Даниэль Пеннак - Маленькая торговка прозой
То, что произошло дальше (когда Клара заснула, а доктор Марти положил младенца в колыбель), призвано было круто изменить судьбу инспектора Ван Тяня. Словно чтобы опробовать имя, которое навсегда пристало к нему, Это-Ангел грациозно, по-сентиверовски, взмахнул локоном и тоже заснул, совсем как ангел складывает свои крылышки. «Ангелы засыпают, как только опустятся на землю», – заметил Жереми. Фраза упала в неподвижную тишину. Это походило на какое-то оцепенение или на одновременное всеобщее погружение в воспоминания. Никто даже не пошевелился. Именно этот момент Верден выбрала, чтобы засуетиться в своем кожаном конверте. Старый Тянь подумал, что малышка устала, и хотел успокоить ее, погладив по голове. Но Верден сухо отстранила руку инспектора и, решительно вцепившись в края кожаного мешка, заработала локтями, пока совсем не вылезла из своего кокона. Тянь едва успел подхватить ее, чтобы она не вывалилась на пол. Но, ловко изогнув маленькое тельце, она увернулась от него и решительным, немного неровным шагом направилась к колыбели. Когда она достигла кроватки, посмотрела на спящего ребенка и наконец повернулась к собравшимся, всем стало ясно, что никакая сила не сможет оторвать ее от нового сторожевого поста. «Верден ходит, – подумал Жереми, – не забыть сообщить Бенжамену, что Верден уже ходит». Между тем инспектор Ван Тянь бесшумно подался назад. Три шага, и он в коридоре.
Он шел к выходу. Тихое разрешение от бремени инспектора Ван Тяня никому не доставило хлопот.
47
Настоящее время изъявительного наклонения ничего не выражало для Кремера. Чтобы убедиться в этом, ему и одной ночи, проведенной в том доме в Веркоре, было слишком много. После отъезда женщин он устроился за своим рабочим столом, но слова не шли ему на ум. И что еще хуже, само желание найти эти слова его покинуло. Совершенно опустошенный, он уставился на чистый лист. Такого с ним никогда еще не случалось.
Нельзя сказать, чтобы эта праздность не нравилась ему. Сначала она даже заинтриговала его, как все, что могло его удивить. «В сущности, настоящее время индикатива ничего для меня не значит». Но желание писать в прошедшем тоже, кажется, прошло: «Впрочем, прошедшее – тоже». Он так и просидел за столом весь день до поздней ночи. Когда дубовая рощица за окном превратилась в сплошную непроницаемую стену, он отправился спать. Ему показалось, что кровать куда-то проваливается под ним. «В будущем? Нет, об этом даже думать не стоит». При одной мысли, что он мог бы написать что-то в будущем времени, его разобрал дикий хохот, от чего даже кровать затряслась. Он вскинул руки перед собой, чтобы не упасть, но ощущение падения не исчезло. Валик в изголовье, в который уперлись его пальцы, точно так же ходил ходуном, как и все вокруг. Он решил, что лучше будет скатиться на пол. «Скорее слезть с этой дырявой посудины». Напрасно. Пол тоже раскачивался. «Вот так, начнешь менять времена и земля уходит из-под ног...» Он вдруг совершенно отчетливо представил себе эскалатор, по которому мчался с бешеной скоростью против движения, не продвигаясь ни на йоту. Цепляясь за ускользающий полог кровати, за угол уходящего из-под рук стола, за ненадежную спинку стула, он наконец сумел подняться, сначала на одно колено, а потом и на обе ноги. Больше не качает. «Стою. Земле нужны перпендикуляры».
Он завернулся в перину и вышел посидеть на лавке, поставленной снаружи, у входа на кухню. Выцветшая от непогоды доска, лежащая на нескольких плоских камнях. «Ничего. Держится». Прислонившись к неровной стене дома, он задумался, и в мыслях его промелькнула Королева Забо, которая забила ему голову этими временами. Они вытеснили все остальное. Все сводилось в одну временную точку. «Не к настоящему, а к одному мгновению, что не одно и то же». Свет полумесяца венцом ложился на штокрозы. Кремеру вдруг захотелось узнать, что скрывается там, в глубине этого ночного пейзажа. Он сбросил перину и, вооружившись косой, свисавшей с балки сарая, ринулся на невидимого неприятеля. Над кроватью хозяйки он видел фотографию человека в белом мундире в гуще этих диких зарослей. В потоках лунного света голый Кремер бросился на подмогу губернатору. Красавица, должно быть, очень любила губернатора. Методично срезая косой высокие стебли, Кремер вдруг почувствовал себя причастным к этой, столь непоследовательной любви, которой красавица дарила мужчин своей жизни. Она позволила сорнякам задушить свои чувства. (Королева как-то говорила об этом: паразитирующие лианы обвились вокруг кровати Малоссена... медицинская растительность.) За плотными рядами штокроз вставала непроходимая стена крапивы. Кремер косил до самого утра. Солнце так и застигло его: голый, «на своих двоих», равномерно сгибаясь и разгибаясь вслед за косой, он сметал последние растения, которые в предсмертной агонии нещадно жгли его стопы и лодыжки.
