Тьерни Макклеллан - Наследница по кривой
— Это лютик.
Моя бабушка называла его еще по-латыни «ранункулюс», но я решила не умничать. Дело принимало такой оборот, что, похоже, не стоило проявлять слишком большую осведомленность о цветке, замешанном в убийстве.
Но, как очень скоро выяснилось, лучше бы я совсем не знала названия этого цветка, ни на каком языке!
Рид и Констелло обменялись еще более многозначительным взглядом. Они явно пришли к выводу, что я выдала себя с головой. Знала, что такое "рэзон д'этр", знала, как выглядит лютик, следовательно, полностью соответствовала параметрам "кровавой убийцы". Я поспешила объясниться:
— Моя бабушка выращивала такие цветы. Вот почему…
Риду было совершенно неинтересно, откуда я почерпнула свои познания в садоводстве.
— А у вас есть сад? — перебил он. Наверное, ему хотелось бы, чтобы вопрос прозвучал вполне невинно, но, когда разыгрываешь из себя полицейского босса, невинный тон плохо удается.
— Нет, — ответила я, — если не считать трех кустов помидоров.
Я всего лишь стремилась быть предельно искренней, но Рид глянул на меня так, словно я выпендривалась.
Констелло прочистил горло.
— Мы не прочь узнать, чего вы поделывали в среду вечером.
Я сглотнула. Впервые с тех пор, как полицейские вошли в мой дом, мне стало страшно. Господи, да эти ребята не шутят. Они и в самом деле полагают, что я могла совершить убийство. Да мне жалко паука раздавить, а они думают, что я могу застрелить человека!
Мне потребовалось некоторое время, чтобы вспомнить, как я провела тот вечер, и, когда вспомнила, мой страх не развеялся. Я еще не раскрыла рта, чтобы поведать Риду и Констелло, как сидела в среду вечером одна дома и смотрела кино по телевизору, но уже знала, что мой рассказ не произведет желаемого эффекта.
Так оно и вышло. Стоило мне заговорить, как оба полицейских прищурились.
— Послушайте, — торопливо добавила я, — я могу доказать, что говорю правду. Могу рассказать сюжет фильма, кто играл и чем все закончилось…
Я умолкла на секунду, полицейские тоже не проронили ни слова, просто сидели с недоверчивыми минами, и тогда я принялась рассказывать. Это был невероятно тупой фильм о шикарной женщине-адвокате и ее более чем сомнительном, но чертовски красивом клиенте. Эти двое влюбились друг в друга, когда еще только шли титры. Едва познакомившись, они вдруг совершенно обезумели от любви и готовы были рискнуть чем угодно, лишь бы быть вместе. Очевидно, телевизионщики полагают, что самое главное в человеке — это внешние данные.
Злому копу № 2 надоела моя болтовня. Он поднял руку.
— Наверное, ни к чему нам слушать про эти шуры-муры, а? — Он крякнул, поглядел на телевизор, стоявший на полке у противоположной стены, и безмятежно осведомился: — А у вас есть видеомагнитофон?
Свой видак я держала на телевизоре и не пыталась как-либо замаскировать. Ответила я не сразу. Это что, своего рода тест на сообразительность? Неужто он надеется, что я совру насчет видака, который стоит на самом виду в той же комнате, где мы втроем сидим?
Ладно, если это тест, то я его выдержу.
— Да, у меня есть видеомагнитофон.
Констелло кивнул:
— Понятненько.
Что понятненько? Впрочем, смысл его высказывания был ясен как день: я могла записать фильм и посмотреть после того, как вернулась домой, убив Эфраима Кросса. Ведь убийцы обычно все планируют заранее.
Я сделала глубокий вдох.
— Ладно. — Я уже не пыталась походить на "добропорядочную гражданку, готовую помочь"; теперь это была "возмущенная гражданка, которой не терпится выставить назойливых представителей властей из частного жилища". — Не знаю, почему Кроссу взбрело в голову составить такое завещание и почему он оставил мне деньги, но я знаю одно: я не была знакома с этим человеком. Совсем. И это правда!
— Если это правда, — голос Рида звучал невыносимо спокойно, — тогда вы позволите нам тут немножко оглядеться?
Как уже было сказано выше, я посмотрела несметное число детективов и потому сразу сообразила, что наступил момент, когда мне следовало попросить полицейских предъявить некий клочок бумаги. Я сложила руки на груди.
— У вас есть ордер на обыск?
Можно подумать, я спросила, принимали ли они сегодня душ. Рид и Констелло выглядели ужасно обиженными.
— А что, миссис Риджвей, — осведомился Рид, — у вас есть что-то такое, чего вы не хотели бы нам показать?
Я свирепо глянула на него.
