Наталия Клевалина - Убийственная осень
День был ясный, хотя солнце и пряталось в облаках. Море тихо-тихо шелестело. Овчарка вдыхала соленый воздух и думала: «Какое оно, оказывается, большое и какое живое. Что-то как будто говорит, какие-то важные слова. Да, ни речки, ни озера не говорят таких важных слов». От вчерашних грустных мыслей об отце и следа не осталось.
«Нет, так не годится, — думала она, — это прекратить надо. А то я как о нем вспоминаю, так сразу чувствую себя маленькой и несчастной девочкой с игрушечным утенком».
Овчарка дошла до дебаркадера. Отец Панкратий с паломницей молились и кланялись, стоя лицом к зарывшемуся в белые облака солнцу. Паломница обеими руками придерживала цветастую юбку, чтобы ее не развевал ветер.
«Корова пуританистая, — подумала Овчарка ревниво, — притворяется праведной, а сама только и думает, как бы его в постель затащить».
И ей сразу же стало стыдно, потому что женщина наверняка и в мыслях не имела такого. Вот так всегда бывает, если по себе судишь.
И тут Овчарка увидела Шуру Каретную. Она сидела на самом краю дебаркадера, на металлическом кнехте. Коричневая сумка «Гуччи» стояла рядом. Ведущая завернулась в красный клетчатый плед и смотрела куда-то в море, как будто хотела разглядеть вдали Бабий остров, который увидеть отсюда было невозможно. К ней пристала облезлая, но толстая колли. Каретная кормила ее печеньем, а сама глаз не отводила от моря. Наконец, печенье кончилось, и колли направилась к Овчарке, ткнула ее в руку холодным носом, мол, и ты мне дай что-нибудь. Но у Овчарки в карманах ничего не было. Колли стала повизгивать, клянча что-нибудь вкусненькое у Овчарки. И тогда Шура Каретная обернулась, увидела Овчарку и улыбнулась ей. Потом снова стала глядеть вдаль. Овчарке самое время было что-нибудь сказать, но слова почему-то не шли с языка. Каретная сидела от нее в десяти шагах, но казалась очень далекой. Овчарка подумала, что ее и задумчивую ведущую разделяет сто километров и даже больше.
Поскольку возможность заговорить с Шурой была упущена, а Овчарка никогда не была приставучей нахалкой вроде Груши, она зашагала по дебаркадеру прочь. Нечего стоять над душой у Каретной. Овчарка видела, что она думает о чем-то важном. Шагах в двадцати от Овчарки стоял мужик-турист и в бинокль разглядывал противоположный берег залива, подкручивая колесико, которое регулировало резкость. Чайки визжали над морем. Прошла минута, и турист отнял бинокль от глаз. У Овчарки в животе похолодело, как будто там вдруг разлилось литров пять ледяной воды.
Она подошла ближе, чтоб убедиться: не ошиблась ли. Колли шла за ней по пятам.
Овчарку оттащила от туриста Васса.
— Сука, проклятая сука! — орала Овчарка, вырываясь. — Утопить бы, да и то мало будет!
Овчарка дралась не по-женски. Она пустила в ход не ногти, а кулаки и разбила мужику в кровь верхнюю губу и нос. Все посетители бара «Поплавок» высыпали на улицу понаблюдать схватку. В общем и схватки-то никакой не было — просто Овчарка налетала на мужика, а он только закрывался от нее руками и, надо сказать, ни разу ее не стукнул. Овчарка уже начала теснить его к краю дебаркадера. Кроме того, колли почему-то решила, что нападают на Овчарку, и вцепилась зубами мужику в штанину. Васса никогда еще не видела Овчарку в такой ярости. Впрочем, Овчарка как-то быстро успокоилась, но, когда Васса ослабила хватку, вырвалась и напоследок засветила мужику кулаком прямо в глаз.
— Чтоб ты подох, урод вонючий! Не успокоюсь, пока не урою мудака!
Груша смотрела во все глаза. Она так надеялась, что Овчарка выхватит нож и пырнет им мужика. Наверное, это ее бывший любовник. Вышел бы прекрасный материал под названием «Беломорская поножовщина». Но перочинный нож Овчарки остался в сумке, которая стояла в «Поплавке» под столом. К тому же, после того как Овчарка двинула мужика в глаз, Васса скоренько отвела ее к бару. Груша сбегала в бар, купила там мороженое и, примчавшись обратно, дала мужику, чтоб он его приложил в заплывающему глазу, и предложила ему свой платок вытереть кровь. Она надеялась разговорить его, но мужик только улыбнулся, хлюпая разбитым носом, и сказал:
— Вся в меня! Как порох, ничего не скажешь. Да и я хорош. Заслужил.
Груша хотела вытянуть из него еще что-нибудь, но тут подошел катер «Святитель Николай», и все рванули в бар за сумками. Груша, собственно говоря, была в отпуске, но желание подзаработать не покидало ее даже на отдыхе.
