему, автор безымянной приписки стоял по служебной лестнице значительного выше неизвестного полковника — коли уж позволил себе делать такие приписки в официальных бумагах…
Всё. Аккуратно сложив бумаги в ровную стопу, Бестужев спрятал их обратно в портфель, щёлкнул замочком, поднял глаза:
— Не возражаете, если я позаимствую их на время? Мне нужно ознакомить…
— Господи, да что там «на время»! — фыркнул Штойбен, а потом прямо-таки закатился хохотом. — Да забирайте вы всё это вместе с портфелем, он тоже казенный…
— Вы серьёзно?
— Я имею в виду, забирайте насовсем, Краузе. Этот хлам, я вам старательно втолковываю, никому абсолютно не нужен. Мне просто лень тащить его назад.
— Но меры предосторожности…
Штойбен жизнерадостно хихикнул:
— Вы знаете, как называют в министерстве наш отдел? «Гробовщики с третьего этажа», хо-хо! И право же, в этом заключен глубочайший смысл. — Он вытащил из портфеля одну из бумаг и продемонстрировал Бестужеву её уголок, украшенный большим квадратным лиловым штампом с какими-то загадочными сочетаниями букв и цифр. — Видите? Списать в архив по форме два-дробь-зет-сорок. Вы определённо не сильны в военной бюрократии, старина Краузе. Бумаги, списанные по этой форме, оседают в архиве навсегда, как в могиле. За четырнадцать лет службы я в жизни не слышал, чтобы из этого склепа хоть единожды востребовали однажды отправленные туда бумаги. И никто из моих коллег, прослуживших гораздо дольше, о таком курьезе не слыхивал. Мы и в самом деле гробовщики, ха-ха-ха! Хороним квалифицированно и надёжно. Говорю вам, в ближайшие сто лет никто и не дернется…
Да какие там сто, через пятнадцать лет хранения, согласно циркуляру, из «склепа» вытащат очередную груду дел и сожгут, чтобы освободить место для новых покойничков. Так что забирайте, забирайте. Не таскать же мне этот хлам взад-вперед… Ну а теперь посидим и повеселимся как следует, раз с делами покончено? Скажу вам по секрету, здесь полно артистических девиц, симпатичных и не обремененных светскими условностями… Познакомлю в два счёта.
— Нет, простите, — Бестужев поднялся. — Я, с вашего позволения, откланяюсь, мне нужно…
— Отнести этот хлам начальству, которое так же вдумчиво будет его изучать! — понятливо подхватил Штойбен. — Сочувствую, старина! Что до меня, я тут задержусь до вечера… Послушайте! — он воздел вилку с надкусанной франкфуртской сосиской. — Честное слово, я себя чувствую как-то неловко по отношению к вам: вы, пусть и сознательно, платите золотом за бесполезный архивный хлам… Хотите, я вам за смешную доплату приволоку целый чемодан подобных бумаг? Мне это ни малейшего труда не составит, право слово, хе-хе-хе! А вам, может, и пригодится. Дальногляд — это ещё цветочки, у нас в «склепе» подобных уникумов свалено несказа-ан-ное количество. Проект совершенно невидимого самолета… не интересует? Магнетический прибор, который отклоняет траекторию вражеских снарядов. Пушка с кривым дулом, способная стрелять из-за угла. И там такого столько… Да что ходить далеко, я как раз оформляю в «склеп» дело некоего поручика, который предложил, изволите ли знать, боевую броневую машину, которая ползет на бесконечных лентах… Сам генерал Потиорек начертал резолюцию: «Человек сошёл с ума».[3] Ну, и отписали нам, конечно… Нет, правда, хотите полный чемодан этого добра? За пять золотых я вам к завтрашнему утру нагребу столько…
— Нет, благодарю вас, — сказал Бестужев. — Меня послали за этими документами, и только… Счастливо оставаться!
Направляясь с тощим портфельчиком под мышкой к массивной двери из тёмных плах, скрепленных фигурными коваными полосами, он прекрасно понимал, что наступил самый опасный момент его тайной миссии. Если, распахнув дверь, обнаружишь за ней несколько хмурых, а то и приветливо улыбающихся господ из соответствующего ведомства… Штойбену, конечно, вольно относиться к своей коммерции легкомысленно, но согласно строгим формулировкам законов налицо самый натуральный военный шпионаж, покупка иностранным подданным у чина военного министерства официальных бумаг данного министерства, отмеченных грифом «секретно». Тут и Штойбену не поздоровится, и Бестужеву будет невесело. Но тут уж ничего не изменишь, будь что будет, другого выхода из кабинета не имеется…
Никто не ждал его в коридоре, и Бестужев чуточку воспрянул духом. Пересек обширное помещение, уворачиваясь от мелькавших конечностей яростно дискутировавшей о чём-то непонятном богемы, поднялся на улицу и не спеша направился к тому месту, где его должен был ожидать Густав.
