Валентина Андреева - Зигзаг неудачи
Где-то на середине службы в открытую дверь помещения ворвался сильный порыв ветра, загасив у многих из присутствующих свечи. Одновременно ударил гром. Народ зашептался, зашевелился. В дверях возникла толчея. Потихоньку, призывая друг друга к порядку, отдельные личности, толпившиеся на улице, пытались проникнуть в помещение. Священник не обращал ни на что внимания и продолжал читать молитву, иногда обходя гроб мерным шагом и окуривая его ладаном. Каждый раз я покорно уступала ему дорогу, упорно продолжая глядеть в пол. И все-таки не выдержала, взглянула на покойную. Гроб был завален цветами. Лицо Серафимы Игнатьевны было молодым и спокойным. Главное, ни одной морщинки. А губы, честное слово, по-доброму улыбались. Священник просил Всевышнего простить покойной «все прегрешения вольныя и невольныя и сотворить ей вечную память». Следом со своей искренней просьбой о прощении мысленно влезла и я.
Служба закончилась. В толпе снова наметилось оживление. Высокая женщина в черном брючном костюме и прозрачном черном шарфике, стоявшая недалеко от меня, доверительно наклонилась к соседке значительно ниже ее ростом и тихо сказала:
– Давно Серафиму не видела, но такое впечатление, что она с тех пор помолодела. Все-таки эта гадина сестрица положила ее в своем бордовом бархатном костюме! Он им обеим не шел.
– Увы, таково было желание Олимпиады, – покачала головой та. – Попробовали бы ей возразить! Она заявила, что если на том свете Серафиму куда-нибудь пригласят, ей не придется краснеть за дурной вкус родственников.
– Да. Первый раз Серафима не могла возразить. Будь ее воля… – многозначительно произнесла первая и смерила меня уничтожающим взглядом.
На всякий случай, я попыталась покинуть передний план в доказательство того, что не имею к «родственничкам» никакого отношения и зачем-то попросила за это прощения у Серафимы Игнатьевны. Меня толкнули несколько раз с разных сторон, возвращая на прежнее место, где я временно и застыла, пока, наконец, не осознала необходимость двигаться к выходу.
Гроб с телом покойной погрузили в один из двух автобусов. Толпа с разноцветными зонтиками, поливаемая дождем, быстро рассеялась.
Мужа я отыскала в машине. Терпеливо выслушала «новость» о том, что как-никак замужем, а следом – нотацию об излишней самостоятельности и неуместности моего поведения. Последнее заключалось в том, что я возглавила родственный коллектив покойной, мешала священнику и без конца что-то бормотала себе под нос. Вот когда пришлось пожалеть, что на затылке нет глаз!
– Незачем было меня бросать, – упрекнула я Димку. – Тебя, видишь ли, не устроило, что под руку держу.
– Милая моя, это ты не за меня держалась. Вцепилась в какого-то лысого типа с явными признаками нарушения функции почек. Кстати, он очень обрадовался, даже осанку изменил. Еще и сопротивлялся, когда я отрывал тебя. Так ты в другого вцепилась. Хорошо, второй умным оказался – на чужой ошибке все понял и добровольно сдался.
Я немного ужаснулась, решила, что не стоит вступать в полемику, и робко спросила, почему мы не едем вслед за остальными.
– Думаю, нам не стоит присутствовать на кремации и поминках. Я успел проститься с Серафимой Игнатьевной, поблагодарить за подарок и извиниться за невозможность его принять.
– Да? И что она тебе на это сказала? – ляпнула я.
Невозможно вести полноценный диалог, думая совершенно о другом: кем же была Серафима Игнатьевна в жизни, если в последний путь ее собралось проводить достаточно много народа?
Тяжелый вздох мужа отвлек меня от рассуждений, и я снова спросила, почему мы не едем, осеклась, вспомнив, что уже получила ответ и попыталась сменить тему, заявив, что на улице идет дождь.
– Ирина! Ну когда ты поумнеешь?
От Димкиного вопроса несло укоризной.
– Скоро, – уверила я его. – Являясь дурочкой со стажем, нахожусь на полпути к совершенству. И пока мне в голову лезут вопросы, достойные моего уровня. Главный из них – не оторвут ли нам с тобой родственнички Серафимы Игнатьевны головы за наследство?
– Не оторвут. В завещании сказано, что в случае невозможности принятия наследуемого имущества Ефимовым Дмитрием Николаевичем в силу независящих от него причин – например, смерти, оно переходит в распоряжение государства.
Наверное, Димкин довод имел целью меня успокоить. И успокоил. Я прочно приклеилась к рычагу переключения скоростей, как будто нашла в нем точку опоры, с помощью которой можно перевернуть мир. Муж ласково уговаривал меня отцепиться от совершенно ненужной мне в хозяйстве железки, убеждая, что она еще нам пригодится на своем месте, но разжать руки я не могла. И тогда Димка завел задушевный разговор о том, что его жизнь была бы серой и бесполезной, если бы мы не встретились. Я узнала о себе столько хорошего! Кое в чем он, конечно, ошибался, кое-где откровенно врал… Хотя какой смысл ему врать?