— Ты чего на него? — спросила Васса подругу, пока они шли к причалу. Васса следила, чтоб расстояние между Овчаркой и мужиком, который шел впереди, было не менее двадцати шагов.
— Этот мудак — мой папаша, — буркнула Овчарка, — Васса, я не могу просто, честное слово! Подходит, будто мы вчера только виделись. «Как ты, как мама», — спрашивает. «Твоими стараниями». Он ведь, козел, в суд липовую бумажку принес, что у него зарплата три рубля, лишь бы ничего не платить. Лыбится, стоит, как будто так и надо. Ты меня знаешь, я даже букашку зря не раздавлю, потому что она тоже жить хочет. Мне, говорит, так надоела эта заграница, там Куршевели разные. Так я, говорит, жену свою с сыном Павликом в Италию на месяц отправил, а сам сюда, на отечественную природу посмотреть захотелось. Тут я уж не выдержала. На месте этого Павлика должна я быть! Он роскошествовал тринадцать лет. Мне хрен! У него все! А у меня только мать с нервами, которые муженек этот ей издергал!
— Вот тебе и приехали на остров, — выдохнула Васса, пересчитывая деньги на билет.
— Ничего, я даже рада, — сказала Овчарка, доставая бумажник, — если и не урою его, то все равно он у меня наплачется. Я ему такое устрою, что он будет отсюда бежать и кричать, что забыл, как маму зовут. Такого пинка наподдам, что будет лететь, свистеть и радоваться.
— Мы ведь отдыхать едем, — робко напомнила ей Васса, — нервы подлечить.
— Вот это и будет отдых самый лучший. Если я пойму, что он меня после острова этого вовек не забудет, меня это так зарядит, что я смогу еще два года подряд без единого отпуска сочинять дурацкие советы, вот увидишь.
Они взошли по трапу последними. Овчарка оглянулась и увидела, что Шуры Каретной на дебаркадере не было. Наверное, она села на катер одной из первых. Овчарка заметила, что Шура смотрела на драку с интересом и словно ободряла Овчарку взглядом. Зато отец Панкратий глядел на рукоприкладство с явным осуждением и отвращением. Когда Овчарка увидела священника впервые, ей даже пришло на ум переодеться паломницей, найти какой-нибудь повод, чтобы с ним поговорить, и постепенно влюбить его в себя. Теперь после драки он наверняка накрепко запомнил ее лицо. «Да и глупо это — быть плохой и притворяться хорошей. Это еще хуже, чем просто быть плохой», — думала Овчарка. Ее только сейчас перестало трясти от злости после разговора с папашей.
Когда «Святитель Николай» отошел от причала, Овчарка окончательно вернула себе душевное равновесие. Она даже помогла двоим матросам выбирать якорь, держась за краешек лебедочной ручки. Овчарка никогда не думала, что это такое трудное и долгое дело. Потом она разговорилась с одним из моряков. Пассажиры побросали вещи на палубе и оглядывали берега. Женщина с обесцвеченными волосами достала камеру, а отец Овчарки не отнимал бинокля от глаз. Переваливаясь с боку на бок, катер выходил на глубоководье. Вышло солнце. Опершись о металлические перила, Овчарка разговаривала на носу с моряком, стоя так, что загораживала собой надпись «Берегись швартовых».
— А что, — спрашивала она, — если в воду случайно упасть, то сколько продержишься?
— Ну, если плавать можешь и ноги сразу не сведет, минут семь. А если не умеешь… — парень махнул рукой, — вода ледяная. У нас в прошлом году какой-то напился и с дебаркадера упал. Выловили, и даже живого. Бог пьяных любит.
— Значит, в «Титанике» наврали, — заметила Овчарка, — они там в воде бултыхаются минут тридцать и все говорят о том, как они друг друга любят.
Но парень сказал, что «Титаник» не смотрел, потому что он верующий и телик вообще не смотрит, только новости, и то редко.
Солнце пригревало, и Овчарка распахнула куртку. Однако солнце вдруг заволокло тучами, задул ветер. Пассажиры один за другим перешли с вещами в каюту. Овчарка застегнулась. Груша задержалась на палубе, надеясь, что Овчарка опять кинется на своего отца. Но мужик с разбитым носом спустился в каюту одним из первых, в то время как Овчарка осталась на палубе. Тогда спряталась в каюту от ветра и Груша.
Она знала Овчарку. Везучая девчонка, ей бы, Груше, такую работенку, с хорошими бабками и без нервотрепки. Ноги, конечно, пока кормят, но всю жизнь ведь так не будет.
Овчарка рассматривала в бинокль далекие холмистые берега. Вот эта цепь холмов похожа на беременную женщину, которая выгнулась от родовой боли, а вот тот холм, пожалуй, на собаку.
Ушли оба матроса. Васса стояла рядом с Овчаркой, держа чехол для бинокля. Когда она совсем продрогла, так что у нее даже нос покраснел, она сказала:
