Жан-Франсуа Паро - Таинственный труп
Обзор книги Жан-Франсуа Паро - Таинственный труп
Жан-Франсуа Паро
«Таинственный труп»
Посвящается адмиралу и мадам Эрве Жиро
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Николя Лe Флок — комиссар полиции Шатле.
Луи Ле Флок — его сын, паж Большой конюшни.
Антуанетта Годле, по прозванию Сатин — мать Луи Ле Флока.
Эме де Ноблекур — прокурор в отставке.
Марион — его домоправительница.
Пуатвен — его лакей.
Катрина Госс — его кухарка.
Пьер Бурдо — инспектор полиции.
Наганда — вождь племени микмак, французский агент влияния в Канаде.
Папаша Мари — привратник в Шатле.
Сортирнос — осведомитель.
Рабуин — агент.
Гийом Семакгюс — корабельный хирург.
Ава — его кухарка.
Шарль Анри Сансон — парижский палач.
Мэтр Вашон — портной.
Полетта — содержательница борделя.
Симон Бонжан — ее любовник.
Сартин — Государственный секретарь, министр морского флота.
Амло де Шайу — министр королевского дома.
Ленуар — начальник полиции Парижа.
Д’Арране — адмирал.
Эме д’Арране — его дочь.
Триборт — его дворецкий.
Лаборд — генеральный откупщик, бывший первый служитель королевской опочивальни.
Тьерри де Виль д'Аврэ — первый служитель королевской опочивальни.
Бальбастр — музыкант и композитор.
Жанна Кампан — горничная королевы.
Роза Бертен — модистка королевы.
Каюэ де Вилле — интриганка.
Луазо де Беранже — генеральный откупщик.
Де Мазикур — начальник тюрьмы Фор-Левек.
Кашар — тюремщик.
Ренье — привратник.
Батист Гремийон — сержант караульной роты.
Фердинанд Берту — часовщик.
Пьер Леруа — часовщик.
Аньес Генге — его крестница.
Эмманюэль де Риву — лейтенант морского флота.
Арман Депла — работник часовой мастерской.
Лорд Эшбьюри — начальник английской разведывательной службы.
Мишель Лекюйе — торговец веерами.
Жак Лавале — художник-пастелист.
Киска — его любовница, модель.
Бетанкур — слесарь.
Родоле — общественный писарь.
Гаспар — бывший лакей в голубой ливрее, метрдотель в ресторации «Большой олень».
Тадеуш фон Иссен — прусский шпион.
ПРОЛОГ
Я отправляюсь в ад, где Ахерон течет под черным светом звезд Тартара.
Римская эпитафияСуббота, 8 февраля 1777 года.
Стоило вспомнить события последнего месяца, как тотчас в голову лезли сумбурные мысли; неужели он бросил добычу ради тени? Неужели придется сожалеть, что отказался от скромного существования, уготованного ему дядей? Зов неизвестного, возвращение в прежние края, с которыми, как ему казалось, он расстался навсегда, желание испытать то, о чем рассказывали другие, щедрые посулы и искушения, долгие-долгие переговоры — все подталкивало его сделать именно этот выбор.
Даже его необузданное воображение не могло помочь оценить последствия своего решения. Не то чтобы он испытывал сомнения, просто обещанный результат выходил за узкие рамки, в которых он привык вращаться. Приняв предложение не торгуясь, он сжег за собой мосты и, закрыв глаза, положился на волю судьбы. Те же, кто убеждал его, располагали не только убедительными аргументами: за их словами просматривалась неприкрытая угроза.
После своего перехода он убедился, что все именно так, как много лет твердили ему родственники; все оправдывало их скептицизм и отказ согласиться с решением, которое он все же принял. Но не в его характере сожалеть о содеянном, пусть даже излишне поспешном поступке, принятом под влиянием минутного настроения. Зато потом все пошло как по маслу, и, несмотря на его двусмысленное положение, прием, оказанный ему, рассеял его преждевременные страхи.
