Сан-Антонио - Елка в подарок
Выпив кофе, я толкаю победителя локтем в бок. Он тяжело просыпается, ерзает на стуле, чуть не падает, открывает поросячьи глазки и обводит всю честную компанию мутным взглядом.
— Что-то… стряслось? — вопрошает инспектор в унисон с громкой отрыжкой.
— Давай пей кофе, Толстяк, и пойдем посадим елку…
Память постепенно возвращается к нему. Он, хотя и туго, начинает соображать, затем издает смешок, похожий на выброс гейзера, демонстрируя все оставшиеся во рту великолепные черные зубы.
— Приглашаешь меня закончить партию в кости?
Моя реакция молниеносна — я даю ему такой пинок ногой под столом, что он срочно меняет выражение так называемого лица. К счастью, наши дамы ничего не замечают. Полностью образумившийся Берю залпом опрокидывает в себя кофе, лишь совсем чуть-чуть пролив на галстук, как бы добавив краски на палитру, и уже без всяких фокусов спокойно следует за мной в сад.
Как только мы выходим, я объявляю ему повестку дня: молчок, будто ничего не произошло… Естественно, он голосует “за”.
К этому времени Пино уже практически засыпал могилу, где покоится мисс Негашеная Известь.
— Посадим эту треклятую елку слева от входа, — предлагает хозяин. — Она, к сожалению, закроет красивую каменную кладку (и правда, в углу участка есть некое сооружение из сложенных вертикально камней), ну да ладно!
— А что будем делать с экскремированной незнакомкой? — спрашивает, почесываясь, знаток труднопроизносимых слов Берю.
— Ею займемся завтра!
Подумав, Толстяк хватается за лопату.
Наверняка найдутся читатели, нашпигованные предрассудками, как рождественская индейка каштанами, которые подумают: как-то не по-джентельменски вы, господа легавые, ведете себя по отношению к усопшей даме — просто свинство праздновать новоселье в двух шагах от могилы. По их мнению, мы, обнаружив труп, должны все бросить и заниматься только им. Таким моралистам я ответил бы, что мы, полицейские, навидались всякого дерьма. Смерть и преступление — дело для нас вполне обычное, поэтому на многие вещи у нас свой собственный взгляд, не имеющий ничего общего со всякого рода фальшивыми причитаниями.
Берю, налегая на лопату, издает Всевозможные звуки, которые вполне способны породить у местного населения надежду на прибытие в их деревню бродячего цирка.
— При такой тяжелой физической работе можно было бы и стаканчик пропустить, а, хозяин? — выкрикивает он, вонзая лопату в мягкую землю.
— А кто в этом виноват? — заводится старик Пинюш. — Кому в башку пришла дурацкая идея притащить сюда такую здоровенную елку? Мало того что она закроет мне весь свет, так еще и ветки будут лезть в окна! А как я через двадцать лет буду двери закрывать, ты подумал?
Неожиданно Берю впадает в состояние бешеной ярости. Теперь, чтобы привести его в чувство, мне придется немало потрудиться. Его Оскорбленное Величество начинает вопить, что через двадцать лет вовсе не ветки, а корни дерева будут представлять для Пино угрозу, поскольку, исходя из логических рассуждений, к тому времени старик сам ляжет в землю, как эта костистая дама. Он советует Пинюшу не слишком с этим тянуть, чтобы доставить хоть какое-то удовольствие своим друзьям, уставшим от его занудства. Ну а на закуску Берю предлагает хозяину либо напилить дров из его подарка, либо, если уж он такой экономный, сколотить себе гроб.
— По мне, хоть выстругай еловый кол и засунь его себе в задницу! — заканчивает монолог Толстяк.
Идея сделать из Пино флюгер настолько неожиданна, что старик первый начинает весело похрюкивать…
В этот момент появляются наши дамы.
— Мы пройдемся после еды! — объявляет мадам Пино.
На физиономии китообразной Берты явственно написано, что гулять ходят обычно после сытного обеда, а уж в данном случае… Но тем не менее, хоть и без всякого энтузиазма, она дает себя увести моей милой матушке.
Пино смотрит на дом.
— Нужно бы дать ему имя. Как назовем? У тебя есть мысли на этот счет, Сан-А? Ты все-таки книги пишешь.
— На твоем месте я назвал бы его “Вечный покой”. Он вздыхает:
— С тобой совершенно невозможно говорить серьезно! Я вроде подумал назвать его “Предел мечтаний”… Смешно, правда?
— Слишком оригинально — по мозгам бьет! — встревает Берю. — Куда как лучше “Приятный отдых”.
— Да, неплохо, но смахивает на название гостиницы!
Толстяк выпрямляется и произносит с расстановкой, задумчиво глядя в им же вырытую яму:
— А почему бы и не гостиница? Постояльцев тебе хватает!
