Джек Ричи - Собственное мнение
— Четырнадцать месяцев, сэр, — сказал я почтительно.
Д-р Каллен листал бумаги, лежавшие у него на коленях.
— У тебя, Фред, из родственников никого в живых не осталось? Правда?
— Да, сэр.
— А там, на воле, есть у тебя друзья, к кому бы ты мог обратиться за помощью?
— Нет, сэр.
— А здесь, в тюрьме, у тебя есть друзья, так ведь?
— Да, сэр, — ответил я. — Думаю, что есть.
Он откинулся на спинку кресла с довольным видом.
— Я посмотрел твоё личное дело, Фред. За всё время здесь у нас ты только один раз проштрафился. Так?
— Не помню, сэр.
— Это было пару лет назад во время внезапной проверки. Мы нашли нож в его матрасе, — уточнил Брэган.
Д-р Каллен размеренно постукивал костяшками пальцев по краю стола.
— Фред попал к нам снова не потому, что он так глуп, и не потому, что неисправим. Он хотел вернуться.
Брэган, снисходительно улыбаясь, позволил психиатру развить свою мысль.
— Это случается нередко, директор Брэган, — важно говорил Каллен. — Особенно у мужчин, которые большую часть своей жизни провели за решёткой. На воле им как-то не по себе.
Брэган решительно покачал своей крупной головой.
— К счастью, я совсем не понимаю, что вы имеете в виду, сэр, — сказал я вслух.
Д-р Каллен был терпелив, как ягнёнок.
— Свобода подразумевает ответственность. Она несёт с собой забвение. Поэтому так много людей боятся свободы — вольно или невольно.
— Да, сэр, — сказал я. — Весь мир — тюрьма.
В голосе психиатра послышались недовольные нотки.
— Я говорю об этой тюрьме, о нашей.
— Да, сэр, — кивнул я.
Брэган раскатисто хохотал. Успокоившись, сказал Каллену:
— Вы едете не в ту сторону, доктор: у Фредди так же муторно на душе в этой тюрьме, как и у нас с вами.
Лицо д-ра Каллена вытянулось.
— Я знаю, о чём говорю, директор Брэган. Стаж моей работы вам хорошо известен, и, смею думать, я не зря пять лет учился в университете.
Брэган похлопал его по плечу.
— А у меня специального диплома для такой работы нет. И директором тюрьмы я стал только потому, что занимаюсь политикой, это вы хотели сказать, доктор Каллен, не так ли?
Тот промолчал.
— Ну, ладно, не обижайтесь.
Психиатр снова повернулся ко мне:
— Там, за тюремными стенами, тебе, Фред, было, наверное, очень одиноко?
Вот как оно было. Я даже не могу сказать, почему мне захотелось вернуться в свою старую каморку. Может, потому что в пансионате миссис Кэрр меня кое-кто знал.
Я позвонил в дверь, и на пороге появилась сама хозяйка. Миссис Кэрр была крупной, высокой женщиной лет сорока пяти. В её глазах постоянно светился огонёк недоверия.
— Это я, — сказал я. — Вы ещё меня помните? Я — Фред Риордан.
— Ах, да, — кивнула она, чуть погодя.
— Я очень хотел бы снова поселиться здесь, — сказал я. — Если можно, в моей прежней комнате.
Она стояла рядом, и её чёрные глаза-пуговички так и буравили меня.
— У вас ведь никогда не было неприятностей из-за меня. И плачу я вперёд. За две недели.
— Хорошо, — сказала она… — Четырнадцать долларов.
Я прошёл следом за ней на второй этаж. Она открыла дверь, и меня обдало знакомым запахом этой комнаты, запахом пыли и дешёвой еды. Простая старая мебель: железная кровать, комод, пара стульев, стенной шкаф.
— Не курите в кровати, — предупредила миссис Кэрр. — И смотрите, чтобы ничего такого…
Когда она удалилась, я сел на кровать и закурил. Потом выключил свет, снял туфли и лёг. Здесь тихо, не слышишь всех тех звуков, которые издают две сотни спящих мужчин. И гулких шагов дежурных часовых тоже не слышно.
На другое утро в дверь постучала миссис Кэрр.
— Телефон!
Я спустился вниз, в гостиную, где стоял аппарат. Звонил Тони Вандо, он просил меня немедленно прийти.
Шикарная квартира Тони находилась на последнем этаже небоскрёба, и отсюда он видел весь город как на ладони — город, «отцы» которого были у него в руках и которыми он манипулировал, как хотел. Он сбил два коктейля, один притянул мне.
— Ну, как дела, Фред? Тебе, что, нравится в каталажке?
— Нет, — ответил я. — Меня прямо тошнит, как вспомню.
Он понимающе кивнул.
