Эрик Вальц - Тайна древнего замка
— Я никогда не говорил с тобой о своем разочаровании, — помолчав, сказал Эстульф.
— Разве мы только что не говорили о нашей близости? Я знала, что ты чувствуешь, и страдала вместе с тобой. Бедный Эстульф. Были дни, когда больше всего на свете тебе хотелось изменить ход вещей.
— Д-да, — неуверенно протянул он, хмурясь.
А потом, словно устыдившись такого ответа, он поцеловал меня, и его поцелуй был долгим и нежным. Не отрывая уст от моих губ, Эстульф склонился надо мной, его волосы упали мне на лицо, глаза влажно блеснули.
— Скажи мне, — спросил он, — это плохо, что я не так хотел стать графом, как жениться на тебе?
Я мягко улыбнулась.
— Плохо ли это? Это прекрасно. Ты нравишься мне таким, какой ты есть, Эстульф. Будь таким графом, каков ты муж, и таким мужем, каков ты граф. Вместе мы воплотим в жизнь твои желания, ставшие и моими. Я верю в тебя, Эстульф. Будем же мужественны. Агапет был трусом и только в бою отваживался рисковать жизнью. Мне кажется, не то страшно, что он умер, а то, какая смерть настигла его, — коварное убийство в купальне. — Я улыбнулась.
Эстульф покрыл мое лицо поцелуями.
— Будь у Агапета пять тел, он пожертвовал бы всеми ими, лишь бы обрести героическую смерть в бою.
Мы засмеялись.
— Наверное, там, где он теперь, ему очень скучно без меча.
— Поэтому я и приказал положить в его могилу меч.
— Быть этого не может!
— Может. Ты же сама сказала, что я должен взять на себя все хлопоты, связанные с похоронами. По-моему, я все сделал правильно. Когда наступит Страшный Суд, Агапет будет во всеоружии.
Мы прыснули. На свадьбе мы выпили немало вина, но не вино дарило нам веселую злость и толкало на богохульство. Мы были счастливы. Счастливы оттого, что будущее принадлежит нам, а не Агапету.
— Бедный Агапет! — крикнула я, захлебываясь от смеха.
Когда мы успокоились, Эстульф, помолчав, повторил мои слова:
— Бедный Агапет… — прошептал он и склонился надо мной.
Эстульф возлег со мной во второй раз этой ночью, и я любила его, словно разгоняя все зло, скопившееся в этих стенах. Жаром любви я хотела развеять призраков Агапидов, которые жили, любили, зачинали и рожали в этом замке. Мы свергли Агапидов с графского трона нашими поцелуями.
Под утро, когда наступила та особенная, предрассветная тишина, Эстульф, прижавшись грудью к моей спине и нежно проведя кончиками пальцев по моему животу, спросил:
— Ты не боишься?
— Чего?
— Не знаю… Того, что у нас не получится воплотить в жизнь задуманное.
— Нет.
— Как ты это делаешь, Клэр? Как тебе удается победить страх?
— Очень просто. В моей жизни было слишком много страха, и в какой-то момент мое тело отказалось испытывать это чувство. Во мне не осталось и капли страха — он весь вышел из меня, когда я сидела на могиле Агапета. Если ты боишься, Эстульф, то приходи ко мне. Тебе не найти человека, который знал бы о страхе больше, чем я. И боялся меньше, чем я. Я не знаю, сколько дней жизни мне осталось, но эти дни не будут принадлежать ни ужасу, ни мыслям о Господе. Только мне.
На следующий день было воскресенье, и мы отправились в деревушку Арготлинген у подножия горы, на которой стоит наш замок. По традиции при особых для графской семьи событиях — таких, например, как появление нового графа, — он должен раздать народу милостыню. Но Эстульф хотел большего. После воскресной службы он раздал собравшимся деньги, но этим не ограничился. Он попросил крестьян рассказать ему о своих бедах, если это несчастья, в устранении которых может помочь граф. Такого я еще никогда не видела. Около тридцати мужчин и женщин стояли вокруг нас и молчали. Я видела женщин, выглядевших лет на десять старше меня и при этом державших на руках младенцев; старцев, дряхлых, как Лазарь; я видела запавшие глаза детей, руки мужчин, тонкие, как виноградная лоза; видела изношенную одежду и рваные сандалии. Деньги, которые шли на ведение «сладкой войны», как любил называть ее Агапет, шли от крестьян, кроме того, это крестьянские сыновья отправлялись в походы. Война явно не была усладой для тех, кто страдал от нее в наибольшей мере. По меньшей мере десяток крестьян могли бы поведать нам о своих горестях и напастях, но люди словно онемели после тысячелетнего молчания.
