Королевы бандитов - Шрофф Парини

Фарах не сдвинулась с места:

– А как же твой план?

– Салони нас видела. Если Самир умрет сегодня ночью, это вызовет подозрения. Она паршивая сука, но далеко не дура.

Фарах вскинулась:

– Опять ругаешься!

– А что, скажешь, я не права? Она не паршивая сука?

Фарах открыла было рот, но Гита напомнила:

– Ты не забывай, что ложь – более тяжкий грех, чем сквернословие.

И Фарах ничего не оставалось, как захлопнуть рот, щелкнув зубами.

4

«Все из-за какого-то мальчишки? В большинстве случаев дело именно в мальчишках».

Неприятно было констатировать проницательность Фарах и собственную заурядность, то есть принадлежность к большинству. Гита должна была признать, что дело было именно в мальчишке. Если, конечно, так можно было назвать Рамеша, у которого в пятнадцать, когда его семья переехала из соседней деревни, уже росли усики, а к двадцати двум он щеголял в густой бороде. Как и сама Гита, Рамеш не отличался ни красотой, ни легким, веселым нравом. Будь это не так, его внимание наверняка вызвало бы у Гиты подозрения. Будь это не так, он непременно приударил бы за Салони. Но пока все местные мальчишки грезили о том, чтобы заглянуть к Салони под юбку, их родителей интересовала только ее кубышка с приданым, а там было ровно ноль рупий ноль пайс [27]. (В начальной школе учитель экономики рассказывал им о традиции платить семье жениха за невесту. Салони тогда ему возразила, что это жених должен платить семье невесты – ведь он получает целого человека, который будет заниматься домашним хозяйством. Учитель рассмеялся – мол, нет, жениху платят, потому что он берет на себя ответственность и в его доме появляется лишний рот, который надо кормить, к тому же человека нельзя купить, у нас ведь нет рабства. Но Салони продолжала яростно спорить, учитель потерял терпение, и до конца урока экономики она простояла за партой наказанная.)

Салони выросла в крайней нищете. Семья Гиты была бедной, но не нищей – у них на столе всегда были овощи с рисом или с чапати [28]. В семье Салони ели через день, составляя расписание, когда кто ужинает, а кто ложится спать голодным, при этом предпочтение всегда отдавалось мальчишкам. В школу ее отдали только из-за государственной программы бесплатных обедов для учеников. Вторую половину дня она обычно проводила в доме Гиты. Однажды отец Гиты принес с работы выброшенные яблоки с подгнившими бочка́ми и пятнышками, которые мать Гиты собиралась вырезать, а пока она ходила за ножом на кухню, Салони уже слопала свое угощение целиком – с сердцевиной, семечками, хвостиком и гнилью. Родители Гиты ничего не сказали, но когда они доели яблоки, Салони вспыхнула от стыда – на ее светлой коже отчетливо проступил румянец, – потому что она увидела отложенные несъедобные части, огрызки и все такое. Тем вечером родители Гиты настояли на том, чтобы подруга дочери осталась у них на ужин. За почти два десятилетия их дружбы Салони никогда не приглашала Гиту к себе домой, а Гита никогда не напрашивалась.

В каких-нибудь других странах уровень бедности Салони непременно стал бы поводом для буллинга. Но у них в деревне все жили более чем скромно – у большинства людей была совсем простая одежда и по две пары обуви. Шоколад и пирожные считались деликатесом; на Дивали [29] готовили домашние сладости. Но пусть Салони ходила босая, всем остальным она не была обделена – остроумная, заводная девчонка из самой высшей касты, да к тому же еще и красивая. Сказочно, невероятно красивая – золотисто-зеленые глаза, смущавшие ее собственных родителей, точеные скулы и губы сердечком над очаровательным острым подбородком. Хорошенькая девочка превратилась в прекрасную девушку – в переходном возрасте Салони не знала проблем ни с прыщами, ни с подростковой угловатостью. Как волны морские повинуются луне, совершая приливы и отливы, так их одноклассники уступали воле Салони. Ее власть в коллективе была неоспорима – всем хотелось оказаться поближе к Салони, словно ее внимание возвышало и других тоже.

