Ольга Степнова - Изумрудные зубки
– Здесь милиция! – вдруг послышался бодрый голос и Сычева со всего маха налетела на парня в кожаной куртке, поднимавшегося по лестнице. Он схватил Сычеву за руку и заломил назад.
– Старший лейтенант Карантаев! – приложив руку к пустой голове, представился Карантаев и помахал удостоверением так, чтобы его увидели все обитатели детского сада. – Тут как тут милиция! – весело объявил лейтенант и проникновенно заглянул Сычевой в глаза.
Словно фокусник он из воздуха выхватил наручники, один нацепил на себя, а другой защелкнул на запястье Сычевой.
– Вас бог послал! – высокопарно заявила заведующая, спускаясь к лейтенанту по лестнице.
– Ну, это чересчур громко сказано, – скромно потупился Карантаев. – Я просто выполняю свои обязанности. Шел мимо, слышу, кричат: «Милиция! Милиция!» Я и явился.
– А чего это она вам в плечо уткнулась, словно вы знакомы сто лет? – насторожилась заведующая.
– Это она от стресса! – Карантаев дернул плечом, отфутболив Сычевскую голову. – От стресса они все в плечо утыкаются! Замучился куртку от соплей оттирать, – доверительно сообщил лейтенант заведующей. Он послюнявил палец и потер куртку там, куда где к ней прикасался Сычевский нос.
– Нет, ну вас точно бог послал! У нас уже полгода не работает тревожная кнопка, – снова оживилась заведующая. – Пойдемте в мой кабинет, вам протокол, наверное, нужно составить, меня допросить.
– Да какой такой протокол! – отмахнулся от нее Карантаев. – Это же Машка-сумасшедшая, ее весь район знает. Она тихая, безобидная... – Он взмахнул рукой, как бы желая во всей красе продемонстрировать безобидную «Машку». Сычева дернула головой и укусила его за палец.
– Но в сентябре у нее случаются приступы немотивированной агрессии! – Он потряс в воздухе укушенной рукой и потащил Сычеву на выход.
– Она рыб в аквариуме ловила! – крикнула им вслед заведующая.
– Сейчас мы ее в больничку пристроим, подлечим, и никого она больше не тронет! – задрав голову вверх успокоил заведующую Карантаев.
– Их трое было! – вспомнила вдруг заведующая. – Трое! Они фикус отравленный пытались обменять на безобидный цветочек! Слушайте, а вы, что, наш новый участковый?! Что-то я вас раньше не видела!!
– Бежим!! – шепнула Сычева и дернула Карантаева за наручник.
Они выбежали из детского сада, промчались мимо ворот, мусорных баков и остановились под развесистой акацией, чудом сохранившей до сих пор зеленую листву.
Сычева размахнулась свободной рукой и залепила Карантаеву звонкую пощечину.
– Это тебе за Машку-сумасшедшую, которую весь район знает.
– Эй! Я при исполнении! – напомнил ей Карантаев.
– Плевать. Ты следил за мной?!
– Нет, мимо шел.
– Следил!
– Мимо шел!! Думаю, дай в детский сад зайду, а то с самого детства не был.
– Следил! – Она топнула ногой. – Впрочем, спасибо, что спас. Отцепи меня, – подергала Сычева руку в наручнике.
– Нет, не отцеплю. Сначала обыщу, допрошу и... – он многозначительно заглянул в ее вырез, – и, может даже запру тебя в «трюм» на пару деньков, чтобы чаще видеть.
Он был ниже нее на полголовы, в два раза шире в плечах, но главное – он был очень самонадеян.
«А ведь и правда обыщет, – подумала тоскливо Сычева, глядя на коротко стриженый затылок лейтенанта, – а ведь и допросит, и в „трюм“ запрет!
Она нащупала в кармане камни и крепко сжала один из них.
– Что ты делала в садике?
– Рыбок ловила.
– Зачем твоя подруга лезла в окно?
– Она высоту любит. Ползает иногда по стенам в свое удовольствие.
– Нянька зачем вам цветы за бак таскала?
– Понравились мы ей.
– А пальму вы на фига сюда через весь город перли?
– Садик озеленять.
– Очень убедительно. – Он тяжело вздохнул. – Может быть, все-таки скажешь правду?
– Нет.
– Тогда в отделение. – Он потянул ее за наручник.
«Обыщет! Допросит! Посадит! – снова испугалась Сычева. – Найдет камни и конец Пашке. И Глебу конец, и мне с Таньками».
Нужно было срочно уводить ситуацию в неформальное русло.
Она еще раз обозрела стриженый крепкий затылок, обняла лейтенанта свободной рукой, притянула к себе, приналегла на него выдающейся грудью и впилась ему в губы нешуточным поцелуем.
