Гунар Цирулис - "Магнолия" в весеннюю метель
— Ну, а потом?
— Потом поднялись наверх… А, что, с Кундзиньшем что-то случилось? За завтраком я его не видел, а он обычно является так пунктуально, что по нему часы можно ставить.
— Еще один вопросик, товарищ профессор… Было ли у него что-нибудь с собой — сверток или папка, когда вы с ним выходили из бара?
— Послушайте, молодой человек, вы случайно не из компании профессора Березинера, что так активно меня выспрашиваете? Если у Кундзиньша что-то стряслось, не скрывайте!
— Да все в порядке. Он просто не может вспомнить, куда девал важный документ, и я думал — может быть, вы знаете.
— В своей памяти каждый — сам себе хозяин. При всем желании не могу помочь вам ничем.
— А может быть, ваш аспирант что-нибудь заметил?
— Улдис Вецмейстар? Судя по написанному им, он дальше собственного носа вообще не видит. Знаете, что значит современная неграмотность? Человек умеет и читать, и писать, но не делает ни того, ни другого.
— Благодарю, товарищ профессор, — и Приедитис собрался встать.
— Слишком вы робки. Собираетесь уйти, не рассказав своей биографии… Это же самое распространенное хобби. Я давно не бывал в Латвии, так что не очень разбираюсь в ваших новых словечках, но думаю, что вас все-таки понял бы.
Было бы просто невежливым не сделать Вобликову комплимент за его знание латышского. Однако эта похвала позволила открыться новым шлюзам красноречия:
— Некоторые коллекционируют сувениры. А я считаю, что такие вещички «на память» на деле никакой памяти не оставляют. И поскольку я никогда не был, да и не буду туристом, то из каждого нового места я привозил то, что является главным богатством народа, — язык. Сейчас их в моей коллекции уже четырнадцать… Ну хорошо, молодой человек, бегите, результаты вашего труда, по-видимому, зависят от ног больше, чем от головы, хотя старая мудрость гласит: «Тише едешь — дальше будешь».
Нанеся таким образом последний укол Приедитису, Вобликов сердечно потряс его руку и пожелал всяческих успехов в труде, в семейной, а также личной жизни.
К сожалению, в комнате Перовой никто не отозвался, поэтому Приедитис опустился этажом ниже и постучал в дверь Руты Грош. И здесь никто не откликнулся, но изнутри доносился шум льющейся воды, и Приедитис без стеснения отворил дверь. Он мог позволить себе такую вольность, поскольку знал Руту издавна — сперва как соседскую девчонку, охотно помогавшую первоклашкам выполнять домашние задания, потом как девушку, которая чуть ли не каждый вечер целовалась в темном подъезде с долговязым юнцом, еще позже как тетю Руту, нередко приходившую перехватить соли или спичек — самостоятельно хозяйничать она так и не научилась. А сейчас? Прошло шесть лет с тех пор, как Приедитис из коммунальной квартиры перебрался в отдельную, в другом районе города, и теперь, встретившись с Рутой в Приежциемсе, никак не мог решить, называть ее на «ты» или на «вы».
Комната выглядела прямой противоположностью апартаментам Вобликова. Везде были разбросаны различные принадлежности дамского туалета. На спинке стула висели трусики и лифчик, купальник находился на столе в окружении баночек с кремами, флакончиков с лаком для ногтей, бутылочек с лосьоном, трубочек с тушью и баллончиков дезодоранта.
За спиной Приедитиса послышались мягкие шаги. Повернувшись, он увидел Руту. Она куталась в белую купальную простыню, и лицо ее, лишенное слоя косметики, оказалось на удивление молодым. Свежестью веяло и от округлых плеч, подрумяненных солнцем, на которых блестели капельки воды. Быстро прикинув, что ей никак не меньше тридцати пяти, Приедитис не смог скрыть удивления.
— А я думала, уборщица! — радостно воскликнула Рута. — Ну, наконец-то собрался навестить! И как раз сегодня, когда я впервые по-настоящему почувствовала, что отпуск начался! Садись.
Приедитис пододвинул ей тапочки и удобно устроился в кресле.
— Можно курить?
— Угости и меня!
Они закурили, и Приедитис начал разговор теми же словами, что и с Вобликовым:
— Я пришел поговорить о Викторе Кундзиньше…
Рута глубоко затянулась, закрыла глаза и выпустила дым тонкой струйкой. С ответом она не торопилась. Но когда Приедитис уже решил, что она предпочла пропустить его вопрос мимо ушей, Рута все же отозвалась:
— А что ты о нем думаешь? Стоит выходить за него замуж?
— А он что — предлагал руку и сердце?
