Кэрол Дуглас - Кот в малиновом тумане
— Да. Но я должен был это предполагать… Он опять сбежал от меня.
— Ты имеешь в виду, что это не Клифф Эффингер? Молина чокнется.
— Да ну. Она уже знает.
— Знает? Это же меняет всю картину ограбления «Голиафа».
— Ничего это не меняет. И я не сказал, что это не Эффингер. Я сказал, что не могу сказать наверняка. Я не смог его идентифицировать.
— Как это не смог? Этот человек превращал твою жизнь и жизнь твоей матери в ад на протяжении многих лет. Ты должен помнить его лицо.
— Темпл, ты не понимаешь, насколько смерть меняет людей, их внешность. Я должен был помнить об этом. Я же соборовал умирающих, в конце концов. Наши лица… это же просто маски, приводимые в движение мускулами. Когда эмоции, делающие их живыми, покидают лицо, оно становится незнакомым. Смерть вытягивает его, земное притяжение заставляет кожу обвиснуть по сторонам, даже глаза смещаются… Это происходит мгновенно и очень резко все меняет. Жизнь уходит, как будто Хозяин марионеток внезапно отпускает веревочки. Чем больше веревочек было при жизни, тем разительнее перемена.
— Жуть. Большинство из тех, кого я видела мертвыми, если не считать нескольких дальних родственников, на похоронах которых мне приходилось присутствовать, были мне незнакомы при жизни… А в кино показывают, как люди опознают трупы просто на счет «раз».
— Понимаешь, да? Я так сосредоточился на поисках Эффингера, что забыл про посмертные изменения. К тому же, мы не виделись семнадцать лет… В итоге я даже не смог его опознать. Ну и все. Кончен бал, и скрипки в печку.
— Это как у меня с Максом, — сказала Темпл медленно. — Кончен бал… но никогда не знаешь наверняка.
Вот только Мэтт имел дело с исчезнувшим врагом, а не любимым человеком.
Мэтт передернул плечами:
— Может быть, так надо. Возможно, это Божье наказание мне за мое непростительное стремление отомстить.
— Исчезновение Макса не было наказанием ни за какие мои грехи. Может, Господу вообще не до тебя. Извини, это, наверное, богохульство?..
В смехе Мэтта прозвучала капелька горечи:
— Нет, это старая добрая реальность мирской жизни. И я это заслужил. Видимо, страх Божий во мне поизносился. Я не могу прекратить поиски своего отчима, и, если мне предстоит начать с неопознанного трупа, я не остановлюсь, пока не выясню, кто он и почему у него было удостоверение личности Клиффа Эффингера. Я понял, что не могу бросить дело, не закончив его. Поэтому и решил с тобой поговорить.
Темпл ждала продолжения, опять начав нервничать, пока Луи продолжал обследовать углы.
Мэтт развернулся на диване, чтобы видеть ее глаза, и их колени, ее голые и его — в брюках, почти соприкоснулись. Его рука лежала у нее за спиной на спинке дивана. От этого, и еще от его чересчур серьезного лица, Темпл почувствовала себя словно в ловушке. Теперь она поняла, почему он не надел футболку. Обнаженное тело было как бы метафорой обнаженной души. Темпл пожалела, что на диване нет ремней безопасности: эта поездка обещала быть похожей на американские горки.
— За последние сутки произошло много всего, и я кое-что понял, — сказал Мэтт. — особенно, когда стоял в этой чертовой «комнате обзора» и смотрел вниз на мертвое тело.
— Понял — о себе?..
— О себе, и о тебе.
— Ну, вот! Придется сменить духи. Это не те ассоциации, которые я бы хотела вызывать, — Темпл чуть не начала грызть ногти от волнения, но вовремя спохватилась.
— Я понимаю, что это чудовищно, но ты все-таки у тебя с этой картиной имеется определенная связь, — Мэтт горько усмехнулся. — Я обнаружил, что использовал свои личные трудности, чтобы избегать тебя. А тебе говорил обратное. Да и себе тоже.
— Угу. Придется выкинуть «Пуазон». А мне так нравился флакончик.
— Ты опять прячешься за юмор, — мягко укорил он. — Правда, это одна из твоих самых очаровательных особенностей.
— Ты правда находишь меня очаровательной? — Темпл было приятно, хотя сама она себя очаровательной вовсе не находила.
— Я нахожу… я нахожу больше. Я много думал о той ночи в пустыне, о тебе, о том, чтобы снова… коснуться тебя.
Вот оно, — подумала Темпл с отчаянием, терзая ногтями кружевные края своих махровых штанишек. — Вот тот момент, которого я ждала так долго, но ведь буду сидеть тут, как парализованная, потом выдам какую-нибудь глупость, или идиотскую шутку, или вообще ничего не скажу, и это будет хуже всего!.. Очаровашка, просто очаровашка.