Эстульф повторил свой вопрос, ободряя крестьян, но те лишь смиренно опустили головы. Эти крестьяне всегда с уважением относились к доброжелательному распорядителю замка, теперь же, когда он стал графом, люди испытывали к нему чуть ли не благоговение и не отваживались заговорить с ним. Только деревенский священник в конце концов решился высказать свою просьбу — он хотел поставить в арготлингской часовенке маленькую резную статую Богородицы. О помощи просила мать наша церковь, которой все платят десятину, вот только она не передает деньги крохотным деревенским церквушкам, и им приходится обращаться к дворянам. Эстульф пообещал выполнить просьбу священника, но я чувствовала, что мой муж расстроен тем, как прошло собрание. Он рассчитывал на совершенно иной исход.
Мы уже начали подниматься на гору, когда Эстульф вдруг остановился и повернулся к крестьянам.
— Ни один из вас не наестся сегодня досыта. Даже в воскресенье у вас нет вдосталь пищи, но вы молчите! Почему? — Он говорил громко, требовательно. — Почему? Я хочу знать!
Деревенский священник хотел ответить, но Эстульф перебил его:
— Нет, я хочу, чтобы на этот вопрос ответил кто-то из крестьян.
Над толпой повисло неловкое молчание.
— Милостивый господин, — наконец сказала одна из деревенских женщин. — Урожай в этом году был небогат.
— Да, — кивнул Эстульф. — Это действительно так, и я ничего не могу с этим поделать. Но рыбы в реке достаточно, чтобы все наелись.
Крестьяне переглянулись.
— Милостивый господин, — сказал один старик. — Рыба принадлежит вам, а вы разрешили отлов и продажу рыбы только купцам.
— Неправда, — возразил мой супруг. — Это сделал граф Агапет. А перед ним точно так же поступил его отец. И отец его отца. Но теперь все изменится. Я разрешаю в этом графстве любому, кто проживает в селении, прилегающем к Рейну, ловить в реке рыбу для личного употребления. С сегодняшнего дня вам дозволяется ловить форель, угрей, карпов, гольцов, щук, линей и лосось, но только для того, чтобы эту рыбу ели ваши родные. Вы можете съедать рыбу сразу или засаливать ее на зиму. Продавать рыбу запрещено, эта привилегия по-прежнему принадлежит купцам.
Эхо этих слов разнеслось над толпой. Все стояли как громом пораженные. Полагаю, в этот момент крестьяне еще не поняли значение этого графского дозволения. Но когда Эстульф вновь вскочил на лошадь и мы со своей небольшой свитой выехали из Арготлингена, мы услышали, как в деревне поднялся гам, и наконец кто-то радостно вскрикнул.
Я протянула Эстульфу руку, и мы улыбнулись друг другу.
Отослав свиту в замок, мы пошли вдоль реки, ведя лошадей в поводу. Мягкое сентябрьское солнышко играло на волнах Рейна, над лугом порхали бабочки с пурпурными крыльями, гудели пчелы. Могучие воды этой величественной реки были не только источником силы здешних земель, они стали источником силы для нас с Эстульфом. Еще никогда я не чувствовала себя такой… непобедимой. Бессмертной. Ради такого дня, как этот, стоит жить. Мои раны закрылись.
Мы почти не разговаривали, гуляли, время от времени присаживаясь на берегу и глядя на отражение наших лиц в зеркальной глади реки.
Наши отражения… Мужчина, уже немолодой, с бакенбардами, тянущимися от висков к верхней губе, с усами, но без бороды. Каштановые волосы до плеч, черные глаза, четко очерченные восхитительные губы, высокий выпуклый лоб. Женщина, болезненно хрупкая, тоже уже немолодая, с высокими скулами, маленьким носом, черными спокойными глазами, красиво заплетенными белокурыми косами, на лице легкая прозрачная вуаль.
В реке наши отражения переплетались, сливались в одно, и это очень нам нравилось.
Когда мы уже довольно далеко отошли от селения и приблизились к заболоченным полям, Эстульф разговорился.
— Нам надо осушить эту местность, — заявил он. — Только представь себе, тут будут пахотные земли, и тогда крестьяне из трех окрестных деревень смогут выращивать тут урожай. Так повысится и их благосостояние, и наше. Мы будем получать больше подати, и пустим эти деньги на что-то другое.
— А ты знаешь, как это сделать? Как осушить болото?
— Пару лет назад я читал трактат об осушении понтийских болот римлянами. Нам нужен будет хороший проект, на это уйдет время. Но в следующем году мы сможем покончить с этим болотом.
Я могла бы слушать его денно и нощно. Его рвение в подобных вопросах, не касавшихся его лично, делало для меня этого мужчину неотразимым. А когда мы были вместе, я все время чувствовала, что Эстульф испытывает то же самое. Я понимала его, а ему нужно было понимание. Редко бывает, чтобы двое людей так хорошо подходили друг другу.
