Иоанна Хмелевская - Свистопляска
— Да пока работы немного. Тут у вас проживает один кривой или косой на один глаз. Хотелось бы знать его фамилию и пообщаться с ним. С этого начну, а там посмотрим.
— Ежи Колодзей. Занимает апартамент №124, забронировал до конца месяца.
— Питается он всегда в вашем ресторане?
— Завтракает и обедает всегда, а вот с ужином бывает по-разному. Вообще-то возвращается обычно не очень поздно.
— А почему мы с вами беседуем в туалете?
— На всякий случай, зачем людям знать, что я пани что-то сообщаю? Мне кажется, с этой скоропостижной смертью не все ясно... Да и вы расспрашиваете, хотите что-то узнать. Я готова вам помочь и уверена, лучше не делать этого явно, пока все так неопределенно. Мне пора. Пойду, пожалуй.
Я внимательно взглянула на девушку. На редкость красива и явно неглупа. Держится со скромным достоинством, совсем не похожа на разбитных горничных дорогих пансионатов. Культурная, правильная речь. Видимо, студентка, подрабатывает на летних каникулах. Интересно, на кого она учится?
Итак, следующим мне надо отловить кривого Колодзея. Времени в моем распоряжении оставалось не так уж много, похоже, расследованием придется заниматься, то и дело сверяясь с часами. Скоро двенадцать, судя по запахам, в пансионате приступили к приготовлению обеда. До встречи с Болеком ещё оставалось время, а с кельнером следовало пообщаться, пока он не занят обслуживанием клиентов. Завтрак кончился, обед ещё не начинался, подходящий момент. Да и есть хочется, видимо, угря утром я слопала в таких нервах, что мой организм его как-то не заметил. Ресторан в «Пеликане» работал без перерыва, по европейским канонам, весьма похвально. Швейцар по моей просьбе показал мне столик в ресторанном зале, пустоватом в настоящее время, за которым обычно сидели Гавел с Колодзеем. Я уселась за этот столик.
Кельнер вырос как из-под земли.
— Надо бы перекусить, — заявила я ему, рассматривая меню. — Обедать ещё рано, что-нибудь полегче. Может, пан посоветует? Скажите, позавчера вы обслуживали этот столик?
Если официант и замедлил с ответом, то только самую малость.
— Ага, видимо, пани спрашивает потому, что один из наших постояльцев скончался, — произнес он и, внимательно оглядев меня, воскликнул:
— А, это вы! Сколько раз видел вас по телевидению, очень приятно, такая честь для меня. Знаете, моя жена стояла в очереди, когда вы в Гданьске раздавали автографы.
Для расследования нет ничего полезнее непринужденных личных контактов. Яцек оказался прав, от меня действительно могла быть польза, а в Гданьске я и в самом деле подписывала желающим свои книги, и такой выстроился хвост, что я пришла в ужас. Знай я, что мне потребуется вот этот кельнер, по блату извлекла бы его супругу из очереди и, кроме обычного автографа, присовокупила бы ещё какие-нибудь наилучшие пожелания.
— Ах, вот как? — оживленно откликнулась я. — Надеюсь, бедняжка не замерзла? Ведь как раз морозы ударили. А скончавшийся постоялец был моим хорошим знакомым. Очень неприятное дело.
— Весьма и чрезвычайно. Позвольте высказать вам мои самые искренние соболезнованья. А жена в прекрасном состоянии, спасибо.
— Скажите, не припоминаете, что происходило за этим столиком в тот роковой день? Мне сказали, за ним сидели трое...
— Совершенно верно, трое. Двое наших постояльцев, они всегда садились ко мне, не хотелось бы хвастаться, но... А третий мне незнакомый, наверняка пришлый. И признаюсь пани, у меня создалось впечатление, тем двум не очень понравилось, что он сел за их столик. Могу, конечно, ошибаться, но у меня глаз наметан. И такой какой-то нервный, излишне вертлявый, ни секунды спокойно не посидит. Хотя, опять же, показалось мне, что немного.., как бы это сказать? Ну, не от природы он такой, а вроде как делал вид, специально старался. У меня глаз наметанный...
— Вы хотите сказать, он старался производить впечатление излишне подвижного, экспансивного?
— Что-то в этом духе, пани в самую точку попала.
Вот, пожалуйста! Выходит, не так уж глупо я придумала. Раз этот незнакомец пытался будто невзначай поцарапать Гавела, должен был отчаянно жестикулировать, крутиться-вертеться. Похлопывать по плечу, хватать за руки, прикасаться к локотку, наступать на ногу, толкать в бок. А если человек так крутится за столом, может, что и разбил?
Словно подслушав мои мысли, официант сказал:
— Он так метался, сидя за столом, что я боялся, как бы чего не разбил. Представьте, не разбил, даже удивительно. А будет мне позволено полюбопытствовать, почему меня пани о нем расспрашивает?
Вполне закономерное любопытство, только удовлетворить его надо по-умному, не обязательно сразу всю правду вываливать.