Он хрюкнул от неожиданности, а может, от удовольствия, потому что с готовностью ответил на ее поцелуй.
Губы у него были жесткие и почему-то соленые, словно закуска к пиву.
* * *– Ой, чего это они делают?!
Афанасьева пихнула Татьяну в бок.
– Целуются.
Татьяна высунула руку из-под зонта, и убедившись, что дождя нет, нажала на кнопку. Зонт шумно захлопнулся.
– Ой, это тот парень, который мою колбасу в моей кухне на убийстве Зельманда ел! Он же... он же этот... оперативник!! Да что же это у них там творится-то? Почему Танюха в наручниках? Он что, арестовал ее?!
– С арестованными так не целуются.
Татьяна зябко поежилась. Головная боль вдруг вернулась и опять запульсировала в висках.
– Нет, ну на ней же наручники! Какого черта она его... он ее... Какого черта она изменяет моему Глебу?!! Только что орала, что кроме него ей никто не нужен!
– А что, – пожала плечами Татьяна, – по-моему, они с лейтенантом друг другу подходят.
– Они?! Подходят?! – Афанасьева приложила ко лбу козырьком руку и внимательно всмотрелась в целующуюся под акацией парочку. – Вроде, и правда подходят, – пробормотала она. – Только нам сейчас рядом с милицией светиться нельзя. Если бандиты заметят, Пашку убьют.
– Она с милицией и не светится. Она с ней целуется. Это разные вещи.
– Да? – спросила неуверенно Афанасьева. – А как же изумруды?
– Я думаю, камни уже у нее. Слишком уж довольной она выглядит. И совсем не похожа на арестованную.
* * *Отсыревшие спички не хотели давать огонь.
Глеб чиркал о коробок одну за другой и раздраженно отбрасывал на пол. Они вспыхивали снопиком искр и тут же беспомощно гасли.
Афанасьеву очень мешала табуретка прикованная к руке, и связка убогих банок мешала, и может, потому спички не загорались, что руки очень тряслись, но он справится, обязательно справится! Он точно знал, что это дело доведет до конца.
Печку Луиза приказывала топить раз в день – поздним вечером, – потому что стоял сентябрь и днем тепла еще очень даже хватало. Для растопки она выдавала коробок спичек, а потом его забирала. При самом процессе Мона Лиза не присутствовала, так как считала, что с этим делом он справляется уже вполне сносно.
Сегодня, как назло, спички попались сырые.
Наконец одна спичка занялась слабым пламенем. Глеб подождал немного пока оно окрепнет и поджег приготовленную сухую щепку. Потом он зачем-то проделал все действия по растопке печки и только потом...
Кочергой подцепил раскаленные угли и вывалил их на пол.
Лак, которым были покрыты половицы, занялся почти мгновенно.
Черный вонючий дым стремительно заполнял комнату, а в недрах его зарождалось уверенное злое пламя. Глеб сильно закашлялся, но остался стоять у печки до тех пор, пока не убедился, что огонь окреп настолько, что в состоянии сожрать этот огромный дом из сухого бруса.
Вышел из комнаты он только тогда, когда пламя вцепилось в половики и занавески на окнах.
Волоча за собой табуретку и гремящую гирлянду банок, он спокойно пошел во двор.
У Луизы был банный день, она парилась в бане. Глеб это точно знал, но на всякий случай посмотрел – валит ли из деревянной пристройки дым.
Дым валил, и даже здесь, во дворе, пахло березовым веником.
Псы валялись возле крыльца и даже не открыли глаза, когда Афанасьев со страшным грохотом прошел мимо них.
Дом должен вспыхнуть, как спичка.
Если Луиза еще пару минут не заметит валящий пока только из одного окна черный дым, то тушить пожар будет поздно.
Стараясь не греметь банками, Глеб огляделся. Он начал считать: раз, два, три, четыре...
На счет пять огонь полыхал до небес, озаряя страшным красным светом всю округу. Прижав к себе табуретку и, стараясь создавать как можно меньше шума, Афанасьев спрятался за сарай.
– Пожа-а-а-ар!!! – истошно заорал кто-то с улицы. – Пожар, люди добрые!!! Луизка Воеводина горит!! Сейчас огонь на наши дома перекинется!!!
Улица за воротами мгновенно наполнилась многоголосым гомоном и истерическими криками.
Дверь бани отрылась и оттуда, вместе с клубами пара, вывалилась Луиза, завернутая в одну простыню.
– И-и-и-и!!! – завизжала она. – И-и-и-и!!! – И воздела к красному от огня небу руки. Простыня соскользнула с ее необъятного тела, обнажив каскад многочисленных складок, ягодицы размером с письменный стол и груди, которыми запросто можно было задавить до смерти среднестатистического мужика. – И-и-и-и!!! – начала она рвать на себе жидкие, мокрые волосенки.