— А тебя это удивляет? Ты не замечал? Да я и тебе могла бы закрутить голову — только никак не забуду, как ты бегал по двору в коротких штанишках…
— Нет, серьезно. Он к тебе сватался?
— Пока еще нет. Но мы, женщины, чувствуем это, когда мужчина еще даже не успел решить для себя самого. Стоило мне поманить его мизинчиком — и он объяснился бы еще вчера. — И Рута снисходительно улыбнулась.
— Да, кстати, относительно вчерашнего, — быстро перешел Приедитис на нужную тему, поскольку в вопросах любви себя авторитетом не считал. — Ты не помнишь — у него в баре была с собой его диссертация?
— С какой-то папкой он все время возился, как дурень с писаной торбой… Я под конец совсем разнервничалась.
— Потому и ушла так рано?
— Мне не понравилась его прижимистость. Я привыкла праздновать с шампанским, чтобы пробки вылетали очередями. А он поил меня сухим винишком, сам пил чаек и говорил о сродстве душ.
— И тебе еще нужен совет? Поехали-ка лучше вниз, выпьем по чашке кофе — во имя старой дружбы.
— Беда в том, что он мне нравится, — голубые глаза Руты налились теплотой. — Он такой незащищенный, такой трогательный. И так похож на моего отца…
— Тогда выходи за него, и дело с концом! — Приедитис почувствовал себя чем-то вроде флюгера в урагане чужих чувств.
— Но, может быть, это сходство меня и пугает, — с логикой, постижимой единственно для нее самой, возразила Рута. — С ним придется возиться, как с малым ребенком, жертвовать личными интересами, поскольку его работа, что и говорить, важнее моих кинопросмотров, рецензий и интервью… Знаешь, сейчас мне начинает казаться, что до сих пор я жила неправильно. Надо было принести деду внука, и это привязало бы его к жизни куда прочнее, чем все мои старания.
— Эмансипация оборотная сторона медали. Но, как я вижу, еще совсем не поздно. Ты вполне способна осчастливить Кундзиньша — если только он не слишком стар.
— В браке меня беспокоит повседневность, а не повсенощность. Я этих ученых знаю как свои пять пальцев — они сильны своей слабостью и нерасторопностью. Если уж выходить за человека в годах, то хочется, чтобы он тебя лелеял, прочитывал на губах каждое твое желание — а вовсе не наоборот.
— Ты что, всерьез надеешься добиться равновесия на весах любви? — повторил Приедитис излюбленное выражение его матери. — И вообще — в этой области я в консультанты не гожусь. Я пришел ради того, чтобы помочь ему.
— Он что, послал тебя посредником? — с презрением спросила Рута. — Похоже…
— Он влез в такие неприятности, что, скорее всего, вообще забыл о том, что ты существуешь на свете.
— Да что ж ты сразу не сказал? Я мигом!
Рута набросила халат и вылетела из комнаты.
* * *Дверь в номер Перовой была все еще на замке, и Приедитис решил поискать ее на пляже. Впрочем, от самого себя он не скрывал, что разыскивает ее не столько из-за диссертации, дело с которой выглядело достаточно туманно, сколько из-за самой Иры, чью красоту он ставил превыше всех научных открытий, вместе взятых. Далеко уйти она не могла — обычно Таточка со своими совками и ведерками обосновывалась у первой же песочной кучи.
В вестибюле он увидел выходившую из кинозала Гунту, только что закончившую опрашивать уборщиц и официанток.
— Никто ничего не знает, — вполголоса проговорила она. — А как на твоем фронте?
— В баре папка у него была, это подтверждает Рута Грош. А вот дальше — глухо. Теперь все надежды на Жозите.
— Поедешь с Мурьяном?
— С какой стати! Я соединю приятное с полезным — иду на поиски жгучей Иры.
Утоптанная дорожка привела Приедитиса к углубленной площадке, которую отдыхающие окрестили сковородкой, — на ней можно было поджариваться на солнце даже в ветреные дни. Он не ошибся: на склоне дюны лежала на пестрой простыне Перова, а около нее возилась Тата, упорно старавшаяся зарыть ноги матери в песок. Девочка была тепло одета и безбожно потела, что никак не мешало ее деятельности.
Услыхав шаги, Перова повернула голову в сторону приближавшегося и открыла глаза. Затем попыталась завязать на спине тесемки купальника, но, убедившись в невозможности этого, снова растянулась на простыне, словно обессилев.
— Помочь? — предложил Приедитис.
— Терпеть не могу, когда остаются белые полосы. Если это вас не шокирует, можете расположиться рядом, — проговорила Перова и, отодвинувшись, освободила узкую полосу простыни. — Только не ложитесь на песок!
