Евгения Изюмова - Смех и грех
Я тупо смотрела на Николая, безуспешно стараясь понять, как меня угораздило начать писать детективные истории вместо детских сказок. Потом я начала ругать себя всякими нехорошими словами - и книжными, и некнижными, и своими собственными, что умудрилась ещё и опубликовать несколько детективов, и совсем уму непостижимо, как мог читателям нравиться мой бред.
- Ну, поняла, чего я от тебя добиваюсь? - пробились, наконец, сквозь мои мысленные завихрения слова придурковатого Николая. Хотя, если честно, то какой он придурковатый, если и ковёр сумел спереть без последствий для себя, и придумал гениальный ход с привлечением в свои дела писательницы детективов. Это скорее я - придурковатая, дубина стоеросовая, нет, чтобы переплести все свои детективные выдумки в один том, да на полку поставить, так нет же - понадобилось печатать их, да ещё трубить о них на всех теле-радио-перекрестках.
- Конечно, поняла, не тупая! - огрызнулась я на его настойчивые приставания, слегка разочарованная, что приняли они не то направление. - А что будет, если я не соглашусь? И потом, ведь меня будут искать.
- Кто? - презрительно расхохотался мне в лицо Николай, явно изображая Мефистофеля. - Ты без мужика живёшь, дети уехали.
Будь это в связи с любовными поползновениями, я бы, пожалуй, была польщена его словами, но в данной ситуации возмутилась: «Вот нахалы! Выходит, следили за мной!»
- … к тому же ты в отпуске, - продолжал ехидничать стервец-Николай, - так что уж не блажи, никто тебя искать не станет, - и опять «ха-ха-ха», ни дать, ни взять - Фантомас доморощенный.
«И это, мерзавцы, знают», - опять возмутилась я, но уже с оттенком какого-то уважения к своей особе: выходит, сильно я им понадобилась, если устроили за мной грандиозную слежку. Но, пожалуй, как ни печально, Николай прав: меня и впрямь в течение месяца искать некому, если телепень Илюшка не забеспокоится, почему я не пришла за рукописью, которую забыла у него в кабинете. Правда, может пройти дня два или три, а то и неделя, пока он спохватится и начнет разыскивать меня, но уж это время как-нибудь продержусь. Правда, у меня была причина попасть домой непременно к вечеру, но о причине той мои похитители не ведали, и как оказалось, хорошо, что не ведали. Уж потом я посмеялась, когда узнала, что из этого вышло!
- Ну ладно, - сжалился надо мной Николай. - Отправляйся спать, ночью подумай, а утром скажешь о своём решении. Как говорится - утро вечера мудренее. Вася, - обратился он к губошлёпу, - отведи даму в её апартаменты, да смотри: не балуй!
Этот окрик я приняла за вспыхнувшую в Николае ревность и решила сыграть на ней, потому тут же засюсюкала:
- Ой, какой хорошенький губошлёпик, молоденький, глазки-то голубенькие, чубчик вьется, губки толстенькие, небось, целуется хорошо! И он будет сторожить меня? Вот и ладненько. Пошли, миленький! - и я подцепила парня, вспыхнувшего алым маком, под руку.
- Но-но! - цыкнул на меня Николай, приняв мое кривляние за непристойные намерения. - Ты мне парня не совращай, он - жених моей дочери.
- Так ты, оказывается, не вдовец? - воскликнула я, изображая старательно гнев на лице. - А такую лапшу на уши вешал в санатории, что я чуть было в тебя не влюбилась! Обманщик и притворщик! - и сделала такой финт бедрами, так прошлась мимо Николая, что задела, словно невзначай, его плечом. Я почуяла, что моя стервозность вновь вылазит наружу.
Утром мы позавтракали честь по чести. Уж не знаю, кто из виденной мною четвёрки бандитов был поваром-умельцем, но, пожалуй, приготовлено всё было лучше, если бы я сама взялась за стряпню. И отбивные из печени, и поджаристая картошечка, и крепкий запашистый чай…
Я пила чай и размышляла: если они знают даже о том, что я чай предпочитаю кофе - плохо дело, выходит, известная до мелочей, я и придумать ничего не смогу, чтобы сбежать - они всё разгадают. У меня отлегло от сердца, когда узнала, что Николай и сам не любит кофе.
- Ну? - требовательно спросил Николай, когда «прислуга», то есть Вася-губошлёп и незнакомый парень, убрала всё со стола. - Согласна?
- Коленька, ну дай же подумать, - заканючила я, пытаясь не столько время потянуть, сколько выяснить степень враждебности ко мне этих новоявленных бандитов.
