Василий Гавриленко - Младенцы Потерянной Супони
Обзор книги Василий Гавриленко - Младенцы Потерянной Супони
Василий Гавриленко
МЛАДЕНЦЫ ПОТЕРЯННОЙ СУПОНИ
роман
Глава первая
Дождь хлестал, пробивая густую листву; вода змеилась по стволам деревьев, стекала к комлям, попадала в кротовьи норы, заставляя слепцов чихать и уползать поглубже в рыхлую почву. Коляска раскачивалась на дрянной дороге: того и гляди, опрокинется. Возница, крупный, рыжий малый по имени Штефан правил умело, несмотря на крупные капли дождя, секущие его сермяжную спину, не хуже, чем при редких господских взбучках. Штефана господин Кислинг взял в работники еще в зеленом возрасте, тем самым благородно избавив от самого неприятного в мире занятия - медленной смерти от голода.
Пегая лошадь Феста прядала ушами, взмахивала хвостом; над крупом ее колыхался пар, а копыта скользили по расхристанной дороге.
Сверкнула молния. Штефан втянул голову в плечи, заранее готовясь к неминучему. И верно, неминучее не заставило себя ждать. Гром грохотнул так, что задрожала земля, а несчастная Феста, не удержав в себе съеденный накануне в конюшне при постоялом дворе, овес, забросала путь коляски дымящимися лошадиными яблоками.
Штефан перекрестился бы, да руки его были заняты поводьями, потому возница удовлетворился короткой молитвою:
-Спаси-сохрани, Господи.
Впрочем, здесь требуется уточнить некоторую деталь, бросающую определенную тень на искренность религиозных проявлений Штефана. В глубине души, он был уверен, что от небесного шума его защитит вовсе не милосердный Бог, а ученые господа, едущие в коляске. В первую очередь, разумеется, господин Фредерик Кислинг, непосредственный хозяин Штефана, - осанистый старик с седоватой окладистой бородой и густыми, черными, как смоль, бровями. Известно, что седая борода и черные брови – признак породы и, в какой-то мере, аристократизма. Впрочем, в случае господина Фредерика общее правило дало сбой. Не в смысле породы – о! породы господин Кислинг был отменной! В смысле аристократизма. Фредерик Кислинг вышел с самых низов и сделал себя сам. Начинал посыльным в Бюро по противодействию мракобесию, а ныне дослужился до Красной Ленты – высшего знака отличия для людей его почетной профессии. Скажем, трясущийся в коляске бок о бок с господином Кислингом молодой человек – Бальтазар Клаус – имел в активе только Зеленую Ленту, всего-навсего вторую ступеньку от должности посыльного. Впрочем, никто, в том числе и Фредерик Кислинг, не сомневался, что из юноши выйдет толк – молод, конечно, но в работу погружается самозабвенно.
Бальтазар Клаус невысок ростом, но ладно скроен. Над губой – аккуратные темные усики, с несколько легкомысленно загнутыми вверх кончиками; лоб высокий, прямой благородного вида, нос, и, - вот основная особенность внешности господина Клауса – у него были разного цвета глаза. Один глаз – изумрудно зеленый, другой – карий. Молодой человек очень стеснялся этой особенности. В детстве, во время учебы в частном пансионе «Золотые клены» (недорогом, но весьма уважаемом), Бальтазар многажды подвергался насмешкам сотоварищей, придумавших ему обидное прозвище – Азазель.
Сидя рядом с господином Кислингом, Бальтазар разглядывал то спину Штефана, то намокший лес, то грозовое небо над дорогою. Со старшим товарищем Клаус завести разговор не решался: господин Фредерик был явно не в духе, и с момента, как покинули постоялый двор, не проронил ни слова. Молодой человек же чувствовал себя замечательно. Дорожный ночлег получился весьма занимательным для него: сначала они с господином Кислингом отменно поужинали (причем, тот согласился взять все расходы на себя), а затем, когда все уснули, в комнату к Бальтазару тихонько постучалась дочь хозяина постоялого двора. А ведь какой скромницей она прикинулась на ужине, эта Гризетта! Как краснела от грубых шуток господина Кислинга, к которым он, нужно сказать, был весьма склонен после одной-двух кружек пунша.
