Джинн Калогридис - Невеста Борджа
— Долг — тяжелая штука, — мягко произнес он. — Санча, мне ужасно жаль.
— Я люблю Онорато, — пробормотала я.
— Я знаю. Но тут ничего не поделаешь. Король уже принял решение. И он прав, когда говорит, что это будет на пользу Неаполю.
Отчего-то слышать эти слова от брата было не так больно, как от Ферранте. Альфонсо всегда говорил мне только правду, и притом с любовью. Он помолчал.
— Они сделали это не ради того, чтобы намеренно причинить тебе боль, Санча.
Итак, мой гневный выпад против отца не остался в секрете. Я нахмурилась. Я не могла согласиться с последним утверждением — слишком уж сильно было переполнявшее меня озлобление.
— Но, Альфонсо, Джофре Борджа всего одиннадцать лет! Он же ребенок!
— Всего на год младше меня, — мгновенно отозвался Альфонсо. — И потом, он ведь вырастет.
— Онорато был мужчиной. Он знал, как надо обращаться с женщиной.
Мой маленький брат покраснел. Наверное, ему неловко было представлять меня в объятиях супруга. Но он взял себя в руки и ответил:
— Может, Джофре и молод, но его можно научить. И, судя по всему, он довольно хорош собой. Будем надеяться, что он тебе понравится. А я сделаю все, что смогу, чтобы подружиться с ним.
Я фыркнула.
— Как он может мне понравиться? Он же Борджа! Поговаривали, будто его отец, Родриго Борджа, получил папский престол не благодаря своему благочестию, а при помощи коварства и подкупа. Его старания, направленные на приобретение тиары, были столь вопиющими, что вскоре после его избрания некоторые члены конклава кардиналов потребовали расследования. Но затем их возражения каким-то загадочным образом растаяли, и ныне человек, принявший при восхождении на папский престол имя Александра VI, пользовался безоговорочной поддержкой князей церкви. Но все равно поговаривали, будто Родриго отравил наиболее вероятного кандидата на тиару — своего родного брата. Альфонсо хмуро взглянул на меня.
— Мы никогда не встречались с Борджа и потому не можем их судить. И даже если все, что говорят про его святейшество, — правда, ты несправедлива к Джофре. Сыновья не всегда похожи на отцов.
Последние его слова заставили меня проглотить возражения. Однако я все же спросила самым скорбным тоном:
— Зачем только придумали брак? Он отнимает у нас всех, кого мы любим.
Но я дала себе обещание, что не буду эгоистичной — ради Альфонсо. Я постараюсь стать такой, как он, — храброй и доброй и сделать все, что смогу, ради блага королевства.
Прошло несколько месяцев, и наступил 1493 год. Чем больше я размышляла о предстоящем браке с Борджа, тем сильнее делалось мое беспокойство. Король Ферранте мог настаивать на том, чтобы мы с Джофре жили в Неаполе, и мог добиться включения этого пункта в брачный договор. Но слово Папы обладало куда большей силой, чем слово короля. А вдруг Александр передумает и призовет своего сына обратно в Рим? Вдруг он потребует, чтобы для Джофре выделили отдельное королевство? А я буду вынуждена сопровождать мужа. Лишь у мужа-неаполитанца никогда не появилось бы причины увозить меня из родного города.
С того дня, когда я обнаружила музей Ферранте, моя вера сделалась вялой, лишенной всякого рвения. Теперь же я ринулась в религию с неистовой силой, отчаянно испытывая ее. Однажды утром я потребовала экипаж и выскользнула из дворца в сопровождении кучера и всего одного стражника.
Я направилась в собор Сан Дженнаро, напугав случайных молящихся, которых погнал прочь мой стражник.
Преклонив колени перед алтарем, на котором происходило чудо, я со всей искренностью принялась молиться святому Януарию. Я просила его освободить меня от помолвки с Джофре Борджа и найти мне в мужья неаполитанца. Я пообещала, что мы с ним будем щедро жертвовать на ремонт собора и на бедных.
Вернувшись в замок, я попросила икону святого, и мне ее принесли. Я устроила у себя в спальне небольшой алтарь святого Януария и по утрам и вечерам повторяла перед ним свое обещание. Раз в неделю я посещала собор. Эсмеральда была довольна.
«Как хорошо, — говорили все, — что Санча успокоилась и сделалась набожной. Несомненно, это потому, что в следующем году она должна выйти замуж за сына Папы».
Я продолжала молиться и старалась не падать духом. Молитва сама по себе на время давала мне успокоение, и постепенно я отошла от моей первоначальной, эгоистичной просьбы. Я просила здоровья для Альфонсо, моей матери и донны Эсмеральды. Я просила, чтобы Ферранте, здоровье которого пошатнулось, выздоровел. Я даже молилась о чуде столь великом, что я не смела верить в то, что оно и вправду возможно, — чтобы сердце моего отца смягчилось, чтобы он стал добрым и счастливым.
