Кирил Бонфильоли - Эндшпиль Маккабрея
Мартленд сделал в своей повести паузу, и я не стал его торопить: ибо это очень плохие новости — если миллионер сходит с ума, страдают люди беднее его. Я так озаботился, что, не подумав, дал Мартленду выпить. Роковая ошибка — ему полагалось нервничать и дальше. А так, стоило ему насосаться старым знакомым соком, он преисполнился было самоуверенности, и фигура его снова приняла обычную, раздражающе помпезную осанку. Как же его, надо полагать, презирали собратья по офицерскому корпусу, наблюдая, как он угрозами и лизанием задниц всползает по ступеням карьерной лестницы. Но вместе с тем не следовало забывать, что он опасен — и гораздо умнее, нежели выглядит или говорит.
— Мартленд, — сказал я через некоторое время, — вы сказали, что ваши наймиты выследили меня сегодня утром до Спинозы?
— Именно. — Бодро, чересчур бодро. Он явно снова ощутил в себе силы.
— Джок, мистер Мартленд рассказывает мне выдумки. Шлепни его, пожалуйста.
Джок продрейфовал из сумрака, нежно освободил Мартленда от бремени стакана, склонился и милостиво уставился ему в лицо. Мартленд вытаращился на него в ответ, широко распахнув глаза и даже слегка приоткрыв рот. Это ошибка — открытый рот. Огромная лапа Джока описала в воздухе полукруг и хлопнула Мартленда по щеке, отдавшись звонким эхом выстрела.
Мартленд спланировал над подлокотником софы и остановился только у деревянной стенной панели. Некоторое время посидел там; его крохотные глазки сочились слезами ненависти и страха. Рот его, теперь закрытый, корчился — полагаю, он считал зубы.
— Сдается мне, с моей стороны, быть может, это глупо, — сказал я. — То есть убить вас — достаточно безопасно, это как бы свяжет все концы навсегда, не так ли, а просто-напросто делать вам больно — от такого в вас только разыграется мстительность.
Я дал ему некоторое время подумать, осознать все мерзкие подтексты.
Он подумал. Осознал. И наконец выжал из себя тошнотворную ухмылку — зверское зрелище, скажу я вам, — встал и сел снова.
— Я не стану держать на вас зла, Чарли. Осмелюсь сказать, вы считаете, что я заслужил небольшой порки за сегодняшнее утро. Вы по-прежнему не в себе, я имею в виду.
— В ваших словах что-то есть, — искренне признал я, ибо в его словах что-то было. — У меня сегодня состоялся длинный день, наполненный хандрой и увечьями. Если я немедленно не лягу, вероятнее всего, я вынесу крайне ошибочное суждение. Спокойной ночи.
С этими словами я вымелся прочь из комнаты. Рот Мартленда снова открылся, когда я закрывал дверь.
Краткая восхитительная сессия под теплым душем, пробежка дентальным средством вокруг старых бастионов слоновой кости, дуновение детской присыпки «Джонсонз» тут и там, нырок под одеяло — и я снова сам себе голова. Идиотский отход Крампфа от сценария тревожил меня, возможно, сильнее, чем покушение на мою собственную жизнь, но я чувствовал: нет ничего такого, о чем с большей выгодой я не смогу потревожиться завтра, кое, как широко известно, просто новый день.
Я выполоскал из сознания все заботы несколькими страницами Фёрбэнка [40] и бережно и любовно отплыл в страну грез. Сон для меня — не просто отключка: это весьма позитивное блаженство, кое следует вкушать с наслаждением и знанием дела. То была хорошая ночь; сон нежил меня, словно знакомая пикантная любовница, у которой в запасе всегда есть новое удовольствие, коим можно удивить пресытившегося возлюбленного.
Волдырям моим тоже было значительно лучше.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Семь утра на солнечных часах,
Склон холма в жемчужинах росы...
«Пиппа проходит» [41]Я восславил Джока веселой песней, едва он пробудил меня, но души в декларацию не вложил. На самом деле утро настало в десять, как обычно, и Аппер-Брук-стрит была попросту мокра. День скрипел на зубах, моросил и лип к телу, а небо несло в себе цвет мышиного помета. Пиппа осталась бы в постели, и ни одна сонная улитка в здравом уме не стала бы всползать ни на какой терн. Моя чашка чаю, обыкновенно струящаяся, как нежный дождик с небес, на вкус была — что клюка стервятника. У канарейки, похоже, случился запор, и она одарила меня угрюмым взором, а не привычной строфой-другой песенки.
— Мистер Мартленд внизу, мистер Чарли. Ждет уже полчаса.
Я зарычал и натянул на голову шелковую простыню, забуриваясь обратно в маточное тепло, где никто не может сделать вам больно.