Но чего я панически боялась, так того, чтобы не мелькнуло в голове никакого сюжета. То, что меня за моё упрямство могут избить, в голову как-то не приходило, да и при насилии я всегда свирепею, и упрямство моё становится тогда неуправляемым. А вот если начнётся «литературный запой», тогда уж ничто не сможет оторвать меня от хобби - ему я посвящала всё свободное время, которого даже на мужиков не хватало, а то, пожалуй, при своей природной влюбчивости давно бы замуж выскочила не раз, и не два успела бы развестись. Сыновья терпеливо сносили мои «лит-запои», переходя в такие дни на самообслуживание, но этого, конечно, не смог бы вытерпеть новый муж, потому что у мужчин любовь хранится в желудке.
- Ладно, - смилостивился Коленька. - Думай до завтрашнего утра. Время терпит. Можешь во дворе гулять, но к забору ближе одного метра подходить не советую.
Я фыркнула, но вскоре поняла, почему Николай советовал не подходить к забору ближе метра. Потому, что во дворе свободно разгуливал страшенного вида пес-«кавказец», вроде, мирный, на всех смотрел дружелюбно, а на меня почему-то - свирепо. И едва с ним пыталась заговаривать (с собаками я всегда запросто нахожу общий язык), «кавказец» показывал клыки и угрожающе ворчал. Ну не иначе - женоненавистник. И к забору ближе метра меня и впрямь не подпускал. И при том, как мне казалось, злорадно скалился.
Утром следующего дня после неспешного завтрака: ни дать, ни взять - степенное благородное семейство, если глянуть со стороны, я решила, что пора прекратить испытывать терпение похитителей, и потому заявила:
- Доставайте машинку. Без неё не могу работать. И бумага нужна. Белая писчая, - добавила из вредности, зная, что в магазинах сейчас никакой нет. - И ручка. Вот так.
Меня оставили в покое ещё на полтора дня. Ручки и машинку доставили сразу - хорошую, импортную электронную «Оливетти», даже лучше той, что имелась у меня дома. Чудо - не машинка, пальцы так и просились в путь по клавишам. Но нельзя садиться за работу! Даже думать нельзя!!
Потом привезли и бумагу. Белую писчую. Как просила. Целых десять пачек. Вот стервецы! Я никак не могла достать хотя бы пачечку для первого экземпляра, а они достали. Вот что значит - иметь свободные большие деньги.
При виде машинки, а тем паче - белоснежной бумаги, руки у меня вообще зачесались - хоть привязывай, тем более что возник уже и сюжет: незамысловатый, но вполне запутанный. Но мне становилось плохо при одной мысли, что мой детектив хотят использовать в своих интересах преступные элементы.
Тут Николай куда-то уехал, я обрадовалась, что никто ко мне приставать не будет, однако его приспешники самостоятельно решили «раскрутить» меня и заставить работать. Конечно, я могла сделать это и без их «раскрутки». Новый детективный сюжет так и пёр из меня, зудел в пальцах. И какой сюжет! Об ограблении банка, и опять запутанный до такой степени, даже больше, чем с магазином, я пока даже не знала, как выберусь из дебрей своей неуёмной фантазии.
Обычно я пишу так: выдумываю начало, то есть завязку, потом то, к чему следует прийти, а внутри, как вафлю кремом, напичкиваю всем, чем голова и воображение подскажут. И сейчас видела чётко начало и конец детектива, в голове вертелась эффектная фраза для концовки, а середина пока ещё висела в пространстве. Но знала: стоит мне взяться за ручку, как слова хлынут на бумагу подобно весеннему ручью - безудержно и радостно: таким у меня всегда бывало настроение, когда начинала писать. Но как раз этого я и не хотела!
Зато хотели подручные Николая.
Так вот, Николай уехал, и власть почему-то передал патлатому шоферу, а не Анджею. Впрочем, догадываюсь, почему: женщина сразу чувствует - нравится она мужчине или нет. Анджею я нравилась, он запсиховал, и мог потому ослабить контроль за мной и даже позволить сбежать. Я беспрестанно шлялась по территории дачи, выискивая брешь в заборе. Бедный «кавказец», вероятно, устал до чёртиков, таскаясь за мной с высунутым языком. Бог мой, как, наверное, лохматый шпион меня ненавидел за то, что ему не удается полежать в тенёчке. Мои тюремщики, скрипя зубами, ходили следом, как и «кавказец», изнывая от жары - лето выдалось необыкновенно жарким. Я так, видимо, вымотала им нервы, что Патлатый решил действовать, и взялся за дело круто.
Главарь стражей явился ко мне в спальню, где я развалилась в очень вольной позе на диване и читала затрёпанный детектив Рэкса Стаута. О том, чтобы мне самой сесть за стол и начать писать, и речи не могло быть: я изнемогала в борьбе с собой, но слово своё держала всегда крепко. А тут дала слово самой себе не браться за ручку и бумагу ни при каких обстоятельствах.