Однако нищета в совокупности с дерзким нравом отпугивает женихов. Старших сестер Салони выдали замуж в дальние деревни за немолодых вдовцов, не претендовавших на приданое, – таким образом и малолетняя Пхулан когда-то досталась тридцатитрехлетнему извращенцу.

Неудивительно, что главной целью в жизни для Салони стали деньги, и она не делала из этого секрета. Однако мечтала она вовсе не о баснословных деньгах на царские хоромы, тачки и столичные развлечения – нет, Салони была амбициозной, но не жадной, она мыслила в практическом направлении. Вместо нищеты ей нужна была нормальная, не запредельная бедность, тот скромный уровень жизни, который был в деревне у всех остальных и который люди почему-то не ценили – они вздыхали из-за растущих цен на рис, но по-прежнему могли есть этот чертов рис в свое удовольствие. Ей нужно было ровно столько денег, чтобы покупать себе еду по вкусу и настроению, ровно тот уровень бытового комфорта, который позволяет не задумываться о стоимости товаров первой необходимости.

Каждое утро ее отец шел на погрузочную площадку и до вечера вместе с другими семью мужчинами таскал камни в кузовы грузовиков за двадцать рупий в день. Ее будущий муж, говорила Салони душными ночами, когда они укладывались спать на Гитиной веранде под открытым небом, мерцавшим звездами над головой, вовсе не должен быть богатым, как Амбани [30], обойдемся без кроров [31], он должен быть перспективным и точно знать, как добиться успеха. Пока Гита на одной скамейке с ней в третьем ряду класса сражалась с простыми уравнениями, Салони уже понимала, что правильный старт – залог победы. Можно быть умным, как ее отец, и при этом ничего не добиться в жизни. Можно быть гением и всю жизнь надрываться ради жалкого заработка, который будет целиком исчезать в желудках твоих ребятишек, скребущих ложками по быстро пустеющим тарелкам.

Поэтому Салони уже в двенадцать-тринадцать лет начала строить планы на будущую жизнь и развила бурную предпринимательскую деятельность. От дешевых безделушек, вечно побрякивавших в ее рюкзаке, от ластиков в форме фруктов, которые ничего не стирали, от всего, чем задаривали ее мальчишки, не было никакого проку. Нет, Салони нужны были деньги, чтобы обеспечить самой себе приданое, а значит, и жениха.

– Чтобы хорошо заработать, сначала нужно щедро потратить, – однажды сказала она Гите, но та с ней не согласилась.

– Ты всем парням в окру́ге нравишься, и когда-нибудь появится тот единственный, который заставит своих родителей отказаться от приданого. Тот единственный, которому нужна будешь только ты. Я уверена. Тебе достаточно будет глазом моргнуть.

Салони в ответ рассмеялась и подтолкнула подругу плечом:

– Не будь такой наивной, Гита.

– Ты что, сомневаешься, что все они хотят тебя, а не какие-то там деньги?

– Может, и так. Но если и хотят, то недостаточно сильно, чтобы бросить вызов своим папкам и мамкам.

Гита повертела сережку-«гвоздик» в мочке уха.

– Нет, я не верю.

– Это потому, что ты меня любишь, – хмыкнула Салони. – Ты смотришь на меня по-другому, не так, как все. – Она цокнула языком: – И еще потому, что ты дура.

Гите приходилось скрепя сердце участвовать в ожесточенной борьбе Салони с нищетой чаще, чем хотелось бы. Однажды они пытались продавать школьные тесты, но быстро выяснилось, что надо где-то добывать еще и правильные ответы, чтобы обеспечить себе регулярный доход. В другой раз Салони заключила сделку с торговцем всякой второсортной бижутерией, пообещав сделать рекламу его зашкварному товару, и на снятой вскоре общей фотографии все их одноклассницы сидели с дурацкими дешевыми заколками-бабочками в волосах, словно это был обязательный элемент школьной формы.