— А потому, проще пана, что мы, сын покойного и я, хотим знать, как несчастный провел свой последний день. Скончался скоропостижно, должна же быть какая-то причина, возможно, что-нибудь или кто-нибудь его взволновал, рассердил...
— А что, сердце?
— Да, инфаркт. Представляете, инфаркт в отпуске? Идиотизм!
— Ох, проше пани, пути Господни неисповедимы, человек не знает, когда придет смерть, всякое случается... Да вроде нет, взволнован он не был, а вот будто бы рассердился. И ещё — этот размашистый живчик его, похоже, смешил. Любого бы рассмешил, чего он только не вытворял! Паясничал, я бы сказал. Меня гонял безжалостно, то и дело новые закуски придумывал, изобретал какие-то несусветные коктейли, сам их смешивал за столом, гнался за мной со стаканом в руке до буфетной, лед ему, видите ли, срочно понадобился, говорю пани, минуты спокойно не посидел на месте, то и дело со стула вскакивал. А вам посоветую камбалу в масле жареную, пальчики оближешь.
— В масле! Сливочном! — обрадовалась я. — Давайте, давайте её сюда! Так вы сказали, пан Роевский со вторым постояльцем всегда садились за ваш столик?
— Да, тут уж такой обычай, наши постояльцы выбирают столик, за который потом всегда садятся. Нравилось им, наверное, как я их обслуживал. И я был доволен клиентами — народ солидный, я имею в виду тех двоих, заказы делали хорошие, ели не торопясь, меня не подгоняли. Рационально питались, проше пани. И редко кто присаживался за их столик. Только вот этот нахальный живчик...
— Мне ещё хотелось бы побеседовать с тем из ваших постояльцев, который обычно обедал вместе с паном Роевским. Он вроде бы немного кривоват на один глаз?
— Верно пани заметила, тонкое наблюдение...
— Могу я вас просить, когда он придет в зал, передать ему, что одна пожилая женщина хотела бы с ним поговорить? А то увидит незнакомую и не сядет за свой столик. Кельнер пообещал:
— Непременно. Скажу — молодая и красивая дама желает с ним побеседовать. Положитесь на меня, я прослежу за этим.
Что же, о вкусах, как известно, не спорят. Впрочем, по сравнению с какой-нибудь столетней кавказской рекордсменкой я и в самом деле могла сойти за молоденькую... Но думаю, кельнер, человек опытный и неплохой психолог, просто сообразил, что, услышав о желавшей пообщаться с ним пожилой даме, кривой Колодзей попытается сбежать куда подальше...
А он и в самом деле оказался крив на один глаз. Разговаривая со мной, смотрел на меня одним глазом, в то время как второй устремлялся в неведомую даль за моей спиной. Не всегда, впрочем, но довольно часто. Это было непривычно и раздражало, во всяком случае я наконец не выдержала и обернулась, чтобы посмотреть, на кого же это он уставился. И благодаря этому увидела Выдру-Выдру я очень не любила. Думаю, из зависти, ибо эта особа отличалась потрясающей худобой, нечто для меня совершенно недостижимое, сущий скелет! Благодаря этому она могла не только есть, но прямо-таки пожирать все, что ей заблагорассудится, с ума сойти! И вдобавок у неё никогда не было аппетита. Ну как такому не завидовать мне, которой с молодых лет приходилось заботиться о фигуре и отказывать себе в пище, иначе меня бы безобразно разнесло. Отказываться от самых вкусных вещей, мне! Ведь я так люблю поесть! А эта... Есть ей никогда не хотелось, сколько раз я наблюдала, как она лениво ковырялась вилкой в каких-то салатиках, оставляя их практически несъеденными, и на этом её питание заканчивалось. И втайне гордилась своей потрясающей худобой, восполняя вес избыточным макияжем. Ее лицо покрывала штукатурка толщиной минимум в полсантиметра. Вот, собственно, и все её недостатки, но я очень не любила эту женщину и ничего не могла с собой поделать. Не любила, и все тут! Она была одной из тех четырнадцати знакомых, которых я встретила на этом курорте в первые дни своего пребывания здесь.
Сейчас Выдра сидела за столиком в глубине зала с двумя мужчинами. Один из них был её мужем, а второй.., увидев второго, я забыла, зачем сюда явилась. Вторым оказался Северин Вежховицкий. Езус-Мария, что их связывает?!
Выдра нежно прижимала к груди огромного плюшевого медвежонка панду, так называемого бамбукового медведя. Он очень мешал ей принимать пищу, но как раз это было в духе Выдры — всячески утруднять себе процесс питания. Нет, невозможно, не может быть, что эта женщина притворялась, она и в самом деле не любила есть, о чем весьма красноречиво свидетельствовала её внешность — кости, едва прикрытые штукатуркой...
![Иоанна Хмелевская - Версия про запас [Дело с двойным дном]](/uploads/posts/books/162468/162468.jpg)
