Галина Куликова - Кулак обезьяны
— Виолетта Никодимовна, что случилось? На вас лица нет!
Перед ним стояла маленькая худенькая старушка с несчастным заплаканным лицом. Такой свою соседку, всегда бодрую, жизнерадостную, оптимистичную, Печерников видел впервые и потому немного растерялся.
— Ой, Максимушка, беда у меня! Такая беда! Внучка пропала, не знаю, куда бежать, где искать. Совсем растерялась. Максим, помоги мне! Господи, что мне делать?!
Зная, что в подобных ситуациях необходимо проявить некоторую жесткость, Печерников аккуратно, но твердо взял гостью за локоть и громко, внушительно сказал:
— Вы только не волнуйтесь. Она взрослая, самостоятельная девушка. Найдется, никуда не денется.
— Ее нет уже двое суток!
— Ерунда, всякое бывает. Задержалась где-то, у подруги на даче осталась, у приятеля дома…
— Нет, я чувствую, с ней произошло что-то ужасное.
— Что такого ужасного, по-вашему, с ней могло случиться?
— Ее могли убить, — выпалила гостья и заплакала.
* * *
Войдя в светлую, чистенькую палату, Бублейников с облегчением вздохнул. По дороге он долго сомневался — покупать ему цветы или не стоит. С одной стороны, вроде бы надо — все-таки ехал к женщине, с которой, если повезет, придется довольно долго работать. Но с другой… Если она лежит пластом на больничной койке, похожая на желтую высохшую мумию с провалившимся ртом и блуждающим безумным взглядом, то положенный к изголовью букет может показаться символом не встречи, а последнего прощания.
Однако Ольга Святославовна Дымова, вопреки опасениям, произвела на него благоприятное впечатление.
И очень сильное! Конечно, сейчас ее лицо покрывали сотни морщин, но с первого же взгляда становилось понятно, до чего красивой она была в молодости. А какой рисунок губ и разлет бровей! Конечно, губы выцвели, а брови стали тонюсенькими, но сила, вложенная в ее внешность природой, никуда не делась.
Дымова сидела у окна в специальном кресле и читала толстый глянцевый журнал, чудом удерживая очки на кончике острого носа. Рядом находился столик, накрытый к чаю. Старушенция подняла голову и широко улыбнулась, продемонстрировав качественную работу своего протезиста.
— Проходите, проходите, очень рада, — произнесла она звучным низким голосом. — Мне Наденька передала, что она с вами разговаривала. Да еще из издательства звонили. Присаживайтесь.
Она указала рукой на стоящий тут же мягкий стул. Рука была высохшей и казалась слабой, но ничуточки не тряслась.
— Молодой человек, — напомнил о своем присутствии лечащий врач, — помните, о чем мы с вами договаривались.
— Да, пожалуйста, — эхом подхватила суровая Надежда Валерьевна, племянница. — Будьте пунктуальны, пожалуйста.
На вид племяннице давно перевалило за шестьдесят, у нее было зеленоватого цвета недоброе лицо, а на голове красовался пук седых волос с воткнутой в него длинной деревянной шпилькой.
— Доктор, не волнуйтесь, можете спокойно заниматься другими пациентами. И ты, Надюша, сходи, прогуляйся, пока мы с юношей делом будем заниматься.
Формулировки были мягкими, но в голосе бабушки звучали властные нотки. Чувствовалось, что большую часть прожитых девяносто пяти лет эта женщина командовала людьми и принимала ответственные решения. Лечащий врач и Надежда Валерьевна безропотно подчинились и, не сказав более ни слова, вышли из палаты. Бублейникову, правда, показалось, что на лицах у них застыло плохо скрытое раздражение. Впрочем, он мог и ошибиться.
— Итак, — заговорила Дымова после того, как дверь за доктором и племянницей закрылась. — Как вас зовут?
И уставилась на гостя живыми и пронзительными черными глазами.
— Леонид, — представился Бублейников. — Можно без отчества.
— Конечно, — ласково сказала Дымова. — Какое счастье, когда человек может запросто сказать — без отчества. Я вот, к сожалению, не могу предложить назвать себя по имени. Годы, знаете ли, годы. Скажите, вы не будете возражать, если я стану называть вас Ленечкой? Вы мне во внуки годитесь, даже в правнуки. А у меня, знаете…
Дымова не договорила и грустно покачала головой. Затем добавила:
— Мне будет приятно.
— Конечно, называйте. Мне тоже будет приятно, — обреченно выдавил Бублейников.
«Видимо, — подумал он, — это родовое проклятье». Все, абсолютно все женщины, включая столетних старух, не признавали за ним право носить гордое имя сына льва. Ленечка, только Ленечка.