Причины, по которым пребывал в мрачном расположении духа господин Кислинг, были понятны Бальтазару, и он не ошибался. Тащиться в глухомань, в какую-то, прости Господи, Потерянную Супонь, когда его дочь только-только разрешилась от бремени… Ну, кого это обрадует? Клаус знал, что семья у господина Кислинга большая – жена, три сына и семь дочерей, пять из которых не вышли еще из нежного возраста, в связи с чем старик был стеснен в средствах. Тем не менее, молодой человек не противился, когда старший товарищ оплачивал счета на постоялом дворе, ибо денег у Бальтазара не было. Положенное жалование он проиграл в карты, засидевшись у одного старинного друга, а до очередного пополнения бюджета было еще очень далеко.
Громыхнул гром. Господин Фредерик нетерпеливо двинул плечами.
-Штефан!
Спина возницы пришла в движение, но он не обернулся.
-Слушаю, сударь?
-Не видать там конца этого проклятого леса?
-Не видать, сударь.
Кислинг скрестил руки на груди. Дождь все также барабанил по спине Штефана, по коляске, по листве, по крупу Фесты. В лесу стало заметно темнее и прохладнее. Бальтазар поежился, втянул ладони в рукава камзола. Хорошее настроение быстро улетучилось, и теперь господин Клаус ощущал скуку.
-Ну и глухомань, - болезненным голосом пожаловался господин Кислинг. – Уж и не припомню, когда в последний раз в такую дыру забирался. И дождь этот треклятый, того и гляди, подхватишь грудную жабу. Пора, пора в отставку.
-Ну что вы, доктор, - равнодушно отозвался Бальтазар (старик обещался покинуть пост по десять раз на дню). – Кто же без вас будет доказывать невежественному населению, что чертей не бывает?
Спина Штефана заметно дрогнула при слове «чертей», но сидящие в коляске господа этого не заметили.
-Что верно, то верно, - вздохнул старик и на этом разговор оборвался.
До самого выезда из лесу, который, нужно сказать, случился отнюдь не скоро, ехали в молчании. Господин Кислинг размышлял, чем бы помочь родившей сына Аннет, живущей с мужем - мелким клерком - в унизительной бедности. Бальтазар вспоминал пылкую Гризетту. О деле, заставившем тащиться в тмутаракань, за всю, весьма долгую, дорогу не обмолвились ни словечком.
Суть дела заключалась в письме, покоящемся ныне в правом внутреннем кармане камзола господина Кислинга. Четвертинка бумажного листа, измятого, затем распрямленного. Писавший письмо явно торопился – буквы кривые, скачут, а в самом конце бедолага влепил кляксу, похожую на печать. Грамотностью сочинитель послания явно не был обременен, и сотрудники Бюро по борьбе с предрассудками вволю посмеялись бы над его штилем, когда б не леденящий душу смысл письма.
Бальтазар пошевелился, кашлянул. Ему (весьма кстати для скромного повествователя, рассказывающего эту историю), вспомнилось, как доктор Кислинг, прочтя письмо, протянул листок младшему коллеге с многозначительным: «Н-да». Что хотел сказать этим «Н-да» господин доктор, Бальтазар понял, пробежав разноцветными глазами неровные строчки Якоба Рваная Щека.
«Милые ученые судари!
Прошу извенить покорностью своей неблоговидную смелость с которой отважылся я оторвать вас от ученых занятий и благ всяких и пишу вам потому что нет сил терпеть и душа от горя закостенелая. Якоб Рваная Щека пишет вам облевается слезами молит приехать как можно скорее пока кровосос не обескровил всех младенцев Потерянной Супони. Три дитяти невиновных уже отошли ангелочки к Господу не успев познать кроме грудей матери детства отрочества зрелости. Деревня наша тихая и горя такого отродясь не было, слезы лили только над гробами дряхлых старцев да старух со впалыми щеками. Младенцы белые облеваются слезами глядят ангелы небесные матери рвут волосы. Луиза уже утопилась, вытащили из колодезя через три дня распухла. Страх теперь здесь в Потерянной Супони навсегда. Родители не ведают как дитя уберечь от лютого зверя. Приезжайте спасите деревню нашу Потерянную Супонь истребите дьяволово семя. Безвинно страдать нет больше возможности. Страх теперь здесь навсегда. Якоб Рваная Щека. (большая клякса)».
Бюро по противодействию мракобесию имело уже достаточный опыт расследования разных дел, которые, на первый взгляд, казались проявлениями чертовщины, но… нет, даже не так: НО! во всех без исключения случаях, основным подозреваемым и виновником оказывался человек. Невиданные злодеяния, которые, казалось, под силу только Диаволу, с легкостью неимоверной исполняла какая-нибудь хрупкая женщина, или полуграмотный, вроде Якова Рваная Щека, деревенский житель.