Он оделся. Налил свежего молока в блюдце для ужа. Бросил туда щепотку красных зерен, которыми травили полевок на чердаке. Одиночество – это пытка, от которой прирученных животных следует избавлять.
Он прошел дубовую рощу насквозь, до самых границ соседней усадьбы. Когда почтальон зашел в дом, чтобы оставить почту, он незаметно проскользнул за руль его желтого грузовичка.
В Гренобле он сел в скорый на Париж.
В Париже он отправился на метро прямо в Люксембургский сад.
***В Люксембургском саду человек с тремя пальцами копал под кустом.
– Ты ищешь клад?
Человек обернулся. Двое малышей лет четырех-семи – он не умел определять детский возраст – с любопытством наблюдали за ним.
– Нет, пасхальное яйцо.
Мальчишка пожал плечами, его сестра – тоже.
– Пасха была на прошлые каникулы, – возразил мальчик.
– И потом, яйца надо искать в своем саду, – подхватила девочка, – а не в Люксембургском.
– Яйца можно искать где угодно, – ответил человек с тремя пальцами, – поэтому их и находят везде и в любое время года.
– Тебе помочь? – спросила девочка, у которой было ведерко и совок.
– Хорошо бы, – ответил человек с тремя пальцами.
Он показал им статую метрах в десяти и каштан с другой стороны.
– Ты, – сказал он девочке, – будешь копать под деревом, а ты – рядом с этой статуей.
Дети копали очень старательно, но яиц не нашли. «Так я и знал», «Так я и знала», – одновременно подумали они про себя. Когда же они прибежали сказать ему, что он ошибся, человек с тремя пальцами уже исчез. На его месте была ямка, на дне которой – полиэтиленовый пакет.
– Сам-то нашел, – сказала девочка.
***В такси, по дороге в больницу Святого Людовика, Кремер осмотрел револьвер, осторожно, так, чтобы он не попал в зеркало заднего вида. Прекрасное рабочее состояние. Даже блестит. Красивое оружие, отец Каролины любил такое. «Смит-вессон», хромированные накладки. Когда крутишь барабан, раздается мягкое пощелкивание. Напоминает звук закрываемой неспешным жестом дверцы шикарной машины. Даже в таком тоненьком пакете он прекрасно сохранился. «А вы знаете, что пластик – это французское изобретение?» Кремер-старший обожал эту историю. Он часто рассказывал ее за столом. «Его открыл один молодой француз – Анри Прео, с Севера, ему и тридцати не было. Только вот не повезло парню, связался с какими-то сволочами, которые продали втихую его секрет американцам. Прео так и не удалось отстоять свой патент». «Ему и тридцати не было». Идеальный сын Кремера-старшего всегда был смышлен не по годам. Кремер подумал, сколько могло быть Малоссену – вторая любовь красавицы, – когда он свалил его во Дворце спорта. Сколько бы ни было, с того вечера это больше не имело значения. Малоссен стал жертвой мгновения, когда эта пуля впилась ему в голову. Кома. Королева как-то описала это печальное зрелище. «Теперь я смогу его увидеть», – ответила красавица. Кремер не сомневался, что и он сможет его увидеть. Она поступала лучше, чем остальные. Она была из тех женщин, что проводят всю оставшуюся жизнь у изголовья жертвы мгновения. Но Кремер освободит Малоссена и его красавицу, как он освободил губернатора и ужа. Потом он сам освободится от этого вечного мгновения, когда уносили комочек его плоти, когда умирали Каролина, близнецы, Сент-Ивер, пианист, Шаботт и Готье, – ведь просто невозможно не суметь растворить этот маленький кусочек сахара в чашке с кипятком!
– Вы врач? – спросил шофер такси.
– Я медбрат, – ответил Кремер, чтобы объяснить, почему он в белом халате.
– А...
– Вы знаете, – сказал Кремер, когда шофер остановил машину и объявил счет, – вы знаете, мои романы разошлись тиражом в двести двадцать пять миллионов экземпляров!
– Да? – отозвался шофер.