— Разумеется, нет…
— А если вам нечего прятать, так отчего бы нам тут не походить да не поглядеть? — Констелло задумчиво теребил усы.
Потребовалось некоторое усилие, чтобы взять себя в руки. Устраивать перепалку с носителями огнестрельного оружия всегда казалось мне неразумной затеей. Однако эти ребята перегибали палку. Я не сделала ничего плохого, по крайней мере пока, и только потому, что какой-то незнакомец оставил мне энную сумму денег по абсолютно неведомой причине, со мной обращаются как с преступницей. Полицейские желают порыться в моих вещах!
Какая наглость.
С другой стороны, возможно, Констелло в чем-то прав. Взбесившись и настояв на предъявлении ордера на обыск, я могла бы лишь усилить их подозрения в моей виновности. Если я хочу, чтобы злые полицейские мне поверили, — а заодно и убедились, что я от них ничего не прячу, — отчего бы не позволить им "походить да поглядеть"?
Почему не следовало идти у них на поводу, стало ясно час спустя, когда Рид и Констелло, перевернув вверх дном все в доме, двинулись во двор обследовать мою машину. К тому времени я уже вернулась в гостиную и снова сидела на моем любимом диване от Этана Аллена.
Когда Солонка с Перечницей начали обыск, я не могла удержаться, чтобы не следовать за ними по пятам. Однако, когда они распахнули шкаф в спальне и убедились воочию в том, что я не только не складываю аккуратно вещи, но и мой ящик для нижнего белья выглядит так, словно в нем взорвалась граната, я поняла, что с меня хватит. Будет менее унизительно, если я дождусь окончания обыска в гостиной. И возможно, таким образом докажу, что не терзаюсь страхом, как бы они чего не нашли.
Когда Рид и Констелло вышли во двор, я по-прежнему сидела на диване, лениво перелистывая свежий каталог «Шпигеля» и притворяясь спокойной. Словно отпетая рецидивистка, к которой полиция наведывается с обыском по два раза на неделе.
Но вряд ли я выглядела абсолютно невозмутимой, когда десятью минутами позже Констелло с шумом ввалился в дом. За ним следовал Рид с пластиковым пакетиком в руке.
Сначала я решила, что Рид держит в руке герметичную продовольственную упаковку, но быстро поняла свою ошибку: этот пакетик предназначался вовсе не для еды, а для вещественных доказательств. Мне ли не знать: ни один детективный фильм не обходится без таких штуковин.
Я встала, не спуская глаз с добычи Рида. И каким же вещественным доказательством разжились злые копы? На первый взгляд в пакете не было ничего, кроме белого листка бумаги.
— Так, так, так! — торжествующим тоном произнес Рид.
Меня распирало от любопытства. Ладно, я вам подыграю.
— "Так, так, так" — что?
Ответил Констелло:
— Гляньте-ка, что мы сыскали в вашем бардачке. В самой глубине. Припрятанное, можно сказать. Вы только гляньте.
Я глянула. Вещдок оказался не просто клочком обычной канцелярской бумаги, но запиской. Сквозь прозрачный пластик я без труда различила написанные от руки строчки. И лишь одна строчка наверху была отпечатана выпуклым серым шрифтом. Печатные буквы легко складывались в слова: "Эфраим Бенджамен Кросс".
Мне вдруг стало очень жарко.
Глава 5
Ничего не могла с собой поделать: стояла и пялилась на записку в руках Рида. Так же, наверное, я бы смотрела на Лохнесское чудовище — со смесью любопытства и ужаса.
Записка была написана размашистым почерком, по всей видимости перьевой авторучкой. Еще бы. Такой человек, как Эфраим Кросс, просто не позволил бы себя убить, если бы в его кармане лежала какая-нибудь шариковая дешевка. Его труп сгорел бы со стыда, подумала я и тут же обрадовалась, что не произнесла эту мысль вслух. Иначе умники непременно приняли бы мое невинное замечание за фрейдистскую оговорку. Глубоко вздохнув, я дочитала записку до конца.
Она была составлена в духе завещания Кросса.
"Скайлер, дорогая, ты просто чудо! Как ты все хорошо понимаешь. Я хотел бы отдать тебе все, но пока не могу, и ты знаешь почему. Когда-нибудь, любимая, мы будем вместе! А пока мы навеки соединили наши сердца. Твой Эфраим".
Я прочла записку дважды, второй раз отмечая про себя все выделенные слова и восклицательные знаки. О боже. Это походило на статью в «Космополитен». Или на письмо по уши влюбленного семиклассника.
Но когда Эфраим Кросс успел влюбиться по уши в меня? Даже в том идиотском фильме сначала прошли титры, а потом адвокатесса все-таки перекинулась парой слов с клиентом, прежде чем они оба потеряли голову. Нельзя же настолько обожать женщину, которую если и видел, то мельком.
