Варвара Клюева - О мертвых — ни слова
— Ну все, — буркнул Марк. — Теперь он часа на три завелся. Я тебя про жетоны спросил!
— Про жетоны? — недоуменно переспросил Леша, чем едва не довел Марка до точки кипения. — Ах да! Вот, один нашел.
— Одного мало. Придется остановиться у метро.
— Метро на другой стороне, — напомнила я. — Нужно сделать большой крюк, а мы и так задержались. Не хватало еще, чтобы Прошка с Генрихом начали волноваться за нас! Тогда уж им точно не удастся провести Машеньку. Давайте я позвоню Сержу и поручу ему поговорить с остальными. Сержа они послушают.
Марк неприязненно хмыкнул, но промолчал. По непонятной причине он сильно недолюбливал Сержа Архангельского, хотя тот отличался редким обаянием и умением ладить с людьми.
Нам повезло: первый же телефон-автомат, который мы заметили, находился на углу дома с большой стеклянной витриной под вывеской «СВЕТ». Леша и Марк отправились покупать лампочки, а я побежала к автомату.
Серж снял трубку на пятом гудке:
— Алло?
— Привет, это Варвара.
— Варька! — закричал голос в трубке, да так радостно, словно его обладатель не слышал меня лет десять. — Как ты себя чувствуешь, моя ласточка? Как ваша бриджевая баталия? Ты разбила этих невежд наголову?
— Еще бы! Мы с Лешей закрылись тремя пиками на реконтре, а Марк с Прошкой не сумели сыграть даже жалкого гейма. Слышал бы ты, как они друг друга поносили! А Генрих приписал честь нашего выигрыша себе. Он-де правильно за нас болел. Но я звоню по другому поводу. У меня к тебе просьба.
— Для тебя — хоть луну с неба, — заверил Серж, согревая мне душу.
— Понимаешь, у нас несчастье. Умер Мефодий.
Трубка ответила гробовым молчанием. Лишь минуту спустя у Сержа прорезался голос.
— Как умер?! Когда?
— По-видимому, ночью. Или рано утром. Мы играли в другой комнате и ничего не слышали. Проснулись сегодня около двенадцати, а он уже холодный.
— Да… — Серж снова помолчал. — Нельзя сказать, чтобы я его нежно любил, — видит Бог, Мефодий от души постарался лишить меня такой возможности, — но известие весьма прискорбное. Чем я могу помочь?
— Позвони Великовичу, Безуглову и Мищенко и попроси их никому не рассказывать, что Мефодий был вчера с нами.
— Не понял, — признался Серж после мучительной, но бесплодной попытки угадать скрытый смысл этой странной просьбы.
— Чего тут непонятного? — рассердилась я. — Если жена Генриха узнает, что Мефодий скончался в ее гостиной, она наотрез откажется переезжать в новую квартиру. Любому было бы не по себе, а Машенька у нас очень впечатлительная… к тому же с Мефодием была знакома. А Луцы, между прочим, ждали этой квартиры тринадцать лет. Теперь понятно?
— Да, но… А родители Мефодия? Они-то ведь узнают, где умер сын, правда? И могут упомянуть об этом на похоронах. Наверняка на похороны придут многие наши сокурсники. Рано или поздно кто-нибудь ляпнет при Машеньке…
— Никто ничего не ляпнет. И не узнает. Мы сами отвезли Мефодия в больницу и оставили там, никого не известив. Теперь его уже обнаружили, но нас никто не видел. Если участники вчерашней вечеринки будут помалкивать, ни одна душа не узнает, где Мефодий провел свои последние часы.
— Прости, Варька, но я опять ничего не понял. Как вы могли пронести тело в больницу без ведома персонала? Почему никто не поинтересовался, кто вы такие и где подобрали труп?
— Серж, это долгая история. Я тебе все объясню, но потом. Ты выполнишь мою просьбу?
Серж вздохнул:
— Да. Хотя не знаю, удастся ли мне убедить всех троих. У них наверняка возникнут возражения и вопросы, а что я им отвечу?
— И не надо ничего отвечать. Скажи просто, что они здорово подпортят Генриху жизнь, если кому-нибудь проболтаются. О'кей?
— Ладно. Будет сделано. Но позже обязательно перезвони.
— Это само собой. Спасибо тебе, милый. Запиши за мной должок.
— Какие между нами могут быть счеты, любовь моя, — усмехнулся Серж и дал отбой.
Леша и Марк ждали меня у машины.
— Варька, у тебя есть при себе рублей полтораста? — спросил Марк, когда я приблизилась. — Мы там присмотрели приличную люстру, а денег не хватает.
— Зачем вам люстра? По-вашему, сейчас самое время поиграть в Санта Клауса?
— А почему бы и нет? Подарок к новоселью все равно нужен, а сделав его сейчас, можно убить сразу двух зайцев. Если у Машеньки появились какие-то подозрения, люстра поможет ее отвлечь. И объяснит нашу задержку.