Покорившись неожиданным переменам, выпавшим на его долю, он привык к своему новому существованию и первые месяцы пребывал в радостном возбуждении. Новые заботы и новое положение его вполне устраивали, рассеяли тревогу и усыпили вопросы, связанные с грядущим прыжком в неизвестность. Ему предстояло сыграть в опасную игру, где ставкой выступала его жизнь. Вспомнив обо всем, что с ним случилось, он попытался представить себе весь приведенный в движение механизм, главной пружиной которого ему довелось стать. Назад возврата нет. Подобно болезненной лихорадке, его влекла страсть к приключениям, эта страсть возбуждала его и придавала новые силы. Он словно читал увлекательную книгу, где каждая строка становилась очередным аргументом в пользу дальнейших действий. Вспомнив, что его ждет, он задрожал: готовый к преодолению трудностей, он опасался, что не сумеет стать своим в том двуличном мире, который он слишком хорошо знал. Вскоре, сменив облик, ему предстоит встретиться с этим миром лицом к лицу. Лишь об одном он сожалел: неужели он больше никогда не увидит ее?
Встав на скамеечку, он дотянулся до деревянного ставня, закрывавшего окошко, и осторожно раскачал его. Когда настанет время, он потянет деревянный щит на себя и вытащит штырь из каменного гнезда. Покопавшись в тюфяке, он достал шкатулку с двойным дном, где лежала веревка, свитая из связанных друг с другом простыней; с ее помощью он спустится на улицу, где его должен ждать экипаж. Фонари будут потушены, а месяц вряд ли сумеет рассеять ночной мрак. Если ничего чрезвычайного не произойдет, то караульные патрули проследуют своим привычным путем и к назначенному часу патруль уже минует тюрьму. Откинув крышку часов, он пальцами нащупал стрелки, определяя время: час приближался. Он разместил в условном порядке огарки свечей, хотя его предупреждали, что пользоваться ими можно только в случае крайней необходимости, ибо любой проблеск света может вызвать подозрение караульных.
Желая убедиться, что ничего не забыто, он последний раз проверил снаряжение; потом, достав из кармана крошечный клочок бумаги, скатал его в трубочку, сунул в стык между камнями, а сверху замазал смесью хлебных крошек с известкой. Это его бутылка, которую он бросил в море — на всякий случай… Снова уточнив, который час, он достал лестницу и проверил прочность узлов. Подошел к скамеечке, встал на нее, снял ставень, вынул из цементных гнезд заранее расшатанные прутья, спустился, положил железки на тюфяк и прикрыл одеялом. Затем поднялся к окну и, привязав к оставшемуся пруту веревку из простыней, откинулся назад и потянул ее, проверяя на прочность. Теперь самое трудное: просунуть в окошко ноги. Некоторое время он висел в пустоте, вцепившись руками в простынный жгут и нашаривая ногами стену, чтобы, упершись в шероховатый камень, обрести опору и начать спуск. Пролетавшая мимо ночная птица мягко коснулась его крылом, и тьма поглотила его.
Та же ночь, Версаль, особняк д'Арране.
По старой привычке, Сартин большими шагами расхаживал по библиотеке. Адмирал д’Арране, беспокойно постукивая тростью по кончику своего башмака, разглядывая рельефный план сражения при мысе Финистерре. Жертвой этого яростного постукивания стал брам-рей одного из кораблей: рей свалился, и его следовало осторожно водрузить на место.
— К этому часу все должно быть сделано.
Министр взял часы, издавшие хрустальный звон.
— Разумеется, сударь, как мы и предвидели. Приманка, должно быть, уже у них в руках.
— Однако, очень холодно, — заметил Сартин.
Подойдя к камину, он принялся яростно размешивать угли: потрескивая под его ударами, головешки вспыхивали крошечными синими огоньками.
Тишину нарушал лишь шорох прогоравших в камине дров.
— Правильно ли мы выбрали? Все произошло столь стремительно. И почему именно гугенот? Не окажется ли этот выбор ложкой дегтя в бочке меда? Слабым звеном нашего плана?
— После долгих наблюдений и разговоров я убедился в его искренности, — ответил адмирал. — Он понимает срочность задания и готов потрудиться ради интересов короля.
— Если начнется открытая война, это может плохо кончиться. Мы не опаздываем, но они вполне могут нас обогнать.
— Если верить нашим агентам, похоже, они уже нас обогнали. И даже намереваются начать серийное производство.
— Неужели?
— Увы, да. Нам надобно во что бы то ни стало выиграть соревнование в скорости. С помощью нашей интриги мы хотим убедить врага в том, что мы опередили его на целую голову и знаем о его замыслах гораздо больше, чем он думает. Наш план — единственный способ ввести его в заблуждение и тем самым отвлечь его внимание от насущных задач на долгие месяцы.