Но режиссером этой сцены был Мэтт, а вовсе не она. Темпл внезапно поняла, что ощущение себя режиссером всегда давало ей необходимое чувство контроля над ситуацией. А сейчас она не знала, к чему ведет Мэтт: он ее ужасно хочет прямо сейчас, или намерен отказаться от нее ради Великого Поста?.. Это была ночь свершений, возможное начало отношений с Мэттом, а у нее случился ужасный приступ предпремьерной паники.
— Я тебя пугаю? — спросил он.
Она помотала головой, стараясь выдавить хоть слово.
— Нет, — сказала она, наконец. — Не ты. Ты меня никогда не пугаешь. Это я сама себя пугаю. Всегда.
— Странно. А я никогда не замечал. Слишком был занят собой… Темпл, я знаю, у тебя есть кое-какой опыт… а я в полном раздрае. Ты самая храбрая девушка в мире, но ты уверена, что хочешь… образно говоря, шагнуть туда, куда даже архангелы боятся ступать?
— Храбрая? Это я-то?
Он кивнул:
— Во всех отношениях. Ментально, эмоционально, духовно.
— Я не принадлежу к духовенству.
— Я не имею в виду религию. Мы все обладаем духовностью — где-то внутри. И… сексуальностью тоже.
Ого!..
Мэтт подвинулся, меняя позу. Темпл сделала над собой усилие, чтобы не вскочить. Ей это удалось.
— Ладно, — сказал он.
Он, вроде бы, разложил все по полочкам вполне логично, как хороший учитель. Но это не обмануло Темпл. Мэтт еще не все сказал. Дальше последует домашнее задание. Она ждала продолжения.
— Ты должна понять, — сказал он, — что имеешь дело с классическим примером великовозрастного девственника. Ты знаешь, что у меня было трудное детство. Но не знаешь, как это разрушительно действует на самоуважение. У меня полностью отсутствует уверенность в себе. Ни школьные успехи, ни прекрасные манеры, ни привлекательная внешность, ни отсутствие видимых шрамов от битья не помогают. Для меня все это вранье. Когда люди говорили, что я умный, способный, или воспитанный, или красивый, я им не верил, потому что знал, что на самом деле заслуживаю наказания, постоянной ругани и побоев, вне зависимости от того, как я себя веду. Я ненавидел их похвалы. Я считал их фальшивыми. Больше всего я ненавидел свою внешность. Я мечтал о прыщах и кривых зубах. Я знал, что внутри я уродлив, как портрет Дориана Грея, спрятанный на чердаке.
— Это ужасно! Это просто кошмар какой-то. Как анорексия — у всех женщин в наши дни так промыты мозги стандартами «идеальной фигуры», что они доводят себя до смертельной худобы, и при этом продолжают видеть в зеркале жирную корову! А сами уже скелеты.
— Тот же кубик, только в профиль. Я терпеть не мог, когда девочки и даже некоторые учительницы начинали ворковать над моей внешностью.
— И ты стал священником, потому что не верил, что ты красивый?
— Нет, все сложнее. У меня не было достойной ролевой модели сексуальных отношений. В этом заключается одна из грязных тайн домашнего насилия. Я приходил в ужас от мысли о том, что стану таким, как он, Клифф Эффингер. Для меня секс был насилием. На тренировках по боевым искусствам я понял, что под моим идеальным фасадом скрывается слепящая ярость, так что я не мог рисковать вступать в сексуальные отношения: вдруг там тоже ярость?.. Больше всего я не хотел иметь детей, ни за что не хотел. Я боялся, что буду делать с ними то же, что делали со мной.
— Люди не делают того, что больше всего ненавидят!
— Во всех случаях, кроме насилия. У детей, прошедших через насилие, есть три пути. Стать вечной жертвой. Стать насильником. Или перерасти, оставить все в прошлом и быть самим собой. Но третий путь редко выбирают. Детские впечатления слишком сильно западают в подсознание, их почти невозможно победить. Я был прав, боясь своей ярости.
— Но ты же так хорошо все это понимаешь, ты даже помогаешь другим людям справиться…
— Знание — это еще не все. Я до сих пор преподношу сам себе сюрпризы. Посмотри, что я натворил, когда узнал о предполагаемой смерти Эффингера.
Темпл бросила взгляд на прибранную, но полупустую комнату.
— Ты разломал мебель, а не себя или кого-нибудь другого.
— Храбрая маленькая Темпл, — он взял ее руку, все еще теребившую край штанишек. — Когда я понял, что ты принимаешь все это… я испугался по-настоящему.
О, — подумала Темпл, — какое благородство. Как это по-мужски. И, о, черт, возможно, он прав. Возможно, для меня это слишком. Я и сама вся изранена.