Я пошарила по карманам, наскребла искомую сумму, и мы двинули к магазину. Люстра и впрямь была хороша. Простенькая, без выкрутасов, но очень изящная. Мы осторожно пристроили коробку с покупкой на заднем сиденье рядом с Лешей, вручили ему пакет с лампочками и поспешили назад, к новому дому Генриха.
Прибыли вовремя. Еще немного, и Генрих не выдержал бы. Когда мы вошли, он уже ждал у открытой двери — наверное, высматривал нас в окно. Едва мы успели обменяться взглядами, в прихожую шумно высыпали дети, повисли на нас гроздьями и лишили всякой возможности перемолвиться хоть словечком. Но Генрих все равно догадался, что за руку нас не схватили. Во всяком случае, сковывавшее его напряжение заметно ослабло. Вслед за детьми появилась Машенька. Замысел Марка себя оправдал. Завидев коробку, Машенька всплеснула руками и потащила подарок в комнату, на ходу развязывая узел. Дети частично устремились за ней, а частично — за нами, на кухню, где, как и следовало ожидать, сидел Прошка. Когда мы вошли, он как раз резал колбасу. Занятие это поглотило его без остатка, посему наше возвращение интереса не вызвало.
— Опять лопаешь, — неодобрительно заметил Марк, усаживаясь за круглый садовый столик, который перекочевал на кухню из гостиной.
Я давно заметила, что никакие несчастья и неприятности не могут помешать яростным схваткам Марка и Прошки по поводу аппетита последнего. Вот и сейчас Прошка гневно отшвырнул нож и вскочил как ошпаренный:
— Я?! Я лопаю?
Дальнейший сценарий я знала наизусть, поэтому, не дожидаясь продолжения, бежала в гостиную — полюбоваться на люстру и проверить, как Генрих с Прошкой справились с уборкой. Надо признать, потрудились они изрядно. Теперь о ночной оргии напоминали только желтые кляксы свечного воска на розовом линолеуме.
Машенька, завидев меня, отправила двух своих отпрысков на кухню с поручением и плотно закрыла за ними дверь. Меня охватило дурное предчувствие. И не зря.
— Признавайся, что тут у вас произошло, Варвара? — произнесла она грозным шепотом.
— Ничего. — Я потупила взор.
— Не ври. Я не слепая. Анри бродит по квартире точно привидение и уныло отшучивается, когда я пристаю к нему с расспросами. Прошка же, напротив, развил бурную деятельность, чем выдал себя с головой. Ты часто наблюдала у Прошки приступы трудового энтузиазма? Я, например, вижу это чудо впервые. Так вот, хватит темнить. Что вы натворили?
— Да ничего особенного. Ну подумаешь, перебрали вчера немного, так ведь не каждый же день вам квартиры дают!
— Ты мне зубы не заговаривай. А то я не видела, какие вы с перепою! Сколько лет я с вами знакома? Скоро счет на десятки пойдет. И все ваши хитрости выучила назубок. Нечего вилять, Варька. Признавайся: поругались?
Стараясь не выдать своего облегчения, я понурила голову и энергично помотала ею из стороны в сторону.
— Да что ты! Ничего подобного!
— Врунья! Вы не просто поругались, а разругались вдрызг. Настолько, что не смогли больше сидеть в одной квартире. Ты и Марк наверняка накинулись на Прошку, тот полез в бутылку, и дело чуть не дошло до драки, так? Анри с Лешей бросились вас разнимать, и вы с Марком хлопнули дверью. Леша побежал вас успокаивать, а Анри остался зализывать Прошкины раны. Я угадала?
— Нет, Машенька, все было совсем не так, — фальшиво запротестовала я.
Машенька протяжно вздохнула:
— Горе мне с вами! Вы хуже детей — ни на минуту нельзя оставить без присмотра. И отпираетесь так же глупо и неумело. Пороть вас некому.
Дверь приоткрылась, и в щели показалась голова Генриха.
— Хватит секретничать, девочки. У нас все готово. Пора выпить за новое счастье в новом доме.
И Генрих тяжело вздохнул.
Глава 4
Воскресенье с понедельником прошли в тревожном ожидании. Связанная обещанием принести в конце недели эскиз заказанной мне обложки нового романа, я честно пыталась работать, но ничего путного не вышло. Все лица на рисунках — и мужские, и женские — неизменно оказывались портретами Мефодия. И неудивительно, поскольку мысли мои все время возвращались к нему.
Мефодий был личностью поистине неординарной — даже на мехмате, где заурядные люди встречаются не чаще, чем белые слоны в Заполярье. Злые языки на факультете поговаривали, что до десяти лет наш гений учился в школе для умственно отсталых и только в пятом классе был переведен в Новосибирский физико-математический интернат для особо одаренных детей. Допускаю, что это не более чем сплетня, но, как бы то ни было, Мефодия она характеризует весьма точно, ибо трудно представить себе человека более талантливого, беспомощного и нелепого одновременно. Кстати, его настоящее имя Кирилл, но, по общему мнению моих сокурсников, прозвище Мефодий дает куда более адекватное представление об этой уникальной и несуразной личности.