Глава четвертая
Наступает минута молчания, лишь изредка прерываемая легкомысленным щебетом птиц. У них, божьих пташек, голубая бесконечность неба над головой. Свободное от клевания конского навоза время эти чирикающие создания обычно посвящают выяснению отношений. Им плевать на трупы в саду Пино, как на свой первый птенячий пух.
Шесть наших глаз (постойте, я пересчитаю… Да, точно, шесть — три пары — среди нас одноглазых нет) уставились в одну точку на дне ямы, где из земли, как в фантастическом фильме, вдруг появилась кисть скелета. Что-то вроде диковинной архитектурной конструкции в стиле Корбюзье.
Скажу вам сразу — зрелище воистину неординарное. При этом надо учесть любопытный факт: на одном из пальцев неизвестно чьей руки поблескивает золотое кольцо.
— Левая рука, — в оцепенении бормочу я.
Мои коллеги награждают меня тяжелыми взглядами. В глазах Пино стоят слезы. Ну и домик же он отхватил! Целый мавзолей!
— Пропустить бы сейчас чего-нибудь покрепче, — замечает Берю. — А то как бы не вышло конфуза с рагу.
Я в смятении бросаю через забор взгляд в ту сторону, куда направились наши дамы. Трио преспокойно удаляется по дороге среди кустарника. К счастью, они и не догадываются о нашей находке. У них свои проблемы, женские: вязанье, пятновыводители, соус мадера, хроническая астма — спектр очень широк!
— Что же теперь будет? — еле слышно лепечет старик, готовый рухнуть, как песочный замок от прилива морской волны.
— Толстяк прав: поди-ка принеси чего-нибудь успокоительного, а мы пока займемся этим господином.
— Откуда ты знаешь, что это мужчина? — удивляется Берю.
— По размеру его кольца. Ты когда-нибудь видел женскую руку с пальцем такого калибра?
Пино, еле переставляя негнущиеся ноги, удаляется за бутылкой рома. Подобного рода эмоции действительно хорошо пролечиваются перебродившим соком сахарного тростника. Толстяк, охваченный злостью, с утроенной энергией принимается за работу. Ну вылитый землекоп на сдельщине, которому как раз приспичило купить лисью шубу своей землекопше. За то время, что вы тратите за завтраком на чистку сваренного вкрутую яйца, Толстяку удается полностью откопать останки господина, которого Пино невольно приютил у себя на участке. Мужчина, по всему видно, был довольно крупного телосложения. Его кости запакованы в полуистлевшие лоскуты ткани, а ведь когда-то это был дорогой и модный костюм.
Пино, продолжая хныкать и лить слезы, возвращается с бутылкой “Негриты”.
— Ну все, — ноет он, — конец моему счастью. Когда жена узнает…
— Послушай-ка, дед, — стараюсь я успокоить владельца кладбища, — с чего это она что-нибудь узнает? Сейчас мы этого молодца прикроем от любопытных глаз, как прикрыли соседку, а вы вернетесь в Париж вместе с нами — мы все спокойно втиснемся в тачку. Скажи жене, что плохо себя чувствуешь, она поверит. А остальное предоставь мне!
— Думаешь, тут еще кто-нибудь есть? — Старик беспокойным взглядом окидывает свои владения.
— А почему бы и нет?
— Но какого черта их всех положили именно здесь?
Берюрье, которому ром возвратил хорошее настроение, шутит:
— Наверное, в районе была эпидемия свинки…
Мы замечаем силуэты приближающихся женщин и решаем прикрыть результат новых раскопок по ускоренной программе. Я приволакиваю кусок брезента из багажника своего “брабанта” и накрываю скелет. Сверху мы набрасываем земли, будто глубже и вовсе не копали, и Берю немного утаптывает захоронение, дабы не дать мадам Пино повода для лишних вопросов.
— Ну а с елкой-то что? — скромно напоминает Толстяк о своем подарке.
Этого Пино выдержать не в силах. Он взрывается, как тротиловая шашка:
— Черт бы побрал тебя и твою елку! Можешь сам настрогать из нее гробы для себя и своей мадам. Если бы ты мне приволок горшок с гортензиями, как все нормальные люди, мы никогда бы не докопались до этих паршивых скелетов, никто бы ничего не знал и все были бы спокойны!
Берю белеет от злости. Как вы понимаете, это всего лишь метафора, — чтобы он побелел, его нужно окунуть мордой в мешок с мукой.
— Ах, ты так? Тогда я ее забираю!
— Вот и забирай! — взвизгивает старик. — И вставь ее себе… на подоконник!
— Нет, я подарю ее более благодарным и достойным людям!
— Хватит выпускать пары, мужики… Не будем с ней больше возиться, только корни прикопаем, а потом Пинюш посадит по своему усмотрению, если, конечно, захочет, — пытаюсь я призвать спорщиков к спокойствию и заставить их прислушаться к голосу разума.