— Прекрасно, — подвела черту под неофициальной частью Дымова. — Теперь объясните, в чем моя задача. Как сказал мне ваш редактор Шустров, книга должна быть написана живо, ярко, увлекательно и при этом быть строго документальной. А вы мне в этом призваны помочь, так?
— Совершенно верно, — кивнул Бублейников, которому уже не терпелось начать допрос с пристрастием. Время шло, и через час или уже меньше, сюда ворвется какая-нибудь Надежда Валерьевна. А потом жди следующего просветления! Впрочем, относительно неадекватности Дымовой у него уже зародились некоторые сомнения.
— Тогда скажите, в чем вы видите мою задачу? Свои дневники и некоторую часть архива я передала издательству.
— Передали, да. И я с ними уже ознакомился. Но, понимаете, там все описано очень схематично, даже суховато немного. Так вот, если говорить о вашей задаче — просто расскажите мне, как все происходило, только более развернуто, с подробностями, вспомните, если можно, какие интересные истории случались во время ваших знаменитых экспедиций. Всякие происшествия, приключения…
— Поверьте, Ленечка, — перебила его Дымова. — Вся моя жизнь — это захватывающий приключенческий роман. Пропавшие члены экспедиции, схватки с бандитами, уникальные находки, аномальные явления, ценнейшие открытия.
— Вот-вот, — обрадовался Бублейников. — Именно это нам и надо. Давайте тогда, не откладывая, приступим к делу. Я включу диктофон?
— Пожалуйста, — кивнула Ольга Святославовна. — И наливайте себе чай, а то остынет. С чего начинать рассказ?
— Если вы не возражаете, — дипломатично начал Бублейников, в голове которого уже выстроилась примерная концепция рукописи, — давайте начнем с экспедиций в пустыни. Гоби, Такла-Макан, Ала-Шань…
— Монгол-Элс, Призайсанскую, — мечтательно закатив черные глаза, подхватила Дымова.
— Именно. А потом уже можно перейти к горам. Тянь-Шань, Гималаи, Каракорум и так далее.
— За этим «и так далее» скрываются многие интереснейшие страницы моей биографии, — уточнила Ольга Святославовна.
— Вот вы мне о них и расскажите, — тут же подхватил Бублейников. — Только лучше в хронологическом порядке. Если вас это не затруднит. На всякий случай у меня тут выписаны все даты, так что…
— Молодой человек, — засмеялась Дымова. — Не знаю, что вам обо мне рассказали, но память у меня еще не отшибло. К тому же старые люди плохо помнят только то, что было вчера. А то, что происходило двадцать, тридцать и даже семьдесят лет назад я помню прекрасно. Впрочем…
Дымова немного наклонилась к Бублейникову, и, понизив голос, сказала:
— Хотите, признаюсь вам? Так вот, некоторые события своей далекой и бурной молодости я бы очень хотела забыть. Хотя бы для своей собственной безопасности. Но это, как вы понимаете, не для печати.
* * *
На экстренное совещание собрались в квартире Рюминых. Кроме Максима и судорожно всхлипывающей Виолетты Никодимовны, здесь присутствовала еще Светлана Шелепина, которая поминутно бегала на кухню то за стаканом воды, то за бумажными салфетками для плачущей подруги.
— Виолетта Никодимовна, — снова попробовал подступиться к соседке Печерников. — Вам необходимо успокоиться. Иначе мы и с места не сдвинемся. Ну, пожалуйста!
— Леночка, — ласково уговаривала Светлана. — Максим прав. Ты же умница, возьми себя в руки. Вот посмотришь, все образуется, найдется Кристина.
— Я… я… взяла, уже взяла себя… в руки-и-и-и… — снова расплакалась Виолетта Никодимовна.
— Светлана, прошу вас, сделайте что-нибудь, а то мы так и будем предаваться отчаянью, а для этого у нас времени нет, — раздраженно сказал Печерников, расхаживая из угла в угол комнаты, заваленной плетеными штучками. — Она ведь толком ничего так и не рассказала.
— Что я могу сделать? — подняла на него растерянные глаза Светлана. — Видите, в каком она состоянии? Называется — истерика. Сейчас попробую дать валерьянки, но успокоится она минут через тридцать-сорок, не раньше.
— Ну ладно, — пробурчал Максим. — Тогда я сам, иначе толку не будет.
И, вспомнив свое боевое милицейское прошлое, внезапно заорал:
— А ну, прекратить истерику! Быстро, на меня смотреть! Кому сказал: на меня! Вот так.
Виолетта Никодимовна, икнув от неожиданности, уставилась на него глазами, полными слез. Светлана попыталась было вставить слово, но Максим цыкнул на нее так, что она испуганно примолкла.