Я посмотрела на рычаг и решила, что не стоит опекать его дальше, и мигом отцепилась.
– Все! Едем домой, – преувеличенно бодро заявила я и, несмотря на гнетущее чувство и то, что всего лишь несколько минут назад была готова любыми путями отбрыкаться от поездки к морю, решительно добавила: – Надо собираться в дорогу. В понедельник тебе придется снять в банке проценты. Я не успела получить отпускные.
Надеюсь, расстроенный муж поверил моему притворству, поскольку сам не умеет притворяться. По дороге домой мне удалось окончательно взять себя в руки. Я запретила себе думать о том, что подкинула нам судьба, не спрашивая нашего согласия.
Остаток дня прошел в творческом ключе. Причем каждый творил, что хотел. Аленкин список необходимых для отдыха вещей требовал контейнерной перевозки. Славкин перечень состоял всего из трех пунктов: купить новую бейсболку, оплатить мобильник и не приставать со сборами. Муж и отец закрылся в спальне и составлял для меня правила поведения в месте предполагаемого отдыха.
Каждая вещь отстаивалась дочерью с упорством, достойным строительства особо никому не пригодившейся Байкало-Амурской магистрали. В одиночку. Последнее слово Аленка почти всегда оставляла за собой: «Я сама понесу свои чемоданы!» И только обоснованный, с полной математической выкладкой расчет братика несколько поубавил ее уверенность. Получалось, что если она и допрет до вагона по два чемодана в каждой руке, один на голове плюс еще один – волоком, с помощью бурлацкой лямки, то купе не выдержит и треснет по швам.
Процесс урезания запросов был мучителен, но результативен. В один чемодан дочери с трудом, но все-таки вместилась даже не приобретенная еще Славкой бейсболка. Правда, вещам в моем чемодане пришлось потесниться.
Наталья поторопилась с решением вопроса об отпуске сына, не дав ему лично посоветоваться с руководством в подходящее для этого послеобеденное рабочее время понедельника. Уж слишком она уверовала в общепринятую характеристику этого дня недели. А какое руководство, сорванное в воскресенье с койки в начале седьмого утра, пойдет навстречу пожеланиям родственников трудящихся? Ему спросонья было глубоко наплевать, что у мамы Алексея Кузнецова внутренние часы сработали неправильно и не посоветовались с большими настенными.
– Буду я еще унижаться перед твоим Гурко! Как был упрямым хохлом, так им и остался! И надо сбагрить на него нашу Деньку! – выдала Наташка спящему сыну через три минуты после общения с Лешкиным шефом, сваливая, таким образом, на сына всю ответственность за авральный подъем господина Гурко. Но Лешика так просто достать в это раннее время было невозможно. Пожелав матери спокойной ночи (а у него своя точка отсчета времени) и промычав что-то нечленораздельное, касающееся того места, где он в сей момент желал бы видеть шефа, Лешик перевернулся на другой бок и затих.
Пробуждение его было не очень приятным. В основном для Натальи, что выразилось в скупых словах материнского страдания:
– Вот так растишь, растишь…
– Да ладно вам, Наталья Николаевна! Вырастили давно. Дальше Лешка и сам может, – неожиданно заступилась за Лешика Алена, пролетавшая мимо с ворохом шмоток.
– Вот так! Растишь, растишь…
Голос Наташки окреп, страдание из него исчезло. Зато появилось сочувствие ко мне.
8
Понедельник полностью оправдал себя как день тяжелый. Хотя, казалось, начался удачно. Во всяком случае, для Наташки. В девять утра, радуясь мелкому дождичку, Борис, заранее смотавший удочки и приготовивший остальные рыболовные причиндалы, под всхлипывания жены укатил на «Ставриде» на Валдай. С сюрпризом от Натальи, тайно сбагрившей с ним собаку в качестве почетного сопровождающего, ибо функции охранницы Бориса ей были просто не под силу. Именно с Деней пришлось труднее всего. Добровольцев приютить ее на время отсутствия клана Кузнецовых не находилось. Боксерихе пришлось выслушать длинную лекцию хозяйки, смысл которой сводился к одному: за те годы, что она носит высокое звание члена семьи, ей пора бы уже стать человеком. Вполне самостоятельным и независимым. Денька, не отставая от хозяина, чихнула пару раз на упреки хозяйки, в конце концов заслушалась и уснула. Это навело Наташку на определенную мысль – спать собака вполне может и на рыбалке. Борис отправился в долгий путь, не подозревая, что на заднем сиденье, в конуре, искусно сооруженной из собранных в дорогу вещей, уютно расположилась Денька, получив строгий наказ: «Тихо! Лежать!»