— Зачем же растрачиваешь свой талант по мелочам: бензоколонки, магазины самообслуживания, киоски… И при всём этом ты каждый раз умудряешься засыпаться…
Я отхлебнул глоток коктейля.
— Вы всегда хорошо платили мне, когда я на вас работал, мистер Вандо. Но дело для меня находилось нечасто. Раз в два-три года. На это не проживёшь.
Он опорожнил свой бокал и объяснил, что от меня потребуется на этот раз. Я утёр пот со лба.
— Не-е-т, мистер Вандо, на это я не пойду. Возьмите кого-нибудь другого.
Он покачал головой.
— Надо всё провернуть так, чтобы комар носа не подточил. Мол, всё может случиться с человеком, который находится на такой должности и которого многие могут ненавидеть. Не должно возникнуть ни малейшего подозрения, что в этом деле замешан я. Он должен исчезнуть, Фред. Если Брэгана изберут, он меня в покое не оставит. Меня… и многих моих друзей в этом городе. Так что… он должен исчезнуть… Я понимаю, для тебя это ещё четырнадцать месяцев отсидки. Но за каждый месяц я плачу тебе по тысяче чистоганом. Я не пожалею денег, если ты уберёшь его с дороги..
Выйдя от мистера Вандо, я прямиком отправился в пивную и напился до чёртиков. Потом швырнул камень в витрину магазина и терпеливо дождался, пока появилась полиция и меня арестовали.
Теперь я должен выждать удачный момент и «убрать» директора Брэгана. Потому что так хочет Тони Вандо, а мне с ним спорить не приходится…
Рисунок М. Ромадина
Перст судьбы[28]
Мы терпеливо выслушали Джеймса Уотсона, огласившего завещание. Положив текст документа перед собой на стол, он сказал:
— Ваш дядя очень любил этот дом и его окрестности. Он надеялся на то, что, если его племянники проведут здесь год вместе, возможно, один из них останется жить в этом доме навсегда и будет поддерживать в нём надлежащий порядок.
Орвилл Кроуфорд нахмурил брови.
— Жить здесь целый год втроём? Это невозможно!
Фредди согласно кивнул.
— Мы ненавидим друг друга. О наших чувствах знал дядя Бентени. Вполне вероятно, мы убьём друг друга, не пройдёт и года.
— И тем не менее, — заметил Уотсон, — в завещании особо подчёркивается воля умершего, чтобы вы жили вместе в этом доме в течение года. И если кто-либо из вас не выполнит этого условия до истечения установленного срока, его доля наследства автоматически переходит к остальным живущим. — Тут адвокат быстро поправил себя. — То есть к тем, кто останется.
В завещании содержался ещё одни интересный пунктик, и Уотсон не отказал себе в удовольствии повторить его.
— И конечно же, если никто из вас не сможет прожить в этом доме целый год… по той или иной причине…, всё состояние в таком случае будет принадлежать Аманте Дезфаунтейн.
Естественно, при этих словах мы уставились на Аманту. Тёмноволосая, чуть выше среднего роста она выглядела совершенно невозмутимой. Она состояла в должности экономки четыре месяца, предшествовавшие смерти дяди. Возраст её точно определить было трудно, но, по моему предположению, она недавно пересекла тридцатилетний рубеж.
И мне показалось, что в её чёрных непроницаемых глазах сверкнула искра усмешки.
Повернувшись к Уотсону, я спросил:
— После смерти дяди производилось вскрытие тела с целью выяснения причин его кончины?
Адвокат нехотя пробормотал:
— Да, вскрытие производилось.
— Разве такие медицинские процедуры практикуются в подобных, отдалённых от цивилизованного мира, местах, когда умирают старые, страдающие болезнями люди?
Уотсон бросил быстрый взгляд на Аманту, прежде чем ответить на второй мой вопрос.
— Обычно этого не делают. Но ваш дядя специально настоял на том, чтобы в случае его смерти вскрытие производилось.
— И какой же результат?
— Смерть от естественных причин, — заявил Уотсон категоричным тоном. — Вне всякого сомнения. Медицинский эксперт, производящий вскрытие, — отличный специалист, в своих выводах абсолютно убеждён.
Я вновь посмотрел на Аманту. По её лицу пробежала усмешка…
Здесь надо сказать, что Фредди, Орвилл и я отдалённо связаны друг с другом и обязаны родством только дядюшке Бентени. Мы не братья, даже не двоюродные братья, и только Орвилл носит фамилию Кроуфорд.
Он рано начал лысеть, возглавив фирму в Новом Орлеане по собиранию сомнительных долгов. И хотя он находит удовлетворение в своей деятельности, его несколько раз кусали разные собаки, пока он обучился своему ремеслу.
Фредди Мередит предпочитает галстуки бабочкой и носит спортивные пиджаки. Он преподаёт живопись в частной женской школе. Я в числе немногих знаю, что обе его жены погибли от электрошока, когда они принимали ванну.