Как-то в конце лета за мной явился королевский слуга. Я пришла в замешательство и повернулась к донне Эсмеральде в поисках поддержки. В последнее время я не делала ничего такого, что могло бы вызвать неудовольствие старших; я вела себя очень осмотрительно. Сейчас в руках у меня был сборник латинских пословиц, и перед появлением слуги я как раз прочла вот эту: «Идеальная жена — кто найдет такую? Она ценнее жемчугов. Сердце мужа уверено в ней, он получает от нее немалую выгоду. Всю жизнь она приносит ему одну лишь пользу, и никакого вреда».
«Святой Януарий, — взмолилась я, — исполни мою просьбу, и я стану именно такой женой!»
Я была одета в черное платье с длинными рукавами, наряд знатной южанки; после объявления о моей второй помолвке я не носила ярких одежд. Прежде чем уйти, я положила книжицу, коснулась маленького золотого крестика, висящего у меня на шее, и лишь потом последовала за слугой. Эсмеральда шла за мной по пятам.
Дверь в тронный зал была открыта нараспашку; сам зал был пуст. Но когда мы вступили на мраморный пол, я услышала доносящиеся из королевского кабинета гневные голоса.
Слуга отворил дверь и ввел нас внутрь.
Ферранте сидел за столом; его лицо было пугающе багровым, особенно по сравнению с белой бородой. Рядом с ним сидела королева Хуана и пыталась его успокоить, время от времени ловя и поглаживая руку бурно жестикулирующего Ферранте. Но ее бормотание тонуло в возгласах деда. Рядом с ними с угрюмым видом стоял мой отец.
— Римский сукин сын! — Тут Ферранте заметил меня и в порядке объяснения взмахом руки указал на лежащее на столе письмо. — Этот ублюдок назначил новый состав конклава кардиналов. И среди них — ни единой живой души из Неаполя, хотя у нас есть несколько достойных кандидатов. Зато он назначил двух французов. Да он насмехается надо мной!
Дед грохнул кулаком по столу. Хуана попыталась поймать его руку, но Ферранте ее выдернул.
— Этот лживый сукин сын надо мной насмехается! — Он вдруг тяжело задышал и приложил руку ко лбу, словно у него закружилась голова.
— Успокойся сейчас же, — сказала Хуана с не свойственной ей твердостью, — или я пошлю за врачом.
Ферранте ненадолго умолк и заставил себя дышать медленнее. Когда он заговорил снова, его слова звучали уже более обдуманно.
— Я сделаю лучше. — Он взглянул на меня. — Санча. Я не допущу свадьбы до тех пор, пока эта ситуация не будет исправлена. Я не допущу, чтобы принцесса королевства вышла замуж за сына человека, который насмехается над нами. — Он бросил гневный взгляд на лежащее на столе письмо. — Александру придется усвоить, что нельзя протягивать нам одну руку, а другой нас предавать.
Мой дед не забыл преступления, которое много лет назад совершил против него дядя Александра, Альфонсо, он же Папа Римский Каликст III. Каликст, которому не хотелось, чтобы неаполитанский трон занял незаконнорожденный, то есть Ферранте, поддержал анжуйцев.
И как бы сильно Ферранте ни нуждался в поддержке нового Папы, он так никогда до конца и не простил Борджа.
— Ваше величество, вы совершаете прискорбную ошибку, — настойчиво произнес мой отец. — Многие кардиналы стары. Они скоро поумирают, и мы сумеем добиться, чтобы их заменили верными нам неаполитанцами. Но тот факт, что у французов теперь есть свои люди в Ватикане, лишь усиливает необходимость установить связь с Папой.
Ферранте довернулся к нему и с прямотой, порожденной преклонным возрастом и ухудшением здоровья, сказал:
— Ты всегда был трусом, Альфонсо. Ты мне никогда не нравился.
Воцарилась неприятная тишина. В конце концов дед снова взглянул на меня и отрывисто произнес:
— Это все. Можешь идти.
Я присела в реверансе и поспешила удалиться, пока не расплылась в улыбке и не выдала своей радости.
На протяжении четырех месяцев, до самой зимы, я блаженствовала. Я возносила благодарности во время ежедневных молитв. Я была уверена, что святой Януарий счел мое благочестие заслуживающим того, чтобы дать мне возможность остаться с братом.
А потом произошло то, чего ожидали все, кроме меня.
Зима и лето в Неаполе одинаково умеренны, но в конце января 1494 года одна ночь выдалась настолько холодной, что я позвала донну Эсмеральду и еще одну фрейлину к себе в кровать; мы укрылись целой грудой меховых одеял и все равно дрожали.