— Посмотрели б вы на его рыло, куда я его стукнул, — любо-дорого, честно. Всех цветов.
Это меня проняло. День может предложить, по крайней мере, хоть что-то. Вопреки здравому смыслу я поднялся.
Полоскание, полдекседрина, кусочек тоста с анчоусами и халат от Шарве — все это в указанном порядке — и я был готов к любому количеству мартлендов.
— Веди меня к этому своему Мартленду, — распорядился я.
Должен признать — он действительно выглядел очень славно; и прелесть его была не только в роскошных осенних оттенках распухшего рыла — меня заворожила игра выражений, сменявших на означенном рыле друг друга. Можете составить собственный список — у меня к такому сейчас душа не лежит. Самым значительным выражением для нашего повествования, однако, было последнее: нечто вроде застенчивого фальшивого панибратства, проникнутого тщательно отмеренной долей кривизны, вроде пары капель вустерского соуса в тарелке густой подливки.
Он вспрыгнул на ноги и зашагал ко мне — пресловутым рылом вперед, вытянув руку навстречу крепкому мужскому пожатию.
— Снова друзья, Чарли? — пробормотал он.
Настал мой черед отвесить челюсть — меня прошибло потом замешательства и стыда за этого человека. Ну, то есть. Я исторг нечто вроде неприветливого клекота, и, похоже, Мартленд им удовлетворился, ибо отпустил мою руку и с удобством расположился на софе. Чтобы скрыть замешательство, я приказал Джоку приготовить нам кофе.
Его мы ждали в молчании — более или менее. Мартленд попробовал разыграть гамбит с погодой — он из тех людей, кто всегда знает, когда с насеста над Исландией поднимется новая клиновидная депрессия. Я любезно объяснил, что пока не изопью своего утреннего кофе, из меня плохой ценитель метеорологии.
(Каковы корни этой странной британской одержимости погодой? Как могут взрослые мужчины, строители Империи, всерьез обсуждать, идет дождь или нет, шел ли он и какова вероятность, что пойдет? Вы можете вообразить самых пустоголовых парижан, венцев или берлинцев за столь вздорной болтовней? «Ils sont fous ces Bretons», утверждает Обеликс, [42] и он прав. Полагаю, на самом деле это лишь еще одно проявление фантазий англичанина о почве. Даже самый урбанистичный горожанин в сердце своем — самый что ни на есть крестьянский йомен и втайне мечтает о кожаных гамашах и дробовике.)
Прибыв, кофе (как же трудно писать без абсолютного аблатива) некоторое время был цивильно заглатываем нами, передававшими друг другу сахар, сливки и прочее, время от времени лучисто и неискренне друг другу улыбаясь. Затем я это дело прекратил.
— Вы собирались мне сообщить, как узнали, что я у Спинозы, — сказал я.
— Чарли, ну почему вас так завораживает именно эта деталька?
В самом деле — очень хороший вопрос, но как раз на него я не имел намерений отвечать. Я безучастно посмотрел на Мартленда.
— О, ну вообще-то все довольно просто. Так вышло, что нам было известно: у Спинозы есть... скорее было... около четверти миллиона грязных фунтовых банкнот с Великого ограбления поезда. Он заплатил за них чистыми пятерками и получил 175 фунтов за цент. Жулик проклятый. Ну и мы знали: скоро ему придется их сбрасывать, поэтому мы наняли некоего молокососа, который работает в одной из галерей «Двора каменщика», чтобы присматривал за Спинозой. И любая э-э... интересная личность, которая к нему заглядывает, — мы сразу узнаем о ней по «уоки-токи» нашего молокососа.
— Вот как, — промолвил я. — Именно такой сюжет я называю захватывающим. А как насчет визитеров до открытия галерей?
— А, ну да — что ж, здесь нам, конечно, пришлось рисковать. То есть у нас просто нет средств на все эти слежки сменным методом. Стоит целое состояние.
Поверив ему, я мысленно вздохнул с облегчением. Мне в голову пришло еще одно.
— Мартленд, а ваш стукач — часом не карапуз по имени Перс, работает в «Галерее О'Флагерти»?
— Вообще-то да, по-моему, он.
— Так и думал, — сказал я.
Я навострил ухо: за дверью переминался Джок, сопел носом, делал себе мысленные заметки, если их уместно так назвать. Нет сомнений — мне стало гораздо легче, стоило узнать, что подкуплен только Перс; если бы со мной в уличную шлюшку вздумал играть сам мистер Спиноза, все бы провалилось. Да еще и с каким треском. Должно быть, я позволил своему лицу несколько расслабиться, ибо поймал Мартленда на том, что он любознательно на меня смотрит. Так не годится. Сменить тему.
